Catalyst

      Хисын чувствует на коже шеи лёгкий поток тёплого воздуха и заранее знает, что за этим последует. Он улыбается ещё до того, как Чонсон игриво и почти что щекотно кусает его в районе призывно бьющегося пульса. Гриффиндорец явно переучил билеты по защите от тёмных искусств, в особенности те, что включали в себя вопросы о кровососущих ходячих трупах, иначе как объяснить его неожиданную тягу к чужой шее. — Чонсон-а, щекотно, — фыркает Хисын, вжав голову в плечи. Его кожа в месте укуса тут же покрывается мурашками. — Хорош зубрить, — просяще тянет Пак, положив подбородок на плечо слизеринца. — Твоя одержимость трансфигурацией начинает напрягать. Хисын неопределённо мычит, невыносимо медленно закрывая учебник, напоследок внимательно вчитываясь в написанное. — Я не говорил тебе? — вдруг спрашивает Ли и поворачивается к Чонсону. — Не говорил, что хочу попробовать после выпуска? Гриффиндорец поджимает губы и отрицательно мотает головой из стороны в сторону. О том, что они будут делать после выпуска, они говорили нечасто. Разговоры о будущем почему-то приносили с собой всё больше тревоги, но Хисын знал, что говорить о нём было просто необходимо, особенно когда близился конец апреля. До выпуска осталось всего ничего. — Это как раз связано с трансфигурацией. И с чарами, на самом деле. И с маггловедением, которое я не посещал из-за родителей. — Заинтриговал, — изрекает Чонсон. — Это может показаться безумием, и я пойму, если ты не поймешь. В общем, есть одна лаборатория, которая занимается исследованием маггловской техники. Помнишь, нам Джейк рассказывал, что ему в Хогвартсе не хватает этого... толифона? И Николас вроде что-то говорил об этом. — Ники тоже, — кивает Пак. — Я, если честно, так и не понял, как работает эта штука без помощи магии. — Я тоже, — соглашается Хисын. — Но я очень хочу узнать. Поэтому я хочу работать в этой лаборатории, и в будущем, если исследования будут приносить плоды, мы сможем заколдовывать все эти приборы так, чтобы мы, волшебники, тоже могли ими пользоваться. То есть, покупать маггловские толифоны и делать их волшебными. — Ты уверен, что это законно? — настороженно интересуется гриффиндорец. — Есть же целый сектр по борьбе с использованием маггловских изобретений. — Это законно... в большей степени, — нервно усмехается Ли. — Исследовать маггловские изобретения можно, это не запрещено законом, но использовать и заколдовывать их позволят только со специального разрешения. Я писал ребятам из лаборатории в начале этого года. Они сказали, чтобы я приходил к ним сразу после выпуска, они посмотрят на что я способен и решат, возьмут меня к себе или нет. — Возьмут, — фыркает Пак. — Без вариантов. Всё это твоих рук дело. Ты буквально создал всё из ничего. Чонсон обводит рукой пространство их Неверленда. Хисын чувствует, как приятное тепло растекается у него в груди. Он всегда был падок на комплименты. — Ну, мне так и не удалось разобраться с камином. Тем более, ты мне во всём помогал. — Это ты мне помогал тебе помогать, — качает головой Чонсон. — Ты показывал, что надо делать. Это целиком и полностью твоя заслуга. — Окей, — улыбается Хисын, донельзя довольный. — Мог бы поскромничать подольше, — дразнится гриффиндорец. Хисын хмыкает, тянется вперёд и оставляет поцелуй в уголке чонсоновых губ. Щёки гриффиндорца вспыхивают алым, будто это не он несколько минут назад бесстыдно атаковал чужую шею неожиданным укусом. Ли слепо откладывает книгу за спину, перемещается губами на чужой приоткрывшийся в удивлении рот и мягко целует, продолжая напирать вперёд, заставляя Чонсона упасть спиной на мягкую обивку диванчика, отчего из легких Пака выбивается весь воздух. — Что тебе подарить на день рождения? — тихо спрашивает Хисын, большим пальцем оглаживая подбородок Чонсона, спускаясь поцелуями к его шее и ловя губами появляющиеся на коже мурашки. — Кроме моей верной любви? Гриффиндорец под ним ёрзает, пытаясь вжать голову в плечи, как и Хисын несколько минут назад. Ли усмехается. — Может, эту весну? Может, песни свои? — Это уже откуда? — улыбается Чонсон, когда Хисын отстраняется, нависая над ним на расстоянии вытянутой руки. — Из старой песни, — пожимает плечами слизеринец, облизывая губы. Он соврёт, если скажет, что образ лежащего под ним Пак Чонсона, с очаровательно порозовевшими щёками и призывно приоткрытым ртом, никак его не трогает. — Так что? Может, подарить звёздную ночь? Или тихий рассвет? Чонсон задумчиво хмурится и тянет за зелено-серебряный галстук на хисыновой шее. Они всё ещё в формах своих факультетов, прибежавшие в Неверленд сразу после уроков, не желавшие расставаться надолго даже для того, чтобы переодеться. — Ничего не надо, — проговаривает Пак, играясь с галстуком. — Тебя вполне хватит. Хисын склоняет голову набок, внимательно вглядываясь в лицо Чонсона. Его хмуро сведённые к переносице брови почему-то заставляют слизеринца испытывать тревогу. — Так уж прямо ничего, — не унимается Хисын, цокнув языком. — Хотелось бы отметить день рождения где-нибудь вне замка. Но не то чтобы мы можем заявиться в Три метлы под ручку, — мрачно усмехается Чонсон, отведя взгляд. Что-то больно режет Хисына где-то в районе сердца. Он знает, о чем говорит Чонсон, потому что хочет того же самого: свободно ходить вместе, не скрываясь и не боясь, что об их отношениях узнают родители, особенно после того, как Хисын съездил домой на пасхальные каникулы и осознал, насколько быстро доходят слухи до их