Catalyst

Чонсон впервые чувствует это в конце января. Они с Хисыном прячутся в Неверленде в один из вечеров, занимаясь каждый своим делом: Чонсон пишет перевод по древним рунам, Хисын заучивает теорию по трансфигурации. До мая слизеринцы свободны от квиддичных матчей, поэтому Хисын пользуется неинтенсивными тренировками и наседает на учёбу, готовясь к предстоящим экзаменам. Ли перфекционист, и это видно по тому, как он перепроверяет себя на темы, которые и так прекрасно заучил ещё несколько лет назад, и как расписывает на стене мелом формулы, которые объяснял Чонсону без каких-либо проблем и подсказок учебника. Это видно и по залёгшим под его глазами тёмным кругам. Чонсон наконец откладывает перо и потягивается на стуле, похрустывая костями. Из окна веет теплой прохладой, невесомо шевелящей страницы учебника на столе. Пак с тоской смотрит на заколдованный Хисыном вид из окна на вечерний пляж. Гриффиндорец бы всё отдал сейчас, чтобы почувствовать кожей морской бриз и втянуть носом запах йода и нагретого солёного песка, но ему остаётся только довольствоваться имитацией ветра и теплом. Повернувшись к диванчику, Чонсон обнаруживает, что Хисын заснул в процессе чтения. Учебник по трансфигурации мирно покоится на вздымающейся во сне груди, губы Хисына слегка приоткрыты и ресницы чуть дрожат. Слизеринец выглядит таким уязвимым и хрупким, что в груди Чонсона поднимается резкое желание защищать. И что-то ещё. Это. Это чувство щекочет его изнутри, словно где-то в районе солнечного сплетения что-то медленно раскручивается. Чонсон смотрит на Хисына, затаив дыхание. Всё в нём замирает, кроме этого расцветающего внутри чувства, совершенно нового и неопознанного. Его затапливает внезапной нежностью, как волной, лижущей береговой песок. Чонсон медленно и тихо поднимается с места и подбирает со спинки стула свою школьную мантию. Пак старается действовать как можно тише и быстрее, накрывая ею Хисына, но тот, почувствовав на себе нежданное тепло, подносит ладонь к лицу, потирая всё ещё закрытые глаза. Чонсон застывает на месте изваянием с зависшими в воздухе руками. Хисын сонно стонет и приоткрывает один глаз, тут же перехватывая взгляд гриффиндорца. — М, Чонсон-а, сколько я проспал? — хрипит Ли, приседая на диване, отчего учебник бухается ему на колени. Чонсон, будто загипнотизированный, продолжает стоять без движения. — Совсем немного, — машет головой Пак, опомнившись. — Поспи ещё. — Нет. Надо ещё почитать. Чонсон с лёгким налётом ужаса смотрит на то, как Хисын цепляется за книгу, глядя на неё совиными глазами, часто моргая, будто пытаясь убрать остатки сна. Он немного смахивает на безумца: волосы в небольшом беспорядке после сна, белки глаз покрасневшие от полопавшихся капилляров, руки чуть дрожат. Пак наконец понимает, насколько маниакально Хисын относится к подготовке к экзаменам. Он может побиться об заклад, что Ли, должно быть, совсем не спит по ночам, учитывая оттенок его нежной кожи под глазами. — Может всё-таки поспишь ещё немного? — Нет, Чонсон, нельзя. Твёрдая непоколебимость, с которой слизеринец произносит эти слова, пускает по позвоночнику Пака лёгкий озноб. Поведение старшего начинало совсем немного, но пугать. — Хисын, почему ты так трясёшься над этим экзаменом? Ты же сдашь его. Ты не просто сдашь его, ты сдашь его на превосходно, с отличием. Зачем это всё? — Ты не понимаешь, — качает головой Хисын почти истерически. Чонсон присаживается на корточки рядом, беспокойно хмурясь. — Я не с первой попытки выполнил Авис на репетиции экзамена. За такое могут списать несколько баллов. Я должен сделать всё чисто. Мне всё ещё чего-то не достаёт. Хисын выпаливает это всё на одном дыхании, судорожно листая страницы учебника. Теперь Чонсон начинает пугаться не на шутку. — Хисын, посмотри на меня, — просит Чонсон, но слизеринец словно не слышит его, продолжая листать страницу за страницей и бормотать про себя прочитанное. Сердце Пака тревожно бьётся в груди. В какой-то момент Чонсон не выдерживает и накрывает руки Хисына своими. Ли вздрагивает. Кожа слизеринца под ладонями Чонсона оказывается горячей. Пак хмурится сильнее и обеспокоенно вскидывает голову, глядя на Хисына, который смотрит на него в ответ большими блестящими глазами. Возможно, лихорадочная краснота его щёк не игра света от лучей заходящего солнца, разливающихся из окна. Чонсон кладёт ладонь на лоб Хисына. Кожа горячая и там, как будто это было не очевидно с первого касания. У Хисына жар. — Хисын-а, ты же горишь весь, — ошарашенно шепчет Пак, вскакивая на ноги. — Тебе нужно в больничное крыло. Ли продолжает смотреть на него таким испуганным взглядом, что у Чонсона с болью сжимается сердце. Хисына начинает мелко потряхивать. Как Чонсон мог не заметить всего этого. Как он мог. — Не надо, — почти молит Хисын, будто тут есть место обсуждениям. Кому как ни ему знать, что Чонсон в таких вопросах непреклонен и торговаться не будет. — Мне ещё нумерологию надо делать. Чонсон неверяще смотрит на него с несколько секунд, хлопая глазами. Хисын смотрит в ответ. — Нет, Хисын, мы идём в больничное крыло. Что-то во взгляде Чонсона, наверное, непреклонное и непробиваемое упрямство на дне его зрачков, заставляет Хисына побежденно встать с громким горестным вздохом. Пак испытывает чувство удовлетворения. Чонсон заматывает Хисына в две мантии: