Catalyst

— Ты боишься? — шепчет Хисын и поворачивается к Чонсону. Тот уверенно машет головой из стороны в сторону. — Нет. Им одиннадцать лет и они стоят перед распределяющей шляпой в Большом зале. Все взгляды направлены только на них, на трясущихся от страха первокурсников. Хисын не очень-то верит Чонсону. Пак то и дело нервно сглатывает, глядя на высокий стул, на который их всех зовут сесть по очереди в алфавитном порядке, но лицо всё равно держит. Ли не хочет скрывать: он боится до дрожащих рук. Что в этом такого? Им всем сейчас страшно, так или иначе. Он знает и верит, что будет на Слизерине. Вся его семья училась там. Там учится и его старший брат, который сейчас взволнованно и гордо наблюдает за церемоний распределения. Всё предрешено самой судьбой. Чонсон трётся о плечо Хисына, словно кот, и перехватывает его подрагивающую ладонь, уверенно сжимая в своей. Ли благодарно сжимает его ладонь в ответ. Ещё чуть-чуть и назовут его имя. Со стула, ярко улыбаясь, спрыгивает новоиспечённый хаффлпаффец с густой россыпью веснушек на щеках. Хисын следующий. — Всё будет хорошо, Хисын-и, — торопливо шепчет Чонсон, напоследок особенно сильно сжимая его руку. Ли кивает, и профессор, зачитывающая список первокурсников, называет его имя. На трясущихся ногах Хисын подходит к стулу и садится на него с такой опаской, будто это стул для пыток. Взгляды всех студентов Хогвартса прикованы к нему, и от этого всеобщего внимания он чувствует себя как минимум цирковой обезьянкой. От соприкосновения со шляпой, которую водружают ему на голову и чьи полы закрывают собой Хисыну весь обзор на зал, аж волосы на макушке встают дыбом и мурашки пробегают табуном по позвоночнику. Ли делает судорожный вдох, когда слышит голос, раздающийся будто у него в голове. — М-м-м, непростой случай, — глубокомысленно изрекает шляпа. Хисын чувствует, как бледнеет. — Тяжело принять решение. Так много потенциала и так много страха в этой голове. Но там глубоко внутри кладезь чего-то непредсказуемого. Хисын впивается пальцами в колени. Слова шляпы словно не воспринимаются его мозгом. Ему страшно. Родители и брат рассказывали, что церемония пройдет быстро, что стоит шляпе мимолётно коснуться его головы, и она моментально примет решение. То, что происходило сейчас, никак не совпадало с подобными рассказами. — Я не всем даю выбор, далеко не всем, но у тебя я вижу два пути. Что ты выберешь, мальчик: Слизерин или Гриффиндор? Хисына словно окатывает ледяной водой. Шляпа даёт ему выбор. Это совершенно не то, о чем ему рассказывали родители. Никаких выборов в их разговорах не было. Всё, о чем они ему говорили, это о Слизерине, о том, какой это прекрасный факультет для юных чистокровных волшебников, о том, что только там он раскроет себя полностью. — Я... Я не знаю, — выдыхает Хисын, с ужасом представляя, как он сейчас выглядит со стороны: дрожащий, жалкий мальчишка, которого даже шляпа не знает куда определить. Он чувствует себя ничтожеством. — Тогда я облегчу твои страдания и сама приму окончательное решение, — предлагает шляпа холодно и рационально. Хисын дёргает головой. — Нет! Маленький Хисын знает, что должен принять решение сам, ведь так будет честно. Как можно вверить такие вещи шляпе? Что, если она отправит его на Гриффиндор, а Чонсона отправит на Слизерин? Родители Чонсона тоже выпускники Слизерина, и что Хисын, что Чонсон оба рассчитывают, что попадут именно туда. А как же его старший брат, который не сможет за ним присматривать, если Хисын будет учиться на другом факультете? И самое главное, что скажут его родители? Они, должно быть, сильно расстроятся, когда Хисын не оправдает их ожиданий. — Я... Я... — заикается Хисын, с силой сжимая края стула. — Я выбрал. Я хочу на Слизерин. Шляпа издает странный мычащий звук и с неопределенным "что ж" громко озвучивает решение Хисына. Профессор снимает с него шляпу, и к Ли возвращается зрение. Первое, что он видит: озадаченное выражение на лице Чонсона. Под громкие овации Хисын сползает со стула и поднимает для Пака большие пальцы вверх, одними губами произнеся "всё в порядке". Он хочет добавить "буду ждать тебя за столом", но не решается и уходит к слизеринскому столу под громкое "Ли Черён". Брат широко улыбается ему, похлопывая по свободному месту рядом. — Я занял вам с Чонсоном места. Поздравляю, братец, — произносит Ходжун и сгребает младшего в крепкие объятия. — Я горжусь тобой. Хисын обнимает его в ответ и чувствует, что теперь может облегчённо выдохнуть. Осталось только дождаться Чонсона, и всё будет хорошо. Они вкусно поужинают, уйдут распаковывать вещи в спальню их факультета и поделятся друг с другом переживаниями перед сном, если ещё останутся силы. — Пак Чонсон, — громко произносит профессор, и мальчик выходит вперёд, уверенно и твердо. Хисын