круга. Хисын наклоняется, медленно целуя гриффиндорца. — Я что-нибудь придумаю. Обязательно. — Придумай, — улыбается Чонсон в поцелуй и отстряняет Хисына от себя, заставив того недовольно и смешно выпятить губы. — А пока что мне надо бежать на тренировку, чтобы как следует надрать тебе зад в следующем матче. — Хорошо, — притворно равнодушно пожимает плечами Хисын, но всё же не удерживается от тоскливого вздоха при виде собирающего свои вещи Чонсона. — Как следует потренируйся, потому что на поле я не буду жалеть тебя только потому, что ты мой парень. Пак поворачивается к нему с лукавой улыбкой, играющей на губах, и подходит ближе, оставляя на щеке слизеринца прощальный поцелуй. — Главное, чтобы ты в это поверил, — подмигивает Чонсон и уходит, оставив Хисына с громко колотящимся сердцем и безумным танцем бабочек в животе. Он глупо улыбается ещё с несколько минут, кусая губу, и с громким вздохом откидывает голову на спинку дивана. Когда-нибудь Пак Чонсон станет причиной его смерти, но не сегодня, сегодня Хисыну ещё нужно как следует обдумать план на предстоящий день рождения Чонсона. Оставалось меньше недели, чтобы всё решить. Ли возвращается в слизеринские подземелья, зная, что ближайшие пару часов Чонсон будет гонять свою команду по полю, а значит в Неверленде Хисыну было особо нечего делать. Он уже почти подходит к гостиной, когда замечает около входа стоящих рядом Сонхуна и Юну. Пора бы ему уже перестать удивляться при виде этой парочки. В последнее время их видно вместе настолько часто, что, не знай Хисын об истинных чувствах Пака, он бы поверил, что они действительно влюбленные, продумывающие свою скорую свадьбу. — Привет, Хисын, — улыбается при виде него рейвенкловка и хлопает Сонхуна по плечу. — Придерживайся плана, окей? Сонхун едва не закатывает глаза, но всё равно кивает уже в спину удаляющейся из подземелий Юны. — Плана? — вскинув брови, спрашивает старший. — План не мешать ей осуществлять свой план, — отмахивается Сонхун и вздыхает, перехватив недоуменный взгляд Хисына. — Мне уже всё равно, честно. Будь что будет. — Что ты имеешь в виду? — Ли продолжает непонимающе смотреть на Сонхуна. Что-то во взгляде друга заставляет его немного напрячься. Взгляд Пака словно пустой. Безжизненный. — Ты о чём? — Будь что будет. Это ты про что? — Про всё, — фыркает Сонхун и отворачивается. — Абсолютно про всё, Хисын. Хисын неверяще машет головой, глядя в спину друга, движущегося к слизеринской гостиной. Какая-то часть его кричит и взывает к нему, прося не вмешиваться, но другая просто не может всё так оставить. Заразительный гриффиндорский героизм, стало быть. — Не смотри на меня так. Я буквально чувствую твой осуждающий взгляд своей спиной. — Тебе всё равно, поженят тебя против воли или нет? — проговаривает Хисын со смесью ужаса и удивления. — Ты смеёшься? — Давай, сделай так, чтобы весь замок об этом услышал, м? — резко дёргает головой Сонхун, но не оборачивается, продолжая идти по коридорам сырого подземелья. — На кону твоё счастье, а тебе всё равно? — Послушай, — с нажимом цедит Сонхун, повернувшись к Хисыну так резко, что старший чуть не врезается в него. — Такие как мы не можем быть счастливы, понятно? — Какие такие, Сонхун? — спрашивает Ли, с вызовом глядя слизеринцу прямо в глаза. Хисын осознаёт, что этот разговор не приведёт ни к чему хорошему, судя по недоброму взгляду Сонхуна. Хисын честно бы понял чувства Пака, будь они в других обстоятельствах, но слова друга вытянули из Хисына нечто до сего момента мирно дремлющее: гнев, жаром прокатывающийся по венам. — Такие, — выплёвывает Пак. — Избалованные чистокровные детишки со Слизерина, у которых ни на что нет права. — Ты даже ради Сону не можешь продолжать бороться? — Я устал. Бороться за свою мать, за себя, за Сону, — при упоминании имени гриффиндорца лицо Сонхуна искривляется в секундной гримасе боли. — Тем более я не могу делать это один. Мы должны были бороться вместе, но он решил оставить меня. И я не могу его ни в чём винить. Потому что он тоже понимает, что иметь дело с такими как мы — себе дороже. — Это бред, — фыркает Хисын. — То, что у вас с Джеем всё хорошо, не говорит о том, что у всех может быть так же. Хисыну кажется, будто его с головы до ног окатили ледяной водой, иглами впивающейся под кожу. Ли давит в себе мгновенное желание трусливо оглядеться и убедиться в том, что поблизости никого нет. Хоть Чонсон и дал понять, что и сам не хочет, чтобы до выпуска их отношения предали огласке, Хисын всё равно не намерен поджимать хвост от каждого шороха. — Причём тут мы с Чонсоном? — Не пытайся сделать из меня дурака хотя бы сейчас, — улыбается Сонхун, но в его глазах нет ни капли тепла. — Ты думаешь, мы все слепые и не видим, что между вами происходит? Я не собираюсь лезть в твою личную жизнь, и ты не лезь в мою. — Я просто хочу как лучше, — выдыхает Хисын. Что-то в болезненном взгляде Пака заставляет его смягчиться. Сонхун выглядит так, словно он потерял всякую надежду на счастливый конец. Или словно сделал свой выбор, о котором просто не хочет признаваться вслух. И, кажется, Хисын понимает, в пользу кого этот выбор был сделан. — Живи своей жизнью, Хисын. А мою оставь мне, — проговаривает Сонхун, ставя очевидную точку в этом разговоре. Слизеринец произносит пароль и решительно заходит в гостиную факультета, оставляя Хисына одного перед входом наедине со своими мыслями. Сонхун даже не подозревает, сколько пищи для размышлений подкинул другу.