хисынову и свою, потому что, стоит им выйти в холодные коридоры замка, старшего начинает трясти с ещё большей силой. Пак обеспокоенно косится на Хисына, растирая ему плечи, и они так и идут до самого больничного крыла, в обнимку. Чонсон чувствует на себе сверлящие любопытные взгляды студентов и слышит громкие шепотки, пока они минуют коридоры. Если бы он мог, он бы зашипел на них, как обозленный кот, но он не может, и единственное его оружие в борьбе с этой непрошеной пытливостью — ответный разъярённый взгляд. Перед входом в больничное крыло Хисын пытается упираться, почти что хнычет и просит Чонсона не издеваться над ним и отпустить. Пак поражается, каким капризным становится Хисын, когда болеет. Чонсон всё ещё непреклонен, и они заходят внутрь. Больничное крыло оказывается пустым. Чонсон не может понять, в чём причина такого перекати-поля: в поразительном иммунитете студентов их школы или в феноменальной скорости, с которой доктор Ким их лечит. Дверь находящегося рядом кабинета распахивается, и к ним выходит упомянутый доктор. Пак вздрагивает от неожиданности. — У него жар и озноб, — с ходу начинает Чонсон, позабыв о приветствии и всяких приличиях. Лекарь подходит к ним, уже вооруженный стетоскопом, и усаживает Хисына на ближайшую пустующую койку. — Мне надо уйти? — спрашивает Пак, хотя он чувствует, что совсем этого не хочет. — Нет! Не уходи, — вскрикивает Хисын, протягивая ему руку. Капризный. — Можешь остаться, — лаконично произносит доктор, осматривая слизеринца. — Кроме жара есть другие симптомы? — Нет, — машет головой Хисын. — Кашель? — Нет. — Головные боли? — Умеренные. — Проблемы со сном? Хисын молчит несколько мгновений. Чонсон не может удержаться от осуждающего взгляда. — Умеренные... — По сколько часов в сутки ты спишь? — По часа... четыре? Пак замечает, как Хисын секундно отводит бегающий взгляд, и шокированно раскрывает рот, понимая, что сказанное только что слизеринцем, возможно, было преувеличением. Доктор Ким кивает, доставая палочку из кармана халата и коротко проводя ею в воздухе вдоль хисынового тела. — Похоже на симптомы сильного изнеможения, — проговаривает лекарь, молча уходит в соседнюю комнату и возвращается к ним с небольшим пузырьком голубоватой жидкости. — Это успокаивающее зелье, выпей. Хисын берёт пузырёк в руки, задумчиво покручивая перед глазами, словно раздумывая, стоит ли выпивать зелье. Чонсон против воли злится, не понимая, как можно так халатно относиться к своему здоровью. — Тебе необходимо не пропускать приемы пищи, в идеале спать по восемь часов и давать себе отдых в процессе подготовки к экзаменам. Я знаю, что это такое, сам через всё это проходил. Такие страдания того не стоят. Доктор заглядывает Хисыну в глаза, надеясь увидеть в них готовность выполнять все полученные предписания, но получает только ошалелый потерянный взгляд. Высокая температура всегда действовала на Хисына, как конфундус. — Я прослежу за этим, — подаёт голос Чонсон. Лекарь окидывает его быстрым оценивающим взглядом, задерживаясь на гербе факультета, пришитого к чонсоновой мантии. — Надеюсь, принадлежность к разным факультетам этому не помешает, — скептично произносит доктор, пряча палочку в карман. — Ты можешь остаться здесь на ночь и хорошенько отоспаться в тишине и спокойствии. Выпей зелье и через несколько минут я приду проверить твоё состояние. Хисын кое-как кивает, откупоривая пузырёк ослабшими пальцами. Чонсон присаживается рядом, моментально улавливая разнесшийся вокруг них запах перечной мяты и лаванды. Доктор уходит в свой кабинет, оставляя их двоих одних. — Что случилось, Хисын? — спрашивает Пак, с беспокойством глядя на слизеринца. Хисын залпом выпивает зелье и слегка кривится. — На вкус как мятная жвачка, — бурчит Ли. Чонсон щурится на Хисына, царапая кожу вокруг ногтей. Всё это начинает порядком напрягать. Пак чувствует накатывающую смесь из раздражения и беспокойства, и чем дольше Хисын молчит, тем сильнее она становится. Наконец Ли пораженно вздыхает. — Мне надо получить превосходно по всем предметам. Когда мы с Чонвоном будем жить одни, первые два года мне придется содержать нас двоих, поэтому надо найти хорошую работу. Очень хорошую. Пак отвечает не сразу, молча смотря на опустившего голову Хисына, нервно крутящего в руках пустой пузырёк. Чонсон не может понять, почему Хисын не рассказал ему сразу. Он даже испытывает небольшой укол недовольства, но старается погасить в себе это чувство. Хисын имеет право не говорить Чонсону обо всех своих проблемах, но Пак почему-то хочет быть в них посвящён. — Я не хочу, чтобы Чонвон чувствовал себя в чем-то ущемленным. Ну, знаешь, всю жизнь жить в особняке, а потом переехать в место, где у тебя даже своей комнаты нет, — горько усмехается Хисын, не поднимая головы. — Я знаю, что он у нас понимающий и мудрый не по годам, что он поймёт, но я хочу, чтобы он ни в чем не нуждался, когда останется со мной. Чонсон, не думая, протягивает руку и берет ладонь Хисына в свою, отчего слизеринец вскидывает голову. Пак впервые полностью осознаёт, насколько Хисыну приходится тяжело, впервые понимает, что никогда не задумывался о том, что ему сложнее, чем Чонсону. Нести ответственность только за себя намного легче, чем за двоих. Чонсону стыдно за то, что он не думал об этом до этого момента. Его снова затапливает это неопознанное, нежное