против воли улыбается. Шляпа даже не успевает коснуться волос на его макушке, сразу же выкрикивая название факультета. Поначалу Хисыну кажется, что он ослышался. Он неосознанно поворачивается к брату, но Ходжун выглядит удивлённым, и это означает только одно: Хисын действительно услышал верно. Шляпа отправила Чонсона на Гриффиндор. Чонсон не может скрыть ошарашенного выражения на лице. Он выглядит заметно побледневшим и идёт до аплодириующего гриффиндорского стола, чуть пошатываясь. Хисын вскакивает с места, готовый пойти к нему несмотря на продолжающуюся церемонию распределения, но брат тут же дёргает его за рукав мантии, заставляя сесть обратно. — Нельзя, Хисын, не сейчас. Потом поговорите. Чонсон садится за стол своего факультета. Со всех сторон его норовят похлопать по плечу и приобнять, поздравляя с распределением на Гриффиндор. Его взгляд перехватывает взгляд Хисына. Чонсон смотрит на него растерянно и так, будто всё, чего он хочет сейчас, это оказаться с Хисыном за одним столом. Хисын еле-еле осиливает ужин. После него им с Чонсоном не удается поговорить, старосты разводят их в разных направлениях: Чонсона вверх, к башням, Хисына вниз, в подземелья. Ходжун помогает ему распаковать чемодан, проводит короткую экскурсию по их прилегающим к гостиной слизеринским территориям и утешает, прося не волноваться о Чонсоне. В первую же свою ночь в Хогвартсе Хисын плачет в подушку. Хисын не рассказывает о предложенном шляпой выборе ни брату, ни даже Чонсону. Мысли о распределении расстраивают его и он не хочет расстраивать ими кого-либо ещё, особенно своего лучшего друга. Несмотря на страхи и опасения, что на разных факультетах они растеряют друг с другом связь, они с Чонсоном всё равно проводят большую часть своего времени вместе, как на сдвоенных уроках, так и после них, делая домашку в библиотеке или в зале для самоподготовки и носясь по всему замку и его окрестностям. Они всё ещё неразлучны. На третьем курсе они находят Неверленд. В конце четвертого между ними проносится тень. Весь пятый курс Хисын проводит в постоянной боли и чувстве дежавю, словно он снова оказался на стуле под распределяющей шляпой и снова сделал неверный выбор. Он чувствует себя подобием человека: на автомате учится, на автомате ест, пьёт, спит, но не понимает зачем. Каждый раз при виде Чонсона, с которым они даже парой слов не обмениваются, у Хисына что-то трепещет внутри, пытается выпорхнуть из тисков, но Ли не даёт этому робкому чувству взять над собой власть. Хисын возненавидел жизнь всем своим юным сердцем. В чувства его приводит Чонвон. Его активные действия и слова словно дают Хисыну сильную оплеуху. Даже его двоюродный брат, такой сдержанный, такой рассудительный и спокойный, даже он не выдержал под родительским гнетом. Так почему Хисын продолжает позволять себя ломать. Он будто просыпается от долгого мучительного сна. Они с Чонвоном начинают постепенно продумывать план побега и потихоньку собирать сумки с вещами, чтобы убежать с ними при первой же возможности. Складывая подаренный однажды Чонсоном шарф, Хисын застывает на месте от осознания того, что через всё это гриффиндорцу пришлось пройти в одиночку. У него не было напарника, как у Хисына был Чонвон, не было поддержки. Не было Хисына. Эта мысль полосует его по сердцу. Чонвон всегда уверял, что ещё не поздно всё вернуть, и теперь, сидя перед сумками, которые он собирает в тайне от родителей незадолго до начала нового учебного года, теперь, когда его жизнь совершила крутой вираж, он понимает, что его младший брат прав. Ещё не поздно. Хисын делает судорожный вдох, хватаясь за сердце, осознавая сколько времени он потратил впустую и как поздно понял, что оказалось правильным. Впервые с вечера первого сентября, когда ему было одиннадцать лет и когда шляпа заставила его сделать первый в его жизни взрослый выбор, впервые он начал выбирать правильно. Ли Хисын, что с тобой стало? — Ли Хисын, что с тобой стало? Эта игра никуда не годится, — тянет Чонсон, ставя Хисыну очередной шах и мат. Они в их Неверленде, изменённом почти до неузнаваемости. Большую часть работы по преображению их маленького подобия пыточной в уютную комнату, как ни странно, проделывает Чонсон под чутким руководством Хисына. Для Чонсона это прекрасная практика в трансфигурации: он успешно трансфигурирует стопку запыленных подушек в небольшой диванчик, одеяло для их шалаша — в мягкую обивку, ненужные полки с банками-склянками — в два удобных кресла. Они даже меняют цвет стен и пола, делая их светлее, и окружающее пространство от этого будто увеличивается в размерах. Скрывающие заклинания, наложенные на Неверленд, теперь нельзя так просто развеять при помощи "ревелио". Пароль остаётся тем же. У них почти получилось. — Я не играл в шахматы с тех пор, как мы