***

Чонсон кусает губу в попытках не начать улыбаться, когда для вида опускает взгляд на наручные часы, нарочито громко цокает и складывает руки на груди. Но у него получается выдерживать возложенную роль. Главное, чтобы второй актёр тоже следовал сценарию и не вышел из образа. Хисын опускается с метлы на землю с таким раздражённым видом, что уголки губ Чонсона всё равно дёргаются вверх. Ли явно немного перебарщивает с экспрессивностью, когда вышагивает к Чонсону, останавливаясь в считанных сантиметрах от него. — Ты снова задержал поле, — слегка дрогнувшим голосом произносит Пак, хотя в целом он собой доволен. Как минимум, он всё ещё не засмеялся. — И? — нагло бросает Хисын. Это его "и?" настолько чисто симпровизированное, что Чонсону приходится поджать губы, чтобы не запороть их сценку. Пак чувствует, как его команда за его спиной немного напряглась. Рики, зачем-то снова взявший с собой колдограф, в недоумении нахмурив брови, поворачивается к Сону, приоткрывшему от удивления рот и округлившему глаза так, как обычно умеет только он. Минджон и Николас выглядят так, будто готовы наброситься на слизеринскую команду по первому же зову своего капитана. Эри задумчиво перебегает взглядом от Чонсона к Хисыну и обратно. На лице Бомгю так и написано "что за...?". Как и на лице Чонвона. Слизеринские пятикурсницы, Бахи и Хикару, нервно переглядываются. Сонхун закатывает глаза к небу, показательно громко вздыхая. Тэхён поворачивается к нему с немым вопросом во взгляде, на который второй загонщик никак не отвечает. Ниннин коротко оглядывает пустые трибуны, на которых раньше сидела, следя за тренировками, Арин, но с приближающимися экзаменами в Академии ей приходилось пропускать некоторые дни в расписании. Ичжуо, видимо, успела прикинуть, что разнимать их в случае чего будет некому. — Ты не видишь проблемы? — продолжает Чонсон, удивляясь тому, как он всё ещё продолжает держать невозмутимое лицо. Он чувствует, что стоит ему посмотреть в блестящие еле скрываемым весельем глаза Хисына ещё с пару секунд, и он просто не выдержит. — Не особо, — беззаботно пожимает плечами Хисын, и это настолько не в его характере, что все шесть пар глаз его сокомандников обращаются к нему. — Тогда пошли поговорим, — так же пожимает плечами Чонсон, вырвав у кого-то сзади ошарашенный вздох. Кажется, это был Сону. — Пошли, — кивает Ли и резко разворачивается на пятках, взяв курс на общие раздевалки. Прикусив губу почти до боли, Чонсон уходит за ним. Стоит им немного отойти, как за их спиной поднимается гвалт голосов. Чонсон не может расслышать ни слова и это только больше дразнит его желание припадочно рассмеяться. — Они там реально будут драться? — обеспокоенно спрашивает Бахи, когда за капитанами задёргивается вход в палатки. — Ага. Только не кулаками, а кое-чем другим, — фыркает Бомгю. Бахи и Хикару вновь переглядываются, но уже с такими лицами, словно им позволили постичь одну из загадок человечества, которая до этого была им не по силам. — Не слушайте его, — подаёт голос Сонхун, обращаясь к пятикурсницам. — У Хисына в последнее время обострение раздражительности, но до драки дело не дойдёт. Пак зыркает на Бомгю, и тот отводит взгляд. — Да шучу я, — отмахивается Чхве уже без прежнего энтузиазма в голосе. — Не дерётся Джей, он пацифист. Сонхун, вновь перехватив взгляд гриффиндорца, еле заметно кивает и получает такой же короткий кивок в ответ. Как только Чонсон заходит в раздевалки следом за Хисыном, он начинает смеяться: всё ещё не в полную силу, боясь оказаться услышанным, смеётся таким беззвучным смехом, от которого из глаз брызжут слёзы и начинает в судорогах сводить живот. Хисын смеётся тоже, но громче, да так, что Чонсону приходится шикнуть на него сквозь собственный смех, а после и вовсе закрыть ему рот