чувство, от которого сжимается всё внутри. — Если ты будешь так себя нагружать, то сделаешь только хуже. Ты не сможешь обеспечивать Чонвона, если подорвёшь своё здоровье. Хисын кивает, поджав губы. Чонсон знает, что звучит рационально и надеется, что его слова окажут на Хисына нужное воздействие. В конце концов, Ли не был лишён благоразумия, просто иногда, как сейчас, ему сносило крышу от взваленных на него проблем. Чонсону хочется забрать половину, чтобы облегчить его жизнь. — Я буду помогать, — говорит гриффиндорец, отчего Хисын начинает махать головой из стороны в сторону. — Я буду, Хисын. Мы все в одной лодке. Я хочу, чтобы вам с Чонвоном было комфортно. Хисын молчит. Он уже не дрожит, и ладонь в руках Чонсона теплая, а не горячая. Пак снова кладёт свою ладонь на лоб слизеринца, проверяя температуру. Ли выглядит спокойнее, но уже начинает клевать носом, силясь держать открытыми уставшие глаза. — Поспи тут, хорошо? — просит Чонсон, поглаживая Хисына по волосам под аккомпанемент своего неровно бьющегося сердца. Ли кивает, не сопротивляясь. Хисын укладывается на кровать, падая в сон почти моментально. Перед тем как заснуть окончательно, он начинает что-то бормотать, из-за чего Чонсону приходится нагнуться, чтобы как следует расслышать едва различимое "нумерология". Чонсон вздыхает, выпрямляясь и с нежностью глядя на слизеринца. Хисын неисправим. Пак летит по коридорам замка так, будто за ним гонится стая драконов. До отбоя остаётся не так много времени, поэтому Чонсон даже не думает замедлиться, обгоняя неторопливых студентов и чуть ли не врезаясь в стены на поворотах. Гриффиндорец не выбирал нумерологию для глубокого изучения уровня ЖАБА после пятого курса, довольствуясь теми знаниями, которые получил за пять лет обучения, отчего сделать домашнее задание Хисына никак не мог. Единственным человеком на его курсе и факультете, который выбрал нумерологию для сдачи экзамена, была Эри, поэтому он на всех парах бежит в башню Гриффиндора. Залетев в гостиную, Чонсон сразу же находит девушку глазами: Эри стоит у лестницы к женским спальням, скрестив руки на груди и глядя на Пака так, будто она уже его ждала. — Ты мне как раз и нужна, — произносит Чонсон с удивлением в голосе. — Да, я почувствовала необходимость спуститься и подождать кого-то. Оказалось, тебя, — проговаривает Учинага, пожав плечами. — Что случилось? — Ты же посещаешь занятия по нумерологии, да? Насколько хорошо ты в ней разбираешься? — Это не самая моя любимая гадательная наука, так что... Выше ожидаемого мой максимум. — Чёрт, — выругивается Чонсон, приваливаясь к стене рядом с гриффиндоркой. Зная Хисына, ему точно нужна домашка, в которой и комар носа не подточит, иначе Ли снова может впасть в то состояние, из которого он, как Пак надеется, выбрался только что. — Мне нужен кто-то, кто разбирается в ней на превосходно. — Тогда тебе нужен Хисын и Ниннин. Чонсон почти подскакивает на месте, оборачиваясь к Эри. — Можешь отвести меня к Ниннин? Гриффиндорка хмурится, но всё равно кивает. Чонсон благодарно складывает ладони вместе, и они выходят из гостиной. — Могу я поинтересоваться зачем тебе это? — спрашивает Эри по пути в подземелья. — Хисын заболел и лежит в больничном крыле, а у него висит домашка по нумерологии, в которой я дуб дубом, — проговаривает Чонсон. Он не видит смысла юлить и что-то скрывать от Эри. Чонсон и Хисын в любом случае общаются на людях, и Ли вполне открыто дал понять, что не против этого. — Вы с ним быстро сблизились, — подмечает Учинага. — Я рада. Ты с ним даже выглядишь по-другому. Таким счастливым. Чонсон не знает почему, но чувствует, как его щёки начинают гореть. Неосознанно он пытается вспомнить, как вообще ведёт себя с Хисыном рядом и как это выглядит со стороны. Счастливым? Чонсон знает только, что чувствует себя рядом с Хисыном так, будто его старую сквозную рану наконец заштопали и позволили ей срастись. Счастье ли это? Чонсон не знает. — Это он тебя в трансфигурации поднатаскал? — Да, — хрипит Чонсон и тут же прокашливается. — Помог на каникулах. — Здорово, что ты был не один всё это время. Николас переживал за тебя, когда мы разъехались по домам, боялся, что ты тут в одиночестве захандришь немного. Чонсон усмехается, краснея, кажется, ещё больше, но уже от мысли, что друг так переживал за него. Действительно, Чонсону некогда было хандрить. Вспоминая сейчас прошедшие каникулы, Пак понимает, что Хисын всегда был рядом практически каждый день, не давая Чонсону скучать, постоянно скрашивая его компанию. От осознания этого Пака снова начинает грызть совесть. Хисын так горел идеей возобновления их дружбы, хотя именно Чонсон поставил в ней точку. Хисын так хотел вернуть Пака в свою жизнь, хотя именно гриффиндорец причинил ему столько боли. Перед входом в гостиную Слизерина Чонсон секундно колеблется. Эри как лучшая подруга Ичжуо знает пароль. Девушка поворачивается к Чонсону со взглядом, будто спрашивающим "готов?". Чонсон соврёт, если скажет да, но он всё равно кивает, и они заходят в гостиную вдвоем. Она такая же, какой её и запомнил Чонсон, в детстве приходящий сюда вместе с Хисыном: тёмная мебель, зелёные гобелены на стенах и такого же цвета светильники, рассыпанные по гостиной, высокие каменные арки, с высеченными на них изображениями змей, окна до потолка, за которыми проплывали