перестали общаться, — пожимает плечами Хисын, отстранённо следя за движущимися по полю фигурами, встающими на свои начальные позиции. — Что ты вообще делал всё это время в Неверленде один? — цокает Чонсон, нахмурившись. — Домашку, очевидно. И просто сидел в тишине. Медитировал. Это для меня что-то вроде места силы. — Ясно, — неопределенно кивает Чонсон, продолжая задумчиво хмуриться. — D2 на D4. Его белая пешка бодро ходит вперёд, счастливая оттого, что оказалась в умелых руках. Тем временем черные фигуры Хисына понуро повесили головы. — E7 на Е5. Четыре хода спустя черный конь Хисына начинает энергично топтать копытами пространство своего квадратика. Это подсказка, которой слизеринец пользуется, ставя Чонсону шах и мат. Поднимая счастливый взгляд, Хисын встречается с непринужденным выражением на лице Чонсона и с озорным блеском на дне его зрачков. — Ты поддался, — скорее констатирует, чем спрашивает Хисын. Его улыбка тут же стекает с лица, пока Чонсон еле сдерживает свою. — Мы только что разыграли будапештский гамбит, — проговаривает Пак как ни в чем не бывало, потирая пальцем подбородок. Он смотрит на Хисына так, будто играется с ним и дразнится, а Ли, на самом деле, совсем не против. Такой Чонсон вызывает в Хисыне неудержимые сердечные спазмы и безумное копошение бабочек в животе. — Тебе надо дать уроки игры в шахматы, пока я совсем тут не заскучал. Ли чувствует, как учащается его сердцебиение, когда они сталкиваются взглядами. Чонсон всё ещё дразнит, Хисын позволяет. Хисыну кажется, что он спустит Чонсону с рук многое, если не всё. — Цена вопроса? — повторяет Хисын эхом реплику Чонсона, сказанную в начале рождественских каникул. — Давай сыграем в правду или действие. Внезапное предложение Чонсона вызывает в Хисыне волну удивления. Пак редко проявлял инициативу в разговорах за всё время их возобновленного общения, но с каждым днём словно оттаивал к слизеринцу, хотя всячески пытался это скрывать за лицом, полным мнимого равнодушия. Он всё ещё обижался. — Окей. Кто начнет? — Я выбираю действие, — проговаривает Чонсон, откидываясь в кресле. — Ты выиграл, так что загадывай. Да уж, выиграл, закатывает глаза Хисын и зеркалит позу Чонсона, так же откидываясь в кресле и скрещивая руки на груди. — Произведи Авис с первого раза. Чонсон хмыкает, вытаскивает из кармана волшебную палочку и вскидывает её вверх. Хисын не говорит, как именно Чонсон должен произвести заклинание, но Паку и не нужно ничего конкретизировать: он создаёт птичек из воздуха невербально и так, словно для него это как тема за первый курс — проще простого. Птички кружатся над ними с пару секунд, весело щебеча, и вылетают в раскрытое окно, из которого их двоих то и дело окатывает теплым летним воздухом: Хисыну удалось пофиксить климат-контроль и сменить пейзаж на яблоневый сад. — Правда, — выпаливает Хисын, впечатленный увиденной магией. Ему очень хочется услышать, что скажет профессор Ким на поразительные улучшения в трансфигурационных навыках Чонсона. — Что ты делал у Джейка летом? Пак смотрит на него непроницаемо, и Хисыну с трудом удается прочитать скрываемую за показушным равнодушием эмоцию. Там любопытство, интерес и тень обиды с немым вопросом почему ты пошел первым делом к Джейку, а не ко мне? — Когда мы с Чонвоном решили сбежать, мы очень долго говорили перед этим. Обо всём: о родителях, о чистокровных, о магглах, о наших друзьях, о нас с тобой. На меня накатило сильное чувство стыда. Я вспомнил, что сильно ранил Джейка тогда, поэтому решил извиниться перед ним лично. Сказал родителям, что буду ночевать у Чонвона, и ночью, пока все спали, трансгрессировал к Джейку. — И что потом? — Это уже второй вопрос, Чонсон, — усмехается Хисын. — Ты не ответил на первый полностью, — не унимается гриффиндорец, всем телом придвинувшись вперёд. — Что именно ты делал у Джейка? — Мы разговаривали. Я извинялся. Джейк предложил помочь с жильём нам с Чонвоном. Ничего особенного. Мы гуляли, ели в маггловских круглосуточных закусочных. Джейк помог мне переосмыслить многие вещи. Ты же знаешь, какой он, он наш голос совести. Чонсон кивает, поджав губы, и поворачивается к окну. Особенность подобных трансфигурационных объектов в том, что они нереальные: нельзя протянуть руку за пределы оконной рамы, нельзя почувствовать запах яблок и цветов. Ветер и погода за окном такая же имитация. Только такие же созданные объекты могут исчезнуть в этом окне, как наколдованные Чонсоном минутами раннее птички. Но это окно даёт им свет, тепло и чувство надежды. — Правда, — выдыхает Пак, не отрывая взгляда от их сада. — Ты всё ещё не доверяешь мне? Чонсон склоняет голову набок, обдумывая ответ. Хисын опускает взгляд на свои сцепленные в замок на коленях руки. — У меня нет причин не доверять тебе, Хисын. Ты уже доказал, что