рукой. Слизеринец дёргается в приступах подавляемого хохота, и через минуту они успокаиваются, пытаясь отдышаться. — Я никогда не стану актёром, — выдавливает Чонсон, утирая выступившие на глазах слёзы. — Я еле лицо держал. — Я чуть не заржал с твоего, — вновь начинает смеяться Хисын, отчего гриффиндорцу снова приходится на него шикнуть. — С моего? Ты бы посмотрел на себя со стороны, ты явно переигрывал! — Мне понравилось, — улыбается Хисын, подходя к Чонсону вплотную. От неожиданной близости у Пака спирает дыхание. — Тебе же тоже, согласись. Было своеобразное очарование в разыгрывании таких представлений. Они словно балансировали на грани раскрытия: играли свои роли двух недолюбливающих друг друга капитанов, но делали это так неумело, что вот-вот могли прогореть. Чистый адреналин. — Возможно, — дразнит Чонсон, неосознанно отступая на шаг и врезаясь копчиком в край стола. Его сердце судорожно ёкает в груди. Попался. — Жаль только, что мы больше не сможем такое проворачивать, — вздыхает Хисын, поднимая ладонь к чонсоновому лицу и начиная поглаживать его подбородок большим пальцем. Чонсон тянется вперёд, впечатываясь в губы Хисына жарким, долгожданным поцелуем — их главным трофеем за разыгранную сцену, их личным Оскаром. Слова Хисына всё равно в голове Чонсона, вызывают в глубине живота тянущее чувство тоски. Скорый матч со Слизерином последний и решающий в его студенческой жизни. Он напоминает Чонсону, что всё близится к своему финалу. — Хей, ты где витаешь? — отстраняясь и заглядывая Паку в глаза, мягко спрашивает Хисын. — Не знаю, — хмурится Чонсон. — Просто вспомнил про конец года. Как-то всё быстро происходит. Время буквально летит, это так странно. И страшно. — Это синдром именинника, — Хисын легонько щёлкает Чонсона по носу, отчего гриффиндорец строит забавное недовольное лицо. — Ты ужасно милый, ты знаешь об этом? — Во-первых, — начинает Чонсон, отмахиваясь от пальцев Хисына, посягающих на мягкость его щёк, — я не милый. Во-вторых, я не переживаю из-за того, что старею на год. Я просто в шоке от того, что время летит так быстро. — Это и называется синдромом именинника. — Называй как хочешь, — побеждённо вздыхает Чонсон. Хисын довольно улыбается и тянется за очередным поцелуем. Чонсон почти сдаётся. Почти. Внезапно в нём просыпаются крупицы здравого смысла. — Собираешься к ним выходить с опухшими губами? — отклоняется назад Пак, давя ладонями на хисынову грудь. Слизеринец показательно громко хнычет, но покорно отстраняется, обиженно выпятив губы. Чонсон чувствует, как у него в груди разливается уже знакомое тепло. Теперь он знает ему название. — Завтра в три в Неверленде, помнишь? — спрашивает Хисын, резко сделавшись серьёзным. — Помню, — кивает Чонсон, салютуя пальцами. — Постараюсь не опаздывать. Сонхун заходит в раздевалки так внезапно, что капитаны сборных чуть не выпрыгивают из собственной кожи от неожиданности. — Меня отправили удостовериться, что вы тут не попереубивали друг друга. Хотя я всё ещё не понимаю, зачем мы все коллективно делаем вид, что не знаем, что вы встречаетесь, — цокает слизеринец, скрещивая руки на груди. — Вообще-то, не все знают, — буркает Чонсон и, кинув прощальный взгляд на Хисына, выходит из палаток. Ли готовится выйти следом, как вдруг рука Сонхуна останавливает его на полпути к выходу из раздевалок. Хисын в недоумении поднимает на Пака глаза. Слизеринец стыдливо опустил голову. — Слушай. Тот разговор. Прости, я... — Всё в порядке, — перебивает Хисын, прекрасно зная, с какой тяжестью Сонхуну даются извинения. — Никаких обид. Пак благодарно кивает, так и не подняв голову. Ли выходит из раздевалок, напоследок приободряюще похлопав Сонхуна по плечу, оставляя его одного. Хисын уводит свою команду с поля, стараясь сильно не светиться от счастья.