жители Черного озера. Стоит отдать должное, Пак всегда считал гостиную Слизерина очень стильной и это мнение не утратило силу с годами. Эри ориентируется тут как рыба в воде и сразу же берет курс на лестницы, ведущие к спальням. Слизеринцы удивлённо смотрят на прибывших гриффиндорцев, больше косясь на Чонсона, чем на Учинага. К Эри тут, видимо, привыкли. — Я мигом, — говорит девушка и взлетает вверх по одной из лестниц. Чонсон сглатывает, переминаясь с ноги на ногу. Он чувствует себя так, словно его бросили в яму со змеями. Почти буквально. — Джей? — доносится позади, и Чонсон поворачивается. На одном из диванов, глядя на него своими большими глазами, сидит Кан Тэхен. Он не выглядит враждебно. Да и половина тут присутствующих тоже, если быть совсем уж честным. — Какими судьбами? — Есть дело к Ниннин, — проговоривает Пак, подходя к нему и продолжая с любопытством осматриваться вокруг, то и дело ловя на себе пытливые взгляды. — Наконец хочешь отомстить ей за разбитый нос? — усмехается Сонхун, выглядывающий из-за Тэхена, за которым Чонсон его не разглядел. — Зачем? Её и так жизнь наказала, ведь она играет в команде с тобой, — пожимает плечами гриффиндорец под громкий смех Тэхена, пока усмешка Сонхуна медленно стекает с лица. Чонсон чувствует себя так, словно в него вселился дух Рики, иначе как ещё объяснить эту непонятно откуда взявшуюся вспышку неприязни к слизеринцу. Чонсон знает Сонхуна и половину собравшихся в гостиной слизеринцев с самого детства, в основном из-за тех пиршеств, которые чистокровные устраивали ежегодно, чтобы похвастаться успехами своих родов. Сонхун всегда вёл себя как настоящий аристократ и выглядел как оный: изысканный, ухоженный, напыщенный и самовлюбленный. Чонсон никогда не питал к нему теплых чувств, а после рассказа Сону и подавно, хотя Чонсон старался убедить себя, что не имеет права никого судить, пока вся эта ситуация его не касается. Однако выцветшие персиковые волосы Сону и его тоскливые взгляды, украдкой направленные на Сонхуна, пока они вместе сидели в Большом зале, окончательно заклеймили слизеринца как виновника разбитого сердца любимого сокомандника Чонсона. — Внимательно тебя слушаю, — снова раздаётся у него за спиной уже голосом Ичжуо. — Мне нужна твоя помощь с домашкой по нумерологии, — проговаривает Чонсон, отведя девушку в сторону, пока Эри в ожидании усаживается на диван рядом с Сонхуном и всё ещё посмеивающимся Тэхеном. — Насколько мне не изменяет память, тебя на нумерологии не было с пятого курса, — Ичжуо недоуменно хмурится, скрещивая руки на груди. — Мне приятно, что ты подмечаешь такие вещи обо мне, — усмехается Чонсон. Ниннин выглядит так, словно не против разбить Паку нос во второй раз. — Пак Джей, ты отвлёк меня от главы, в которой Элизабет осознаёт, что влюблена в мистера Дарси. Если ты прямо сейчас не скажешь, какого лешего тебе нужно, я пошлю тебя в дальнее пешее и уйду её дочитывать. — Хорошо-хорошо, — быстро проговаривает Чонсон, поднимая руки. — Если коротко: Хисын в больничном крыле из-за перенапряжения и ему надо срочно сделать домашку по нумерологии. Поскольку сейчас он не в состоянии это сделать, я обратился к тебе. Выражение лица Ниннин вдруг смягчается. Слизеринка вздыхает, поднимая глаза к потолку. — Доучился всё-таки, — тянет Ичжуо. — Совсем себя не жалеет, дурень. — Ну так что? Поможешь списать домашку или конкуренция и борьба за оценки не позволяют друг другу помогать? — Ты нас, слизеринцев, только такими и видишь? — усмехается Ниннин на слова Чонсона. — Во-первых, Хисын мой капитан. Во-вторых, я знаю себе цену. Пусть он и пишет все работы на превосходно, в нумерологии я всё равно разбираюсь лучше. Так что жди здесь, я за тетрадью. Взмахом руки гордо убрав волосы за плечо, Ичжуо уходит к лестнице. Чонсон присаживается на свободный стул за одним из столов, чувствуя на себе взгляды слизеринцев. Пак ощущает себя музейным экспонатом. Ниннин возвращается быстро, держа в руках тетради. Чонсон тянется было за ними, как вдруг Ичжуо хлопает его по ладони, пресекая любые действия. — Я сама перепишу, у нас с Хисыном почерк похожий. До сих пор с ужасом вспоминаю твои каракули, когда мне по ошибке выдали твоё эссе по истории магии. — Спасибо, — искренне проговаривает Чонсон, вставая из-за стола. Ичжуо кивает, принимаясь за работу. От нечего делать Пак вновь подходит к дивану, на котором сидят Тэхен, Сонхун и Эри, что-то бурно обсуждающие. Учинага внимательно вглядывается в ладонь Сонхуна, проводя пальцем по линиям. — Сейчас череда потрясений, разбитое сердце, скорбь, — перечисляет она почти механическим голосом, словно зачитывает строки из учебника. — Разочарование, сопротивление, следом освобождение. В будущем сильная привязанность, любовь и от неё излечение, счастье и умиротворение. Чонсон окидывает Сонхуна быстрым взглядом. Он впервые видит настолько каменное и непроницаемое выражение лица, как у слизеринца. Он словно не чувствует совершенно ничего, но Чонсон успевает заметить его подрагивающую на ноге руку, то и дело вцепляющуюся пальцами в колено. Гриффиндорец торопливо отворачивается, чувствуя, будто стал свидетелем того, чего видеть и слышать не должен был. Эри вдруг поднимает на него глаза и приглашающе протягивает свою руку. — Давай, пока я сегодня в ударе. Полнолуние завтра. После всего услышанного Паку как-то