всё и вправду поменялось. Но я не могу привыкнуть ко всему этому так быстро, мне нужно время. Дай мне время. Хисын кивает, и Чонсон вдруг вскрикивает, поспешно вскакивая с кресла и таращась на свои наручные часы. — Время! Уже за полночь, мы пропустили отбой. Хисын поднимается с места, не такой взволнованный, как Чонсон: ему до подземелий рукой подать, а гриффиндорцу до башни действительно предстоит пройти достаточно долгий путь, чтобы вероятность быть пойманным после отбоя возрастала в несколько раз. — Я могу провести тебя, — предлагает Хисын, и Чонсон поднимает на него недоуменный взгляд. — В чем смысл? Тогда попадёмся мы двое или ты один, когда будешь идти обратно. — Значит проведу до половины пути. Чонсон пожимает плечами, как бы говоря "как хочешь" и поспешно оглядывается, проверяя, не забыл ли свои вещи. Они крадутся по коридорам совершенно не грациозно, то и дело врезаясь друг в друга острыми локтями и плечами и дёргаясь от малейшего шороха и тени за поворотом. Однажды они даже вцепляются друг в друга, когда из-за поворота очередного коридора им навстречу выпрыгивает чья-то домашняя жаба, скорее всего принадлежавшая кому-то из хаффлпаффцев, чья гостиная находилась совсем недалеко. В этот момент Чонсон совсем не чувствует себя гриффиндорцем. — Ты уверен, что пойдешь со мной? — шепчет Чонсон, когда они встают на развилке между лестницей вниз, ведущей к слизеринским подземельям, и выходом к вестибюлю. Ли кивает, напуская на себя совершенно непринужденный вид, будто он не боится, что их поймают или что по дороге к башням школьный полтергейст Пивз может устроить им подлянку. Почти на середине пути, миновав вестибюль и несколько коридоров на пути к движущимся лестницам, они видят тень на стене. Она движется из-за коридора бесшумно, словно плывет по воздуху. Хисын на долгое мгновение застывает на месте, парализованный страхом. Хозяином тени мог быть кто угодно: от их школьного завхоза, которая не трогала старшекурсников и позволяла им бродить по замку после отбоя, в основном пугая наказаниями только младших, до какого-нибудь сварливого и вредного профессора, не оставлявшего нарушителей школьного устава безнаказанными. Чонсон хватает его за запястье и тянет в противоположную сторону. Они мчатся по всему замку так быстро, что вскоре Хисын чувствует, будто ему в лёгкие влили раскалённое железо, каждый вдох отдавался болью в груди. И он ещё называет себя спортсменом. Слизеринец позволяет Чонсону вести себя, не заботясь о том, куда именно они бегут, лишь бы подальше от тени, которая преследовала их, куда бы они ни пошли. В конце концов Хогвартс был полон потаённых ходов и коротких путей, о которых даже они с Чонсоном не имели ни малейшего представления. Только когда Чонсон торопливо проговаривает что-то огромному портрету рыцаря на стене, Хисын наконец понимает в какой части замка они оказались. Пак рывком тянет слизеринца на себя внутрь за приоткрывшийся портрет, и они вваливаются в гостиную Гриффиндора, в изнеможении падая на диван у камина. Какое-то время они просто загнанно дышат в тишине пустующей гостиной. Чонсон, растекшийся на диване, поворачивается к Хисыну. Они начинают громко и истерично смеяться, не заботясь о том, что своим смехом могут распугать тех немногих оставшихся в замке гриффиндорцев. — Чёрт возьми, теперь надо как-то добраться до подземелий, — пораженно шепчет Хисын, когда они приходят в себя. От одной этой мысли у Ли кровь застывает в жилах. — Оставайся здесь на ночь, — пожимает плечами Чонсон. — Я принесу подушку и одеяло. — Если ты не против, — тянет Хисын, заглядывая гриффиндорцу в глаза. Чонсон кивает. Это не первый раз, когда Хисын оказывается в гостиной Гриффиндора, но первый, когда здесь ночует. Чонсон стелит ему на диване, желает спокойной ночи и уходит к себе, неловко почесывая затылок. Сердце Хисына громко стучит в груди, по всему телу растекается тепло, не то от жара камина, не то от мысли, что Чонсон совсем рядом, прямо над ним и, возможно, уже видит десятый сон. Хисын против воли улыбается, тут же тихо стонет и прячет лицо в подушке. Чонсон совсем рядом, а он влюбленный идиот. Он не может уснуть, бездумно глядит на потрескивающий в камине огонь и перебирает в голове воспоминания, начиная от их с Чонсоном детства, заканчивая этими каникулами. Хисын бы всё отдал, чтобы остановить время, чтобы проживать эти дни снова и снова бок о бок с Чонсоном. Он боится, что будет дальше, боится, что принесет с собой новый учебный семестр, когда все студенты вернутся с каникул. Останется ли между ними всё так, как есть сейчас, а может станет хуже. Хисын уповал на лучшее. Впервые за долгое время он чувствует сладкий привкус надежды. Хисын сбегает с рассветом, ёжась в продуваемых сквозняком коридорах замка. Подземелья встречают его