***

Несмотря на просьбу Чонсона не делать ему подарки, утром двадцатого апреля ребята из его команды всё равно устраивают для него сюрприз, ввалившись в спальню семикурсников прямо перед уроками. Надо было заподозрить неладное, ещё когда Бомгю вихрем вылетел из спальни, как только увидел, как Чонсон, уже переодетый в школьную форму, наполняет свою сумку учебниками и письменными принадлежностями. Вся орава заходит в комнату с такими светящимися торжественностью лицами, что Чонсон не удерживается от побеждённого вздоха. Однако его опасения оказываются напрасными: они делают подарок от всей команды и не затрачивают на это почти никаких денег. После короткой вводной речи от Ким Минджон, Николас достаёт из-за спины толстый фотоальбом. На его обложке золотым тиснением выведено "7 счастливых лет с Пак Чонсоном". Уже на этом моменте Паку хочется позорно расплакаться, но он оставляет эту роскошь на потом. "Потом" наступает очень быстро. В альбоме колдографии с Чонсоном, начиная с первого курса. Самое большое количество колдографий приходится на старшие курсы, особенно на седьмой: Рики оказался любителем пофотографировать. Пак начинает шмыгать носом, просматривая моменты из своей школьной жизни: Бомгю позирует на фоне заснувшего на диване в гостиной Чонсона; Николас и Чонсон подсчитывают выручку за проданные настойки; Минджон, Эри и Сону по очереди красят его для вечеринки в честь победы в квиддичном матче; они с Хисыном, стоящие около столиков, выбирающие что бы поесть перед тем, как чуть не целуются; колдографии с походов в Хогсмид от Чонвона; набеги на кухню с Джеюном; полёты на скорость с Рики. "Ну Дже-е-е-е-й", тянет Сону, обхватывая руками чонсонову талию в попытках утешить, и вскоре уже сам начинает содрогаться в плаче. По принципу домино все остальные начинают плакать: кто-то откровенно воет почти в голос (Бомгю), кто-то прячет глаза в сгибе локтя (Рики), кто-то стоически молча вытирает слёзы (Эри и Николас), кто-то сопротивляется дольше всех, но в итоге плачет сильнее всего (Минджон). — Спасибо вам, ребята, — выдавливает Чонсон под всеобщее шмыгание, звуки плача и даже икоту. — Правда спасибо. На сдвоенный со Слизерином урок зельеварения Пак заходит с заплаканными глазами. На протяжении всего часа Чонсон чувствует на себе обеспокоенный взгляд Хисына. Он знает, что слизеринец заметил его припухшие и покрасневшие от слёз глаза, но голову всё равно не поднимает. Труднее всего в их игре в прятки — не смотреть в ответ. Но Чонсон чувствует, что должен. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Однако терпение оказывается не сильным коньком Пака. После уроков Чонсон нервно меряет шагами гостиную Гриффиндора в ожидании трёх часов. Сону кидает на него вопросительные взгляды со своего любимого кресла, которое он чудом оккупировал в такой час-пик: после уроков гриффиндорцы любили стекаться в гостиную, чтобы обменяться новостями и домашкой. — С тобой в последнее время не происходило ничего? — вдруг спрашивает его Рики, запечатлевая колдографом поздравительный плакат для Чонсона, вывешанный на информационной доске — дело рук его фанатов с младших курсов. — Ничего какого? — спрашивает стоящий рядом с ним Пак в ответ, выгибая в неудомении бровь. — Не знаю, — пожимает плечами Рики, щёлкая и прокручивая кнопки на своём колдографе. — Я тоже, — продолжает Чонсон, непонимающе хмурясь. — От тебя веет такой аурой, знаешь... Как бы объяснить... — задумчиво тянет Нишимура, утыкаясь взглядом в информационный стенд. — Как когда вчера Сону чуть не упал на тренировке. — Ну да, он криво обрезал прутья своей метлы, — пожимает плечами Пак. — Да, но перед этим в его ауре было что-то такое немного шумное. Меня Эри научила распознавать. Как помехи на радио. У волшебников же есть радио? — уточняет Рики, привыкший, что бóльшую часть из его слов Чонсону приходится объяснять. Пак лишь кивает в ответ. — Короче, белый шум. Иногда как жужжание мошек. Я сначала подумал, что у Сону так сбилось энергетическое поле из-за Сонх... слизеринцев. Но потом он чуть не упал с метлы и я понял, что этот звук был чем-то типа предостережения. — От меня чем-то шумит? — удивляется Чонсон, неосознанно прислушиваясь. — Скорее, гудит. Как от очень старого тарахтящего компьютера, — усмехается Нишимура. Чонсон не знает, что такое компьютер, но ему хватает услышать "старого тарахтящего", чтобы легонько ущипнуть пятикурсника за бок. — И что это значит? Меня ждёт череда неудач? — Необязательно, — проговаривает Рики, потирая бок и пожимая плечами. — Может, ты просто слишком много думаешь и это гудит твоя голова. Я пока не научился различать такие вещи. — И что мне сделать? Может, напялить какой-нибудь талисман от сглаза? Или вредноскоп купить? — Не знаю. Ты же работал в лавке Учинага, а не я, — снова пожимает плечами Рики, заставляя Чонсона закатить глаза. — Как ты вообще консультировал покупателей, если не знаешь, что применить при запыленной ауре? — Карму почистить? — Попробуй и то, и то, — неопределённо тянет пятикурсник, тайком колдографируя читающего в кресле Сону. — А то от тебя гудеть как будто начинает всё больше. Смотри под ноги, не ходи около строящихся