Он протягивает себя на раскрытой ладони — всего целиком — и вручает тебе, а голую душу не отбросишь прочь, сделав вид что не понял, что тебе дали и зачем.
"Дом, в котором".
" Дорогой Джей, Прости, если это письмо дошло до тебя только к Рождеству. Учёба в Академии оказалась тяжелее, чем я представлял, и ответить сразу не было времени. У меня всё в порядке. Со следующего года я буду проходить практику в Шармбатоне, поэтому параллельно с парами учу французский. Пока всё, что я могу сказать это "tu manges une orange", но все мы с чего-то начинаем. Сочувствую, что твой первый матч прошел таким образом. Не вини себя. Насколько я могу судить с твоих рассказов, ты сделал всё, что было в твоих силах, поэтому не вешай нос. Надеюсь, что с Сону всё хорошо и что они с Рики решат свои проблемы. Если у них не получится и они продолжат вмешивать личную жизнь в игру, то задумайся, нужны ли тебе такие игроки в команде. В любом случае, я верю, что всё образуется. Наверное, ты ждёшь от меня грандиозного совета, который кардинально изменит тебя и сделает самым сильным капитаном в истории Хогвартса. Я, конечно, шучу. Нет универсального совета для того, чтобы быть хорошим капитаном. То, что ты так волнуешься за благополучие своей команды, уже делает тебя отличным лидером. Но если ты хочешь узнать, как приблизить свою команду к победе, я могу сказать только одно. В Академии я окончательно уяснил, что одной техники мало и что быть прекрасным игроком недостаточно. Это не индивидуальная игра, а командная, только когда вы будете действовать слажено, как единый организм, когда будете играть так, словно вы читаете мысли друг друга, только тогда вы победите. Но это ты и без меня прекрасно знаешь. Жалко, что я не могу сказать это тебе лично, Джей, но поверь, из тебя капитан лучше, чем из меня. Ты всегда умел сглаживать углы, чувствовать настроение команды и задавать темп. Люди всегда тянулись и тянутся к тебе. Помни об этом. Но даже если и это не смогло тебя убедить, то я приложу к письму маленький подарок на Рождество. С ним-то ты точно победишь во всех матчах. Главное — не теряй веры. С Рождеством, Джей-я, и счастливого Нового года!Вечно твой Кей.
P. S. Передавай привет Арин. " В тишине спальни Чонсон улыбается, поглаживая пальцами на запястье браслет, выпавший из конверта следом за письмом. Раньше он принадлежал Кею: простенькая черная бечевка с болтающимися на ней двумя вырезанными из дерева рыбками кои. Кей надевал его только на игры, говоря, что рыбы приносят удачу. Конечно, их команда выигрывала не всегда, но все верили, что если рыбы кои болтались у Кея на запястье, значит с его сокомандниками всё будет хорошо. Чонсон верил в это тоже. Поежившись от сквозняка, Чонсон выуживает из шкафа свитер потеплее и, надев его, с тоской уставляется в окно, за которым начинает завывать метель. После её окончания было бы логично поиграть в снежки, слепить ледяную бруху или просто покидать снег друг другу за шиворот, но Чонсон остался в башне Гриффиндора почти один. Вместе с ним остались и все те, кто по каким-то причинам не могут попасть домой, и те, у кого дома и вовсе нет, а с некоторых пор Чонсон стал причислять себя к последней категории студентов, но среди них не было его друзей. Бомгю и Минджон отправились праздновать Рождество к бабушке в Ирландию в её огромный особняк, и тот еле вмещавший в себя такое бесконечное количество родственников. Однажды кузены рассказали Чонсону, что на такие праздники у них собирается как минимум пятьдесят человек, с учётом того, что не всем из родственников удается приехать. Пак тогда сразу же отказался от приглашения Бомгю праздновать Рождество с ними. Все остальные тоже разъехались по домам отмечать праздники, правда уже не с таким размахом, как кузены. Но для Чонсона это первые каникулы, которые он проводит в Хогвартсе. До обеда остаётся полтора часа, поэтому гриффиндорец решает провести это время с пользой в библиотеке. Подобрав из-под кровати свою школьную сумку с письменными принадлежностями, Чонсон накидывает ремешок на плечо и спускается вниз в гостиную, которая, как и ожидалось, оказывается пуста. Пак уже чувствует расползающуюся в груди тоску, но старается не придавать ей слишком большого внимания. На эти каникулы у него есть определенная цель, поэтому подолгу скучать ему не придется. В конце одного из последних уроков по трансфигурации