не особо хочется воспользоваться предоставившейся возможностью, но он всё равно присаживается рядом с девушкой и протягивает ей раскрытую ладонь, которую Эри тут же принимается внимательно изучать. Гриффиндорка вдруг улыбается, отчего Чонсон, нахмурившись, с любопытством заглядывает в свою руку, будто он может там что-то разглядеть. — Потрясения, любовь, освобождение, путешествия, счастье. У тебя всё будет хорошо, — проговаривает девушка, продолжая улыбаться, и закрывает чонсонову ладонь под его возглас негодования. — А подробности? — Подробности по платной подписке, Джей-я. Деньги вперёд. Чонсон неверяще фыркает, скрещивая на груди руки. — Что там по поводу богатства, — начинает Тэхен, обращаясь к Эри. Чонсон отключается от разговора. Пак никогда не любил гадания, предпочитая не знать о своём будущем абсолютно ничего. Он верил, что если узнать будущее, оно непременно наступит, каким бы оно ни было, плохим или хорошим, и поменять его уже будет невозможно. Лучше оставаться в неведении, чем жить в постоянной тревоге. Однако слова Эри дали ему какую-никакую надежду. Чонсон мечтал о путешествиях, мечтал об освобождении от всяких переживаний, мечтал о счастье. Он никогда не задумывался о любви, потому что никогда не испытывал этого чувства в том смысле, в котором, скорее всего, говорила Эри. Он испытывал сыновью любовь в детстве, пока не стал разочарованием для своей семьи, дружескую любовь, когда рос вместе с Хисыном, братскую любовь, когда нянчился с Чонвоном. Но никогда не романтическую любовь, какую описывают в книгах, о которой пишут миллионы песен, о которой кричат на каждом углу. Какое-то время ему казалось, что ему нравится хаффлпаффка Рюджин, ещё одна кузина кузенов. Возможно, то было из-за её взрывоопасных способностей на уроках зельеварения. Но чтобы Чонсон любил кого-то? — Готово, — произносит подошедшая к ним Ичжуо. Чонсон тянется к тетради в руках слизеринки и вновь не получает желаемого. — Лучше я сама отдам тетрадь Хисыну, всё равно он вернётся сюда за вещами перед уроками. Пак кивает, посчитав предложение более чем справедливым. Ниннин и Эри обнимаются на прощание, и гриффиндорцы уходят. — Это будут короткие потрясения, — произносит Учинага Эри после нескольких минут тишины, пока они идут к своей гостиной. — Я не хотела говорить подробности перед ребятами, чтобы тебя не смущать. Я увидела потрясения, связанные с человеком, который связан с твоей линией любви. Если бы я тебя не знала так хорошо, то подумала бы, что у тебя уже кто-то есть на данный момент или что ты просто в кого-то влюблен. Чонсон задумчиво хмурится, будто пытаясь вспомнить, а вдруг он в кого-то влюбился, но этот факт вылетел из головы. Да нет, бред какой-то. — Это линии на ладони, Джей, тут допустимы погрешности во времени. Мне вообще в этом плане больше всего нравится таро. Так что либо ты уже в кого-то влюблен, либо влюбишься очень и очень скоро. А там уже у тебя всё будет прекрасно. Чонсон не понимает, почему слова гриффиндорки звучат как приговор, хотя никакой негативной коннотации они, по сути, в себе не несут. Пак чувствует, словно не может влюбиться. Нет, не сейчас. Сейчас он не должен влюбляться. Это как-то неправильно. Почему неправильно Чонсон тоже не знает, но верит, что "сейчас", каким бы оно было, неподходящее время для подобных чувств. Хватает и других проблем, да и в кого ему, черт побери, влюбляться. Пак досадливо морщится, битый час ворочаясь в постели и проклиная себя за то, что не отказался от предложения Эри погадать ему. Теперь всё, о чем он может думать, это о "пророчестве" девушки и о том, что ему ужасно хочется заглянуть за завесу будущего. Чонсону снится Хисын, решающий нумерологию, и морской пляж.

***

Чонсон чувствует это во второй раз в начале февраля, когда они втроём отмечают день рождения Чонвона в Трёх мётлах. Чонвон проставляется, хоть Хисын и Чонсон пытаются настоять на том, чтобы самостоятельно заплатить за свои заказы. — Пока родители присылают мне деньги, я могу позволить себе потратиться на такое событие, как мой день рождения. Так что не драматизируйте. Их посиделки ощущаются тепло и по-домашнему. Чонвон довольный донельзя тем, что снова сидит в компании двух своих самых любимых людей на планете, и это видно по тому, как блестят его глаза. Они разговаривают, шутят и смеются, и всё это ощущается так, будто они переместились во времени в прошлое. Когда приходит время дарить подарки, Чонсон немного напрягается. Пак достает из своей сумки подарочный свёрток и предлагает Хисыну вручить свой подарок первым. Старший даёт Чонвону нечто плоское и квадратное, завернутое в красно-зеленую рождественскую бумагу, что Чонсон и Чонвон оба замечают и начинают посмеиваться. — С рождеством, братец, — подхватывает издёвку Хисын, когда младший расправляется с упаковкой и обнаруживает под слоями бумаги пластинку с альбомом Ведуний, при виде которой Чонвон громко счастливо охает. Когда наступает его очередь, Пак прокашливается, нервно почёсывая кончик носа и протягивая младшему свёрток. Чонвон косится на него с любопытством, явно заметив смущение в поведении друга, и торопится раскрыть упаковку. Внутри оказывается чёрно-золотой мешочек. Чонвон тянет за веревочки, развязывая его, и заглядывает внутрь. Его рот раскрывается в немом шоке. — Дарить такое, наверное, моветон, но я решил, что