объектов, чтобы кирпич на голову не упал, и всё такое. — Восторг, — саркастично цедит Пак. Подобные напутствия Рики — не то, что он хотел услышать в свой день рождения. Особенно, когда на носу был предстоящий матч со Слизерином. Первым делом в голову лезут мысли о том, что он во второй раз не приведёт свою команду к победе или своей сбитой аурой собьёт ауру всем остальным. Нишимура явно подобрал неудачное время для предостережений. Когда в три часа Чонсон забегает в Неверленд, воспоминания о разговоре с Рики отступают на второй план. Неверленд оказывается пустым. Пак чертыхается вслух, потерянно оглядывается и хмурится, проверяя время на часах. Хисын просил не опаздывать и теперь именно это и делает. Чонсон замечает на столе конверт и берёт его в руки. Внутри письмо от Хисына, и содержание совершенно не пышет насыщенностью. "Найди меня". — Отлично, — вздыхает Чонсон, но всё равно не удерживается от улыбки. Он снова бегло оглядывает пространство комнаты в поисках подсказок, и быстро приходит к осознанию, что его детективные способности закончились на моменте нахождения письма на видном месте. Чонсон упирает руки в бока, вновь громко вздыхает и уставляется взглядом в окно с видом на Запретный лес. Стоп. С видом на что? Пак внимательно щурится на изображение, примечает знакомые деревья и пеньки, снова смотрит на письмо в руках, достаёт волшебную палочку и ведёт кончиком по пергаменту. — Ревелио. Чонсон готов начать материть себя за глупость, потому что на листе начинают появляться буквы, и Паку явно надо было начать именно с этого. "От дерева, по которому ударила молния, сверни на юго-восток. Встречу тебя там. Пы.сы. компас в комнате." — Прекрасно, — бурчит себе под нос Чонсон и, коротко осмотревшись и удостоверившись, что компас на видном месте точно не лежит, поднимает вверх палочку и произносит: — Акцио компас! Предмет вылетает из-под диванной подушки, приземляясь прямо в чонсонову раскрытую ладонь. Гриффиндорец улыбается своей невероятной сообразительности. Чонсон выходит из замка, запоздало понимая, что на улице на самом деле не так уж и мало людей. С концом апреля к ним пришла долгожданная жара, и большинство теплолюбивых студентов проводили своё свободное время на улице, нежась в лучах пригревающего солнца. С другой стороны, это была возможность затеряться среди людей и не вызвать особых подозрений, забегая в Запретный лес. Чонсону лишь оставалось надеяться, что его логика окажется рабочей. Пак спускается к опушке леса, вид на который открывался с их заколдованного окна. Недалеко от края Запретного леса виднелось покорёженное ударившей в него молнией дерево, рассечённое посередине напополам. Чонсон подходит к нему, достаёт из кармана джинсов компас и следует по указывающей на юго-восток стрелке, вглядываясь в сгущающиеся впереди него деревья, надеясь увидеть знакомую темноволосую макушку. Чонсон начинает нервничать, когда углубляется в темноту леса. Солнечные лучи всё реже проглядывают сквозь зелень ветвей, отчего кажется, словно уже сгустились сумерки, но Пак помнит, что когда он заходил в лес, на улице было совсем ещё светло. Гриффиндорец невольно сглатывает, вздрагивает, услышав справа над головой гулкое уханье совы, и мысленно чертыхается на Ли Хисына. Может, слизеринец всё-таки решил избавиться от него и всё происходящее — давно продуманный гениальный план? Это казалось почти логичным выводом, учитывая, что Чонсон идёт вглубь леса без остановки уже пятую минуту, и вскоре может наткнуться на всех тех обитателей Запретного леса, о которых с ужасом шептались по углам. Ладно кентавры, но громадные пауки размером со слонов... — Бу, — произносит выглядывающий из-за стоящего в несколько метрах от Чонсона дерева Хисын почти тихо, но Пак всё равно вздрагивает так крупно, что чуть не выпрыгивает из собственных кед. — Пикси тебя подери, Хисын! — вскрикивает гриффиндорец, хватаясь за сердце, пока Хисын смеётся, как форменный злодей. — Твою мать, блять, чёрт, за что?! Куда ты меня завёл?! — Сейчас увидишь, — проговаривает Ли, продолжая посмеиваться, и берёт ладонь Пака в свою. — Ты уверен, что тут нет никого, например, большого и волосатого, с ногами в количестве больше двух штук? — произносит Чонсон, с опаской оглядываясь, покрепче сжимая ладонь Хисына. От близости к слизеринцу становится уже не так страшно, если честно. — Есть, — кивает Хисын, и Чонсон чувствует, как его сердце ухает в пятки. — Где-то тут рядом граница с угодьями кентавров, но им на нас как-то всё равно, пока мы не портим их собственность. — Вообще кентавров я боюсь меньше всего. — Но всё равно боишься, — улыбается Хисын, оборачиваясь на Пака. — Трусишка с Гриффиндора. — А ты хитрая задница со Слизерина, — слабо парирует Чонсон. — Вдруг ты ведёшь меня убивать? Мстишь за всё то, что я тебе сделал? — За то, что осчастливил мою жизнь? Чонсон фыркает. Ну это уже какая-то звенящая пошлость. Пак наконец понимает, куда его ведёт Хисын, когда видит впереди полоску света, несуразную в гуще леса. Как пятно, поставленное неаккуратно в случайном месте. Они выходят на небольшую полянку, залитую солнечным светом, и Чонсона на пару секунд ослепляет с