знакомой сыростью и ещё большим холодом. До гостиной Ли буквально бежит, чтобы окончательно не околеть. Оказавшись внутри, Хисын облегченно вздыхает, чувствуя долгожданное тепло, а после громко и неестественно высоко вскрикивает, ловя боковым зрением движение сбоку от себя. — Блять, Сонхун. Сонхун сидит на кресле с отрешенным выражением на красивом лице. Рядом с ним нераспакованный чемодан. На секунду Хисыну показалось, что вместо Пака на кресле сидел призрак. Хотя не то чтобы в их мире это было ситуацией из ряда вон. — Что ты тут делаешь так рано? Ты же должен был приехать с остальными к ужину. — Считай, сбежал, — блеклым голосом произносит Сонхун, пожимая плечами. Хисын про себя усмехается, садясь на черный диван рядом со слизеринцем. Нынче у чистокровных в моде побеги. Сонхун откидывается на спинку кресла, тяжело вздыхая и потирая пальцами переносицу. Он сидит так какое-то время. Хисын не торопит. — Это невыносимо, Хисын. Я не знаю что делать, — произносит Сонхун задушенно, распахивая блестящие глаза. Ли сочувственно поджимает губы. — Они все начинают готовиться к свадьбе, обсуждают, когда лучше её провести: после нашего выпуска или этим летом. О Мерлин, если бы не мама... — Как она? Сонхун зажмуривается, царапая ногтями кожаные подлокотники кресла. — Каждый раз я думаю, что хуже уже некуда, и с каждым разом удивляюсь. Она угасает на глазах. Хисын вздыхает и кладет руку на сонхуново колено, сочувственно поглаживая. — Она сказала, что перед смертью хочет увидеть мою свадьбу, поэтому, похоже, этим летом мы с Юной... Это логично, ведь никто не знает, будет ли она жива к следующему лету. — Мне жаль, Сонхун. Мне правда жаль. Хисын смотрит на друга, на его вновь отрешенное лицо, на сжатую с силой челюсть и думает, чем они всё это заслужили. Возможно, это было безумием перед падением того уклада жизни, к которому они привыкли, падением чистокровных ценностей, которые им пытались навязать родители. Только за это безумие расплачивались они, своей молодостью и своими жизнями. — Я обещал Сону, что мы проведем это лето вместе, — усмехается Сонхун с пустым стеклянным взглядом. — Вот как всё обернулось. — Мы будем искать выход, Сонхун. Я обещаю, мы что-нибудь придумаем. Пак не реагирует на эти слова, продолжая смотреть вперёд перед собой. Хисыну почти физически больно видеть его таким, но он примерно знает, что сейчас испытывает Сонхун. Он всё ещё помнит это чувство опустошения и боли, когда Чонсон ушел из его жизни. — А ты? — вдруг поворачивается к Хисыну слизеринец, будто вспомнивший о чем-то важном. — Чего шатаешься по замку в такое время? Хисын проводит ладонью по задней стороне шеи, неловко улыбаясь. У него нет причин врать или скрывать что-то от Сонхуна. Хисын в принципе теперь особо скрываться не планирует. — Мы с Джеем снова общаемся. Глаза Пака округляются от удивления. — О-о-о... Но как это отвечает на мой вопрос? — Мы прятались от патруля в гостиной Гриффиндора, и мне пришлось там заночевать. Сонхун прищуривается на Хисына, окидывая того внезапно пристальным взглядом. Ли вдруг чувствует, как краснеют щёки. — Ладно, придержи подробности до вечера, я планирую пойти и проспать до самого ужина. — Звучит как план, которым я тоже воспользуюсь, — произносит Хисын, всё ещё смущённый. Перед тем, как разойтись каждый по своим спальням, Ли заключает Сонхуна в утешающие объятия. Пак под его руками секундно вздрагивает, но Хисын знает, что Сонхун ни проронит сегодня ни слезинки. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Он никогда не плачет. Такое бывает, когда привыкаешь жить с мыслью, что твоя родная мать смертельно больна. В этом мире есть вещи, перед которыми бессильна даже магия. Хисын не может перестать думать об этом, когда проваливается в долгий беспокойный сон. Они с Сонхуном действительно просыпают обед и момент, когда гостиная их факультета начала стремительно наполняться людьми. Первым делом Хисын нервничает, когда понимает, что не предупредил Чонсона о том, что исчезнет на полдня. Вторым — начинает судорожно одеваться, надеясь заскочить перед ужином в Неверленд, но на пороге его спальни показывается Чонвон. — Я собрал последние вещи, — произносит младший, бросаясь в объятия Хисына. — Ханна поможет их перевезти. — Осталось только поговорить с Джейком, — кивает Ли, утыкаясь подбородком в мягкую макушку Чонвона. — Как обстановка дома? — Ну, я делаю вид, что одумался и снова ценю идеи чистой крови. Они поверили пока что. — Хорошо, Чонвон-и, значит мы будем придерживаться такой тактики, — тянет Хисын, зарываясь пальцами в волосы младшего. — Пускай они думают, что мы пай-мальчики. Чонвон фыркает ему в шею и через какое-то время отстраняется, насытившись чужим теплом. В его красивых кошачьих глазах вселенская усталость, о которой Чонвон никогда