в сложившейся ситуации будет лучше подарить тебе деньги, которые ты сможешь потратить на то, что хочешь, — смущённо произносит гриффиндорец, взъерошивая волосы на затылке. — Ох, Джей, спасибо, не нужно было, — хмурится Чонвон, кусая губы. — В смысле, реально большое спасибо, но... а как же ты? — А что я? — Ты же тоже в такой ситуации, когда каждый кнат на счету. — Всё в порядке, Чонвон-и, я контролирую свои финансы. Я бы эти деньги в любом случае потратил тебе на подарок, а так... ты волен делать с ними, что хочешь. Так будет правильнее. С шестнадцатилетием, мелкий. Чонвон скользит по диванчику к Чонсону и обнимает его, утыкаясь носом в его плечо. Пак облегчённо вздыхает, обнимая младшего в ответ и зарываясь пальцами в его мягкие волосы, и перехватывает взгляд Хисына. Ли благодарно и немного грустно улыбается, кивая Чонсону, и это добавляет гриффиндорцу уверенности, что он всё сделал правильно. Они выходят из Трёх мётел довольными, сытыми и счастливыми. Чонсон разыгрывает перед Чонвоном пантомиму, пародируя старшего брата Хисына, которого при них их школьный полтергейст Пивз однажды облил холодной водой. Чонвон заливисто смеётся, схватившись за живот и сгибаясь напополам. Хисын улыбается, глядя на эту сценку уже далеко не в первый раз. Чонсон, поощраемый чонвоновым смехом, не останавливается, активно жестикулируя. Хогсмид уже не похож на деревушку, как с рождественских открыток, и здания не выглядят, как пряничные домики. Снег стремительно тает, образуя большие лужи, которые прохожие обходят по краю дороги. Солнце то и дело выходит из-за облаков, дразня короткими минутами тепла. Чонсон оборачивается к Хисыну и Чонвону, двигаясь вдоль улицы спиной, продолжая пародировать Ходжуна. Он так увлекается, опьяненный вниманием и смехом друзей, что совсем не следит, куда идёт. Хисын вдруг подскакивает к нему, обвивает рукой его талию и мягко тянет в сторону подальше от огромной лужи, в которую Чонсон чуть не ступает. Кислород застревает у Пака где-то в горле. Он теряется, лихорадочно вертит головой, смотря то на руку Хисына на своей талии, то на дорогу. Солнечное сплетение словно простреливает стремительно разливающимся теплом, и сердце стучит быстро и неровно. — Аккуратнее, Чонсон-а, — произносит Хисын бархатно, и Чонсону кажется, что от всего происходящего он вот-вот растает, как снег на улицах. Хисын убирает руку, и солнце будто снова скрывается за тучами, иначе как объяснить это резко исчезнувшее тепло. Чонсон поспешно прячет руки в карманы пальто. Чонвон начинает глубокомысленный разговор о полтергейстах и вместе с Хисыном размышляет о том, откуда они вообще появляются. Чонсон почти не участвует в разговоре, молча идя рядом с Ли, соприкасаясь с ним плечами и время от времени спотыкаясь практически на пустом месте. Ноги сегодня почему-то не держат. В конце концов Хисын не выдерживает и берёт Чонсона под локоть, готовый предотвратить возможное падение. Пак почти что задерживает дыхание до оставшегося пути в Хогвартс. Недалеко от замка Хисын падает сам, поскользнувшись на грязи и плюхаясь в неё на пятую точку, чуть не утянув за собой Чонсона, успевшего отскочить в сторону. Чонвон смеётся и почти плачет, Хисын смеётся и вымученно стонет. Чонсон тоже смеётся и с виноватым видом помогает Хисыну подняться. — Аккуратнее, Чонсон-а, — передразнивает Пак, на пару с Чонвоном достав волшебные палочки и убирая следы грязи с одежды Хисына очищающими заклинаниями. — Кто бы говорил. Чонсон старается игнорировать это на протяжении всего февраля. Чувство эйфории, которое он испытывает рядом с Хисыном, он списывает на радость от того, что у них всё наладилось. Их отношения действительно становились лучше с каждым днём, и Чонсон был счастлив. Их с Хисыном связывают долгие годы общения, и было бы действительно обидно, если бы между ними всё закончилось полностью и окончательно. Хисын доказал, что поменялся за то время, в течение которого они не общались, что готов был встретиться с любыми трудностями, лишь бы выгрызть им с Чонвоном путь к лучшей и счастливой жизни. Он стал твёрже и увереннее в принятии решений, избавился от влияния родителей на своё мировоззрение, не скрывал и не стыдился своего общения с магглорожденными, и всего этого Чонсону было более чем достаточно, чтобы окончательно довериться Хисыну. Чонсон и сам успел поменяться за это время. Возможно, он стал немного мягче в противовес Хисыну, перестал быть колючим гиперболизирующим всё вокруг подростком, видящим мир строго в черных и белых цветах. Сейчас он словно наконец начал видеть полутона, что привело к осознанию своей чрезмерной категоричности, с которой он смотрел на своё окружение. Иногда Пак ненавидел себя за то, что почти три года назад оставил Хисына одного в Неверленде, одного с мыслью и страхом, что Хисын Чонсону больше не нужен. Но иногда гриффиндорцу удавалось убеждать себя в том, что только благодаря своему тогдашнему категоричному решению они стали теми, кем являются сейчас. Эффект бабочки и всё такое. У Чонсона буквально кружилась голова от этой рефлексии, и за ней он перестал акцентировать внимание на этом неопознанном чувстве, которое он испытывал каждый раз, находясь рядом с Хисыном. Снег окончательно тает, погода становится теплее и дружелюбнее, и их квиддичные тренировки наконец набирают полную силу. Посиделки в