непривычки. Посреди полянки растелен клетчатый плед, на котором лежат тарелочки с фруктами и пирожными, бутылки с напитками и подушки. — Как тебе? — с лёгким волнением в голосе спрашивает Хисын, поворачиваясь к Чонсону. Паку невольно вспоминается тот день, когда слизеринец показал ему окно в Неверленде: такое же неподдельное чистое желание узнать, что Чонсону всё нравится. — Выглядит отлично, — выдыхает Пак и в подтверждение своим словам плюхается на плед, ложась на подушки с довольной улыбкой на лице. — Ничего что напитки безалкогольные? — продолжает обеспокоенно допрашивать Хисын, кивая на бутылки. — Так даже лучше, — Чонсон поднимает большой палец вверх. — Я не хотел пить. Больше запомнится из сегодняшнего дня. — Что с тобой было на первом уроке? — Хисын переходит сразу к делу, доставая из корзинки стаканы и разливая по ним сливочное пиво. — У тебя глаза как будто на мокром месте были. Чонсон подскакивает, присаживаясь и нашаривая рукой отброшенную на край пледа сумку. Достав из неё подаренный фотоальбом, он протягивает его Хисыну, забирая из рук слизеринца стаканы, чтобы тот мог спокойно просмотреть подарок. — Ребята довели до слёз. Причём буквально. Пока Хисын листает страницы альбома, на его губах играет нежная улыбка, от которой Чонсон почему-то краснеет. Ли гладит страницы так бережно, словно они сделаны из хрусталя. — Ты такой счастливый на всех этих колдографиях, — проговаривает Хисын, не отрываясь от рассматривания альбома. — На них да, на колдографиях чаще запечатлевают счастливые моменты, чем грустные, — пожимает плечами Чонсон, заглядывая в альбом. — Вот тут, например, я уже думал, как сбежать из дома, и мне было морально тяжело настолько, что я плакал почти каждую ночь. На колдографии этого не видно, тут я улыбаюсь и кажется, что у меня всё хорошо. Это просто счастливые моменты, но это не значит, что я был счастлив всё остальное время. Хисын нахмуривается, поджимая губы, и Чонсон почти жалеет о том, что решил вывалить на него столько грустной дополнительной информации. В конце концов, они же сюда не грустить пришли. — Давай выпьем, что ли, — переводит тему Пак, протягивая Хисыну стакан. Ли слабо улыбается в ответ, и они чокаются стаканчиками. Глаза Хисына вдруг комично округляются. — Ой, с днём рождения. Я почти забыл тебя поздравить, хотя мы ради этого и собрались. — Ага, — смеётся Чонсон, отпивая сливочное пиво. — Зато первым, что ты сделал, было испугать меня до усрачки и отнять пару лет жизни. — Эти бесстрашные гриффиндорцы, — цокает Хисын, и вдруг делается настолько задумчивым, что Чонсон невольно протягивает в беспокойстве руку, кладя её на ладонь слизеринца. — Эй, ты чего? Всё в порядке? — Да, просто... — тянет Ли, отрешенно кусая губу. — Я давно хотел тебе кое-что рассказать, но мне кажется, это не очень хорошая тема для пикника в честь дня рождения. — Говори, — убеждённо проговаривает Чонсон, решительно кивая. — Мы будем говорить обо всём чём хотим. — Это немного... больно, наверное? — уточняет Хисын с опаской и заглядывает гриффиндорцу в глаза, но тот всё ещё непоколебим в своём решении слушать. — Не тяни. — Я мог выбрать Гриффиндор семь лет назад, — сразу произносит Хисын, словно сдирая пластырь с раны. — Шляпа давала мне выбор. Ли поднимает на Чонсона глаза, но тот не выглядит так, словно услышанное сильно его шокировало. Скорее, он выглядит немного серьёзным, будто анализирует услышанное. — Но я выбрал Слизерин, — продолжает Хисын, — потому что боялся, что родители будут на меня ругаться. И ещё что ты попадёшь на Слизерин, а я выберу Гриффиндор, и мы будем учиться на разных факультетах. Так и получилось. — Я догадывался, — произносит Чонсон, отчего Хисын почти роняет челюсть на землю. — Ну, ты там сидел и ёрзал на стуле, выглядел так, как будто призрака увидел. Через пару лет я вспоминал это всё, и ещё то, как ты не особо тепло относился к своему факультету до тех пор, пока Чонвон не поступил на Слизерин. Сложил два и два. Так что не особо удивил. — И что ты думаешь? — спрашивает Хисын настороженно. — Если бы я выбрал тогда не Слизерин, всё могло быть по-другому. Может, мы бы не поссорились. — Да. И всё бы у нас могло закончиться намного трагичнее, — грустно улыбается Пак. — Или намного счастливее. Кто знает. Нет смысла гадать, что бы было, Хисын. Твой выбор в любом случае привёл к тому, что мы имеем сейчас. Я бы не отказался от всего этого. То есть... Даже если бы мне предложили откатить время назад, я бы не поступил иначе тогда, когда сказал тебе, что мы должны перестать общаться. Иначе нас нынешних бы не было. Николас рассказывал что-то об эффекте то ли мотылька, то ли бабочки. Прикольная теория. Каждое наше действие меняет наше будущее. Своей ссорой мы создали нас нынешних, сидящих посреди Запретного леса в окружении Мерлин знает каких существ, готовых нас сожрать, стоит нам выйти за пределы полянки. Я счастлив. Губы Хисына расплываются в широкой улыбке. Ему кажется, будто с его груди скинули неподъёмный камень и стало легче дышать. — Значит, ты не злишься? — С чего бы мне на тебя злиться? — фыркает Чонсон. — Потому что я струсил. — Ты точно не трус, — качает головой Пак, сжимая