не скажет и на которую никогда не пожалуется. — Как Джей-я? Всё ещё бегает от тебя? — усмехаясь, произносит младший. — У нас с ним... Есть прогресс. Да. Чонвон ярко улыбается, светя ямочками, будто это лучшая новость, которую ему довелось услышать за последнее время и, скорее всего, так оно и есть. Хисын мысленно поражается, как они успели погрязнуть в этом мраке, словно оглянись по сторонам и не увидишь ничего, кроме тьмы. Она накинулась на них стремительно и беспощадно. В какой-то момент Хисын начал чувствовать, что задыхается, пока в его жизни вновь не появился Чонсон, и в этом мраке вдруг забрезжил свет. — Осталось совсем немного, Чонвон-а. Надо просто потерпеть. Видеть такое огромное количество людей в Большом зале стало непривычно. Хисын тревожно озирается по сторонам. Он успел забыть, что замок — не их с Чонсоном тренировочное поле для трансфигурационных заклинаний. Кстати о Чонсоне. Хисын на инстинктах, которые действуют быстрее него, окидывает взглядом гриффиндорский стол. Рядом с ним стоит Чонсон, окольцованный прибывшими с каникул однофакультетниками. Они наперебой что-то ему говорят, обнимают и почти на нём виснут, как мартышки на дереве. Пак громко смеётся, почти сгибаясь напополам. Хисын улыбается на всё тех же инстинктах, хотя внутри него всё равно колет иррациональное чувство ревности. — Пошли, Хисын, чего стоишь? — толкает его плечом Сонхун. Он уже не выглядит как привидение: замазал залёгшие под глазами тёмные круги, вероятно даже нанёс что-то на бледные до этого губы, которые теперь растянуты в ленивой полуухмылке, и его спина выпрямлена так гордо и статно, что Хисыну почти кажется, что он выдумал сегодняшнего утреннего Сонхуна, сидящего в кресле подобием тени от прежнего себя. Лишь подрагивающие руки могли выдать его постоянное напряжение, но и те он спрятал в карманах мантии. Он снова входит в роль, как и половина их слизеринского стола. И только Тэхён рядом с ними не только выглядит так, будто у него всё хорошо. У него действительно всё прекрасно по жизни. — Вам всем привет от Ёнджуна, — между делом говорит Кан, когда они наконец садятся ужинать. — О, и где же сейчас наш великолепный и неподражаемый Чхве Ёнджун? — с блестящими от интереса глазами спрашивает Чонвон. — Скитается по миру, пробует себя, смотрит на людей. В общем, нихрена не делает и никак не может осесть. Спасибо родительским деньгам, что может себе такое позволить. — Я бы тоже с удовольствием попутешествовал после выпуска, — мечтательно тянет Хисын. — Но нам с Чонвоном об этом теперь только мечтать и можно. — Вы уже точно настроены сваливать от своих? — спрашивает Тэхён с неподдельным участием. — Да, уже собрали последние сумки, — произносит Хисын приглушенным голосом, быстро и коротко осмотревшись по сторонам, удосуживаясь, что рядом нет лишних ненужных ушей. — Эльфийка семьи Чонвона нам поможет. Тэхён неприязненно морщится. Факт того, что в некоторых чистокровных семьях всё ещё есть домашние эльфы, вызывает в нём волну ненависти и злости. — Я освобожу её перед уходом, — шепчет Чонвон, сжимая тэхёнову руку. Кан кивает, мягко улыбаясь младшему, хотя Хисын внутренне содрогается при мысли, что Чонвон может сделать что-то подобное. Дядя это так просто не оставит. Дядя в принципе так просто не оставит вообще всё, не только освобождение Ханны, но и их побег тоже. Иногда Хисын представлял, что у них ничего не получится, что их родители каким-то образом разузнают об их планах и остановят. Или что дядя найдёт их и... Хисын поднимает голову и цепляется взглядом за Чонсона, сидящего в окружении друзей, сияющего от счастья, словно начищенный чайник. Мимолётный страх, подобравшийся было к Хисыну, быстро отступает, и Ли выдыхает. Проблеск света во мраке. Стало быть, так и есть. После ужина Хисын просит своих друзей не ждать его и идёт к гриффиндорскому столу. Получается с трудом: из Большого зала стремится выйти внушительный поток студентов, который слизеринцу приходится пересекать, будто буйную реку вброд. Чонсон проходит мимо него и, к счастью, делает он это не со зла, а просто из-за того, что не замечает Хисына. По крайней мере, Ли на это очень надеется, хотя это не мешает внезапно почувствовать себя жалким. Хисын громко вздыхает, привлекая к себе внимание проходящих мимо студентов, и запрокидывает голову к волшебному потолку. — Хисын-а, — радостно голосит Джеюн, обнимая слизеринца со спины. На долю секунды Хисыну хочется скинуть с себя руки парня и отойти с ним в менее людное место, чтобы их не увидили, но он проглатывает это желание. Оно принадлежит старому Хисыну, который слишком боялся за свою шкуру. — Джейки, — смеётся Ли, сжимая джеюнову руку. — Давно не виделись. — О да! — улыбается хаффлпаффец, смотря на Хисына своими добрыми лучезарными глазами. — Наверное, я