Неверленде из-за этого становятся всё реже. Хисын и Чонсон пересекаются практически только в Большом зале, на уроках, переменах и тренировках, и каждый раз их взаимодействие состоит из переглядок и улыбок. Чонсон во время них чувствует себя кусочком сливочного масла, тающем на горячем тосте. Они же становятся поводом для подколок от Бомгю, от которых Чонсон отмахивается, как от назойливых мушек. Однажды в субботу слизеринская команда вновь задерживается на квиддичном поле под негодующие стоны чонсоновых сокомандников. — Неужели так сложно не задерживать поле, — недовольно произносит Сону под удивлённые взгляды ребят, направленные на него. Ким не так уж и часто позволяет себе такие резкие комментарии в чью-то сторону. — Стоим внизу и ждём их как идиоты. Чонсону от такого Сону становится немного не по себе. Младший в последнее время действительно словно поменялся: смеялся реже и чаще выглядел мрачным. Он всё ещё был их солнечным другом и талантливым охотником, и его отношения с сокомандниками никак не поменялись, но каждый раз, когда никто не видел, он становился погруженным глубоко в себя и тихим. И иногда эта тишина была слишком громкой. — Я разберусь, — произносит Чонсон уверенно и молча наблюдает за тем, как слизеринцы опускаются на землю. После тренировок Хисын всегда выглядит счастливым. Чонсон знает почему, сам испытывая нечто похожее: чувство ветра в волосах, ощущение древка метлы под ладонями заставляет чувствовать себя самым свободным человеком в мире. Пока они играют, в голове нет места переживаниям, страхам и тревогам. Хисын чуть ли не светится. Он улыбается так ярко и заразительно, что Чонсон снова чувствует то самое тепло, разливающееся по всему его телу откуда-то из недр живота. — Прости, что задержались, Чонсон-а, — тянет Хисын почти что медово, глядя на него так тепло, что Пак вновь чувствует себя тающим льдом под прямыми лучами солнца. — С меня причитается. — Ничего страшного, — едва не мямлит Чонсон, тут же слыша за спиной сдавленное и вымученное "о боже мой" голосом Бомгю. Пак прокашливается, пытаясь вернуть твердость интонации. — Но если это ещё раз повторится, мы поменяемся местами и на тренировку под вечер будете приходить вы. Арин свидетель. — Уже лучше, — бормочет Бомгю и сдавленно ойкает от прилетевшего под ребра локтя Минджон. — Есть, капитан, — салютует Хисын и подмигивает на прощание. Чонсон смотрит ему вслед, не обращая внимание ни на здоровающихся друг с другом членов двух команд, ни на Сону, отвернувшегося от слизеринцев в сторону, будто занятого высматриванием чего-то вдали, ни на Сонхуна, который секундно дёргается в сторону Кима, ни на Рики, который всего этого не замечает, занятый приветственными кивками в сторону своих слизеринских однокурсников. А может, он лишь делает вид, что не замечает. Только приветствие Чонвона выводит Пака из состояния транса. Младший, вскинув брови, смотрит на него с такой явной издёвкой во взгляде, что Чонсон недоуменно хмурится. Чонвон на это лишь хитро улыбается, желая гриффиндорской команде удачной тренировки. Стоит Паку взмыть вверх на метле, как всякие мысли покидают его голову, и это вновь остаётся проигнорированным. Чем бы это ни было. Сону и Рики сдерживают свои обещания, играя на поле слаженно и организованно, почти что идеально. Сону максимально сосредоточен на игре, ни на что не отвлекаясь. Рики не носится вокруг как раньше, едва не сбивая сокомандников с мётел. Чонсон не может нарадоваться. После тренировки Чонсон проводит небольшое собрание, чтобы убедиться в том, что все положительно настроены на следующий матч. До него остаётся ещё месяц, но Чонсон, наученный опытом, готов хоть каждый день проводить такие собрания, чтобы знать наверняка, что его команда чувствует себя в своей тарелке. Ночью Пак вновь не может заснуть, ворочаясь в постели, пока Бомгю, судя по громкому сопению, видит уже десятый сон. Чонсон не выдерживает: ныряет ногами в тапочки, кутается в плед и спускается в гостиную, прихватив с собой книгу про невербальные заклинания. Пак подходит к одному из кресел, повернутому к камину, обходит его с намерением сесть и едва удерживается от крика, когда обнаруживает там листающего толстую книгу Сону. Ким крупно вздрагивает, прикладывает ладонь к груди и закрывает глаза, драматично откинувшись на спинку кресла. — Господи, Джей, ты меня напугал! — Это ты меня напугал, — громко шепчет Чонсон, присаживаясь на диван рядом. — Чего не спишь? — Не мог уснуть. А ты? — Тоже. Сону кивает и опускает взгляд обратно на страницы, сжимая покрепче книгу. Чонсон косится на свою, но вдруг понимает, что читать ему уже совсем не хочется. — Драконы? — спрашивает Пак, заметив обложку книги Сону. — Да. Они моя огромная любовь, — лицо Кима озаряется, и он тут же выпрямляется, наклоняясь в сторону Чонсона. — Я планирую работать драконологом после выпуска. Это моя навязчивая идея и самая большая цель в жизни. — Вау. Это круто, Сону, — восхищённо тянет Чонсон. К нему вдруг приходит осознание, как мало он знает о новых игроках своей команды. — Но это же опасно. Ты не боишься? — Не особо, — пожимает плечами младший, мечтательно улыбаясь. — У работы в заповеднике есть своя особая специфика, но там довольно безопасно, и проверки проводятся постоянные, так что я не беспокоюсь. — Ты хочешь работать в Уэльсе? — Хотелось бы в