хисынову ладонь в своей. — Ты намного храбрее меня, и даже не спорь. Не спорь, я сказал! Хисын смеётся, откидывая назад голову. Столько времени он боялся даже заикнуться на эту тему, чтобы Чонсон убил на корню всё его беспокойство всего парой слов. Чонсон откладывает свой стаканчик и снова ложится на плед, укладывая голову на хисыновы колени. Пальцы Хисына тут же зарываются ему в волосы. — У меня к тебе предложение, — произносит Ли, собираясь выложить все свои карты в один день. — Уже? Может, притормозим немного? Приглядимся друг к другу сначала? — дразнит Чонсон, за что Хисын оттягивает его волосы совсем слегка, но Пак всё равно театрально ойкает. — Я уже пригляделся, — возражает слизеринец, стараясь не уноситься далеко мыслями о возможной свадьбе. Пока не об этом речь. Пока. — Не хочешь жить со мной и Чонвоном? — В квартире, с которой Джейк помог? — Угу. — Она где-то в Лондоне? — Энфилд. — Тогда окей. — То есть, — начинает Хисын, задыхаясь от возмущения, отчего Чонсон ехидно смеётся, — если бы она была где-нибудь, не знаю, в Бромли, ты бы отказался? — Ну, знаешь ли, в Бромли нет метро... Хисын снова тянет гриффиндорца за волосы, но в этот раз Чонсон решает отомстить. Пак вскакивает, давит Хисыну на плечи, отчего тому приходится завалиться на спину, и нависает сверху. Без всякого предупреждения Чонсон зарывается лицом в хисынову шею и небольно прикусывает кожу. Снова. — Чонсон, только не говори, что ты всё ещё учишь те билеты по ЗоТИ, — улыбается Хисын, чувствуя, как укусы Чонсона сменяются на робкие зализывания. Пак напоминает ему котёнка. — Да, — почти мурлычет гриффиндорец, щекоча дыханием шею Хисына. Ли испытывает чувство дежавю. — У меня есть мысль, — Чонсон остраняется, снова нависая сверху и заглядывая Хисыну в глаза. — Как тебе теория о том, что наш лекарь потомок вампиров или вампир? — Наш лекарь? В смысле, Ким Сокджин? — удивлённо переспрашивает Ли. — Да, — кивает Чонсон с плохо скрываемым энтузиазмом. — Он не ест чесночные пампушки на ужине в Большом зале. Не замечал? — Мне было всё равно, что он не питает любовь к чесночным пампушкам, — хмурится Хисын, чувствуя лёгкий укол ревности. И как долго Чонсон наблюдает за их школьным лекарем? — В больничном крыле все окна задёрнуты шторами. У него отличный слух и он появляется рядом, словно материализуется в воздухе, но это явно не трансгрессия. А ещё он бледный и ворчливый, но иногда он выглядит довольным и порозовевшим. Знаешь почему? Хисын, всё такой же напряженный, неохотно качает головой. Чонсон выдерживает театральную паузу, прежде чем продолжить. — Потому что он пьёт кровь. Только непонятно чью. Может, он охотится в лесу с разрешения директрисы. А может, и без него. А может, мы сейчас зашли на его территорию и он следит за нами со стороны. — Может, сменим тему? — буркает Хисын, опуская руки на чонсонову талию. — Тебе страшно или ты... о Мерлин, ты что, ревнуешь? — с блестящими озорными глазами спрашивает Чонсон, округляя в удивлении губы. — Серьёзно? К доктору Киму? — Не ревную я. — Ревнуешь! — Нет! Чонсон громко смеётся, сокращая расстояние между их лицами и припадая к губам Хисына поцелуем. Хисын ещё с пару секунд что-то протестующе мычит в поцелуй, пока игривый Чонсон не затыкает его вторжением своего языка в чужой рот. Тут уж Ли точно приходится заткнуться и только тихонечко вздыхать в рот Чонсона в попытках добыть себе такой необходимый сейчас кислород. Ладони Пака заползают ему под футболку, касаются живота, оглаживают бока. Хисына от неожиданности подбрасывает вверх. Чонсон, не ожидавший такой реакции, готов вот-вот отстраниться, но Ли зарывается пальцами в его волосы и удерживает его голову на месте, углубляя поцелуй и пощряя не останавливаться. Чонсон понимает намёк. Хисын не знает в какой момент атмосфера между ними двумя накалилась до такого предела, что сдерживать стоны стало невыполнимой миссией, но вот он: лежит на поляне посреди Запретного леса, приглашающе расставляет ноги, между которыми, как у себя дома, уместился его гриффиндорец, и целуется с ним так горячо и мокро, что расскалённое возбуждение начинает скатываться к низу живота. Хисыну чудится, что он плывёт в мареве. Всё кажется нереальным, горячим и обжигающим. Откуда-то с леса сбоку раздаётся треск ветки. Чонсон вздрагивает, резко вскидывает голову в сторону, щурится на источник звука, который не может найти, потому что из-за залитой светом поляны не видно, что происходит в глубине леса, всё кажется чёрным. — Это какая-нибудь белка, не переживай, — загнанно дыша, проговаривает Хисын, пьяно глядя в ту же сторону и так же ничего не видя. Чонсон смотрит ещё с несколько секунд и сползает со слизеринца, ложась рядом и переплетая их пальцы. — Прости. Что-то я теперь кроме вампиров и акромантулов ни о чём думать не могу, — стыдливо проговаривает Пак, сжимая чужую ладонь. — Ничего, — улыбается Хисын. Какая-то его часть благодарна тому, что обитатели леса их отвлекли. Другая — хочет ещё. — Всё в порядке. — Я поторопился? — Нет, ни в коем случае. Чонсон облегченно вздыхает и обнимает Хисына поперёк талии, зарываясь носом в его шею. Но уже не кусает. Хотя Хисын бы не был против.