так много пропустил, пока меня не было в замке. Взгляд у Джеюна игривый, дразнящий. Хисын знает ему причину. В конце концов именно Джейк подкинул ему идею остаться в замке, зная, что Чонсон останется здесь тоже, конечно теперь ему хочется знать всё. — Мы снова общаемся. Джеюн радостно вскрикивает, подскакивая на месте и вцепляясь пальцами в рукава хисыновой мантии. Слизеринец не может удержаться от улыбки. — Конечно, не так, как раньше, но с каждым разом он относится ко мне всё теплее и теплее. Ну, вроде бы. — Это отличные новости, бро. У меня для тебя тоже есть кое-что, — проговаривает Джеюн и утягивает Хисына из Большого зала в полупустой вестибюль. — Я нашёл вам жильё на первое время. Оно будет свободно с июля по сентябрь. Только район маггловский, придётся вести себя тихо и не делать ничего... немаггловского. — Спасибо, Джейк, — благодарно произносит Хисын, облегчённо выдыхая. Он чувствует, будто с его души свалился огромный булыжник. — Сколько это будет стоить? — Всё бесплатно, — улыбается Шим широко и лучезарно. — В этом и есть лучшая часть этой новости. Вместо очередных слов Хисын утягивает Джеюна в крепкие объятия, уже совсем не беспокоясь о том, что их могут увидеть вместе. Хисын знает, что слухи распространяются быстро и такое событие, как чистокровный, снова начавший общаться с магглорожденным, вполне точно может стать предметом бурного обсуждения в некоторых кругах. Но Хисыну опять-таки плевать. Теперь всё по-другому. В течение нескольких следующих дней они с Чонсоном обмениваются только перехваченными взглядами и приветственными улыбками. Им не удаётся поговорить ни перед уроками, ни даже после. Хисын скучает по гриффиндорцу, но учебная рутина засасывает и его. Стоит каникулам закончиться, как профессоры коллективно вспоминают о существующей угрозе предстоящих экзаменов, поэтому большую часть времени Хисын проводит за домашкой и обдумыванием их с Чонвоном будущего. Им с Чонсоном не удаётся пересечься даже в Неверленде, хотя Хисын пару раз обнаруживает на стене, на которой они расписывают трансфигурационные формулы, надписи от Пака, как например "здесь был Пак Чонсон" с нарисованным рядом улыбающимся лицом. Хисын при виде них тоскливо вздыхает. Он старается не думать о том, что Чонсон мог за это время передумать и решить, что им с Хисыном всё-таки лучше пойти разными путями. Ли уверен, что если бы Чонсон и принял такое решение, то он бы ему об этом сообщил, потому что Чонсон, в отличие от него, слишком честный. Честный до такой степени, что бывает страшно. Хисын чувствует, как эта честность меняет и его, заставляет не заботиться так сильно о тех вещах, которые раньше вызывали тревогу, взять хоть Джеюна и их взаимодействие на людях. Раньше Хисын бы отвёл Джейка в менее людное место, подальше от любопытных глаз, но теперь одна эта мысль вызывает в нём неприязнь. Чонсонова честность оказывается заразительна. В детстве Чонсон был более уступчивым, более податливым. Не таким, конечно, как Хисын, в детстве Ли был совсем послушным и мягким, словно пластилин: лепи в разные стороны куда хочешь, придавай любую форму. Они оба поступили в Хогвартс с одинаковыми идеями и видением мира, пока Хисын не выбрал Слизерин и Чонсона не отправили на Гриффиндор. С тех пор убеждения Пака стали стремительно меняться, пока Ли будто оставался на месте, закостеневая в своём мировоззренческом анабиозе. С каждым годом Чонсон становился честнее, напористее, сильнее духом, всё чаще ссорился с родителями, сбегал из дома, ночуя где ни попадя. Хисын пугался этой резкой перемены в поведении друга, пугался настолько, что не смог разделить его идеи и взгляды, когда настало время делать очередной выбор. Ли как слизеринец, которым он решил быть, пытался схитрить, сделать полувыбор ни в чью пользу, отказаться от всех их общих с Чонсоном магглорожденных друзей, но и продолжать общаться с гриффиндорцем. Он выбрал Чонсона, но не полностью. Он выбрал Чонсона, их общее прошлое, их дружбу и зарождавшиеся внутри себя чувства, но не выбрал чонсонову веру и его образ мыслей, так сильно отличавшийся от Хисына. Хисын чувствует, что хочет стать честнее. Не только перед Чонсоном или перед собой, но и перед всем миром. В один из учебных дней середины января профессор Ким устраивает им репетицию экзамена. Первую часть урока они решают тест, вторую — выполняют практическую часть, суть которой заключается в невербальном воспроизведении трёх указанных в задании заклинаний. Хисын с лёгкостью заколдовывает крысу в графин, заставляет исчезнуть дождевого червя и лишь с небольшой заминкой создаёт жёлтых птиц. Ниннин, сидящая рядом с ним, чертыхаясь сквозь стиснутые зубы, всё ещё бьётся над червём. — Очень хорошо, Хисын, — кивает проходящий мимо профессор. — Держись, Ичжуо, не падай духом. — Да