Румынии, но я не думаю, что меня возьмут туда сразу, нужен будет опыт. Так что... в Уэльсе, да. В начале карьеры лучше поработать с Валлийскими зелёными, они самые миролюбивые из всех видов. — Вау. Нет, правда, это реально вау. — Спасибо, — произносит Сону немного смущённо, довольно улыбаясь. — А ты? Знаешь, чем хочешь заниматься после выпуска? Чонсон поджимает губы, задумчиво хмурясь. Он уже обдумывал этот вопрос, но никак не мог понять в чём его предназначение. На пятом курсе им всем устраивали тесты на профориентацию, помогали определиться какие сдавать экзамены, но Чонсон так и не осознал, к чему лежит его душа. — Пока не знаю. Буду работать, пробовать себя, и, может, когда-нибудь меня осенит. — Не переживай, Джей-а. В таком возрасте нормально не понимать, в чём твоё предназначение. Большая часть моих однокурсников тоже не знает, чем будет заниматься. Нам с Ники просто повезло. Моя сестра вообще мечтала работать в Министерстве, а когда попробовала, поняла, что это вообще не её. Так что нельзя отрицать вероятность того, что мне не понравится в заповеднике, хотя я всё же надеюсь на лучшее. Чонсон улыбается, глядя на повеселевшего младшего, у которого даже волосы вновь приобретают насыщенный розовый цвет. Давно Пак не видел Сону таким счастливым. Тема драконов действительно смогла поднять ему настроение. Чонсон верит, что у Кима точно всё получится в будущем. — А Ники? Чем он хочет заниматься? — Он хочет связать себя с квиддичем. Собирается поступать в Лётную академию, как Арин и Кей. — Он действительно невероятно талантливый малый. — Да, это точно, — улыбается Сону тепло. Они сидят какое-то время в тишине, прерываемой потрескиванием поленьев в камине. Сону откладывает книгу на стоящий рядом журнальный столик и подтягивает ноги к груди, глядя на яркие языки пламени. — У нас бы всё равно ничего не получилось, — тихо произносит Ким, положив подбородок на колени. — С Сонхуном. Драконологи в большинстве своём одиночки. С ними тяжело строить отношения, они то переезжают из заповедника в заповедник, то умирают. Никакой стабильности, никакого постоянного дома. Эти отношения просто перестали бы работать в какой-то момент. Чонсон вздыхает и садится на ковёр рядом с Сону. Расстояние между диваном и креслом казалось слишком уж большим. — Лучше перестрадать сейчас, чем потом. — Я тоже так думал, — грустно усмехается Чонсон. — Но это не так работает, Сону. Сейчас или потом, это одинаково больно, если человек действительно тебе предназначен. Ты уверен, что Сонхун не может решить свою проблему и быть с тобой? — Там... тяжелый случай. Мне лучше отступить. Чонсон неверяще машет головой, но ничего не говорит. Пак верит в романтичную любовь, которая преодолевает любые трудности и препятствия, и если Сонхун не может этого сделать, то, возможно... не так уж сильно он и любит Сону. Может, всё это действительно к лучшему и они не предназначены друг другу. Или Чонсон продолжал видеть только чёрное и белое. — Главное, что у вас с Хисыном всё хорошо, — проговаривает Ким. — Я рад за вас. Вы классная пара и красиво смотритесь вместе. Чонсон вскидывает голову, округлившимися от удивления глазами уставившись на Сону. — В смысле пара? — недоумённо произносит Чонсон. — Ты о чём? — Вы не пара? — с нескрываемым на лице шоком спрашивает младший. — Нет, с чего ты взял? Мы просто друзья. — Не знаю, просто... То, как вы смотрите друг на друга, переглядываетесь в Большом зале... Извини, я, видимо, не так всё понял, — проговаривает Сону смущённо, пряча лицо в ладонях. — О Мерлин, как же неловко получилось. — Да нет, всё нормально, — тянет Чонсон, почёсывая затылок. — Я думал, что у меня работает радар на такие вещи, — бубнит Ким в свои ладони. — Я только недавно узнал о Николасе и Эри, а до этого подозревал и был почти на сто процентов уверен, что между ними что-то есть. Мне казалось, что я замечаю такие вещи. — Между Николасом и Эри... что-то есть? — ошарашенно шепчет Пак. Сону смотрит на него так, будто он только что сморозил какую-то невероятную глупость. — Ты не в курсе? — Чонсон отрицательно машет головой, и Сону вздыхает. — Ну, теперь ты знаешь, Джей-а. Поздравляю. Пак молчит какое-то время, возвращая своё внимание к потрескивающим дровам в камине, но не выдерживает и вновь поворачивается к Сону. — А как ты вообще понимаешь, что влюблен? Мне кажется, я ещё не испытывал ничего подобного. — Ну, я скажу банальщину, но... Ты влюблён в человека, когда хочешь постоянно быть с ним, постоянно касаться его, как будто без этого контакта ты и дня не проживешь. Это ощущение в животе, как будто тебя что-то щекочет изнутри, особенно когда он смотрит на тебя или прикасается. Ты находишь этого человека ужасно привлекательным и хочешь... как минимум целоваться с ним. — Как минимум целоваться, — бездумно повторяет Чонсон за вдруг покрасневшим Сону. — Мне кажется, ты сразу поймёшь, что влюбился. Это чувство ни с чем не спутаешь. Чонсон возвращается в спальню, не чувствуя усталости, уверенный, что уже не сможет уснуть до утра, потому что Сону неосознанно подкинул ему ещё больше пищи для размышлений. С тихим вздохом гриффиндорец присаживается на свою кровать, глядя в темноту перед собой. Возможно, это сегодня приобрело своё название. Возможно, это всё это время было влюбленностью. Возможно, Чонсон осознал, что влюбился в Ли Хисына.