уж стараюсь, — проговаривает слизеринка, скрещивая руки на груди и отворачиваясь к окну. Вдруг выпрямившись на стуле, девушка издаёт поражённый вздох. — Даже Джей уже закончил? Хисын поворачивается в ту же сторону, что и Ниннин. Чонсон действительно уже закончил, держа в руках молочного цвета палочку, над которой порхали заколдованные птицы. Такие же лимонно-желтые, как у Хисына. — Чонсон, потрясающий прогресс! — восклицает профессор. — Просто великолепный. Продолжай в том же духе и сдашь ЖАБА с отличием. Стоит профессору Киму пройти дальше к следующей парте, как Пак перехватывает взгляд Хисына и его губы растягиваются в улыбке. Сердце Хисына трепещет в груди, как крылья чонсоновых птичек. Одними губами Чонсон шепчет "спасибо", и у Хисына хватает сил только на короткий кивок. — Йа, Пак Чонсон, какого чёрта! — вскидывается Бомгю рядом с Паком, толкая его плечом. — Мы же с тобой были на одном уровне. — На одном? — фыркает сидящая позади них Минджон. — Не помню, чтобы навыки Джея застряли на уровне второго курса. Пока кузены начинают препираться друг с другом слишком громко для урока-репетиции экзамена, Чонсон начинает смеяться, свободной ладонью прикрывая глаза. Хисын замирает и поспешно отворачивается. Ему кажется, что ещё несколько секунд, и его сердце разорвётся в грудной клетке. По окончании урока Хисын сгребает вещи в сумку и плетётся к выходу из аудитории. Внезапно его запястье сжимают кольцом пальцев и тянут в коридор. Хисын напоследок успевает только увидеть округлившиеся от изумления глаза Ниннин и Бомгю. Чонсон тащит его в ближайший полупустой коридор и останавливается около окна. Хисын ошалело смотрит на него, пока Пак ныряет рукой в свою сумку, что-то судорожно ища, и отпускает хисыново запястье. Ли моментально чувствует холод там, где его кожи касались пальцы Чонсона. — Я нам кое-что наколдовал, — выпаливает гриффиндорец, наконец доставая из сумки два ожерелья из черной веревки с привязанными к ним отшлифованными кусочками стекла, какие обычно находишь на берегу моря. — Я бился над этой штукой с каникул. Это индикатор того, что в Неверленде есть кто-то из нас. Сейчас стекло бесцветное, значит там никого нет. Если стекло зелёное, кто-то есть. Красное — кто-то есть, но этот кто-то хочет побыть один. Перед тем как загореться цветом, стекло нагревается. — То есть, ты ещё и в протеевых чарах силён? Ну и где конец количеству твоих талантов? — улыбается Хисын, неверяще качая головой и перебирая между пальцами полупрозрачное мутное стеклышко. — До тебя я разбирался только в чарах, — пожимает плечами Чонсон, неловким жестом взъерошивая свои волосы. — Спасибо, кстати, ещё раз. За помощь в трансфигурации. — Пустяки, Чонсон-а. Я всегда рад помочь. Хисын поднимает глаза и сталкивается с чонсоновым взглядом. Пак смотрит на него с пару секунд, и за это время Хисын успевает заработать себе тахикардию, потому что Чонсон... красивый. Это не новость, Хисын знает о своих чувствах и хотя бы в этом он никогда не пытался себе врать, но осознание того, что Чонсон стоит перед ним и выглядит как мечта, словно обухом ударяет по голове. Он одновременно похож на прежнюю, детскую версию себя и одновременно выглядит как совершенно другой, новый человек. У него всё такие же бледные, но заметные веснушки на скулах, вечные ранки на постоянно кусаемых им губах, шрам на носу. Хисыну хочется сделать нечто сумасшедшее, как например коснуться своими губами всего вышеперечисленного. Его тело поддается вперёд на чистых инстинктах. Чонсон вдруг тоже приближается к нему, и это всё настолько ошеломительно для Хисына, что слизеринец закрывает глаза, боясь захлестнувших его чувств. Чонсон обвивает его руками, обнимая. Он теплый и мягкий, но в хорошем смысле. Его объятия такие же, какими их и запомнил Хисын, только сейчас... сейчас его сердце готово проломить грудную клетку. Чонсон точно должен это почувствовать, не может быть, чтобы он не заметил этот бешеный стук под своими ладонями, накрывшими хисыновы лопатки. Хисын так и стоит с закрытыми глазами, боясь спугнуть момент. Его руки обвивают чонсонову талию так аккуратно, будто Пак может раствориться в воздухе. Чонсон под его руками немного напрягается, и Хисын замирает. Он сделал что-то не так? — Я скучал, — проговаривает Чонсон в плечо Хисыну. — Я скучал по нам. Слизеринец жмурится, невольно прижимая Чонсона ещё ближе. Из всех объятий, в которых ему довелось побывать, это самые тёплые. Я скучаю по тебе, даже когда мы сидим друг с другом рядом, думает Хисын. Но вслух говорит совсем не это. — Я тоже скучал. Они стоят так целую минуту, не думая ни о проходящих мимо студентах, кидающих на них любопытные взгляды, ни о сквозняке, тянущем от окна. Хисыну хочется застыть так навечно. Чонсону хочется тоже, но Хисын об этом пока не знает.