профессор Ким подозвал Пака к себе, чтобы сообщить ему о своих опасениях касательно предстоящей ЖАБА. — Чонсон, в последнее время меня очень беспокоит твоя успеваемость. Я понимаю, что в этом году на тебя свалились новые обязательства, но я прошу тебя приложить больше усилий к учебе, раз ты решил сдавать экзамен по трансфигурации. К сожалению, сейчас ты не дотягиваешь даже до "выше ожидаемого", — сочувственно поджав губы, проговаривает профессор. — В библиотеке каждый месяц появляются новые выпуски "трансфигурации сегодня". Загляни, посмотри. Но лучше сделай упор на учебники. — Хорошо, профессор, — тянет Чонсон, нервно терзая зубами нижнюю губу. — Я бы предложил тебе свою помощь, но у меня полный завал с дополнительными занятиями и диссертацией. Возможно, кто-то из твоих однокурсников мог бы тебе помочь. Насколько я знаю, Хван Йеджи занимается репетиторством. Ли Хисын тоже делает большие успехи в трансфигурации. Поспрашивай, может, кто-то будет готов тебе помочь. Чонсон неосознанно сжимает ладони в кулаки и чувствует, как отросшие ногти впиваются в кожу. Почему Ли Хисын в последнее время будто преследует его. Хотя почему "будто". После того разговора в Неверленде Ли то и дело пытался подойти к Чонсону и заговорить, но Пак каждый раз всячески его избегал: выбегал из Большого зала быстрее всех, выбирал более длинные и изворотливые маршруты к аудиториям, опаздывая на уроки, лишь бы не столкнуться в коридоре со слизеринцем, дёргался от любой тени на стене. Чонсон понимал, что поступал совершенно не по кодексу бравого гриффиндорца, но не мог с собой ничего поделать. Пак верил, что стоит ему побегать от Хисына пару недель, и тот успокоится, поймет, что ни ему, ни Чонсону это всё не нужно, что проще всё забыть и двигаться дальше. Они и должны были двигаться дальше всё это время. Тот разговор был явно лишним. — Хорошо, профессор, — повторяет Чонсон вновь, поправляя ремешок сумки на плече. — Я обязательно с этим разберусь. С побегом из дома и квиддичными тренировками Чонсон стал часто забывать о предстоящих экзаменах, они словно потеряли перед ним всякую значимость, хотя он всё ещё так и не определился, чем будет заниматься после выпуска. После летней подработки он понял только одно: он возьмётся за любую работу, лишь бы ни от кого не зависеть. Получить хорошие оценки за экзамены, однако, могло облегчить ему дорогу на пути к самостоятельной жизни. Возможно, он мог бы найти себе более оплачиваемую работу. Высокие оценки по таким сложным в освоении предметам как трансфигурация и зельеварение всегда ценились работодателями, так что Чонсон был достаточно замотивирован. Только вот просить о помощи он никого не собирался. Бодрым шагом зайдя в библиотеку, Пак не удерживается от вздоха облегчения. Огромное помещение библиотеки ожидаемо в такое время пустует. Обычно студенты подтягивались сюда после обеда, а это означало, что вероятность встретить здесь Ли Хисына снижалась, а то и вовсе сводилась к нулю, стоило Чонсону вспомнить, что большая часть замка разъехалась на каникулы. Пройдя в отдел трансфигурации и нумерологии, Чонсон хватает в охапку со стеллажа приличную стопку выпусков "трансфигурации сегодня" и решительно вываливает её на стол. Достав из сумки учебник за седьмой курс, чистую тетрадь и пузырек с чернилами и вооружившись пером, Чонсон принимается листать первый в стопке журнал и делает это с глубокой верой в лучшее. Однако с каждой секундой эта вера становится всё эфемернее. Казалось, что все эти формулы и руны сдадутся ему, станут понятны спустя несколько прочитанных глав учебника и статей журнала, но с каждой пройденной минутой становилось понятно, что, кажется, без посторонней помощи обойтись было тяжело. "Тяжело, но всё ещё не невозможно," — думает Пак и продолжает переписывать в тетрадь вычитанные формулы, вся суть которых, правда, остаётся Чонсону не совсем подвластна. Через двадцать минут кропотливой работы Пак понимает, что одних знаний трансфигурации тут недостаточно, и вскоре тащит за стол учебники по нумерологии и рунам, следом — по трансфигурации за пятый и шестой курс. Чонсон баррикадируется в книгах так, что любой прошедший мимо с трудом смог бы его за ними разглядеть. Только чем больше учебников и журналов тащит за свой стол Пак, тем меньше начинает понимать даже элементарные формулы и схемы, словно с каждой пройденной минутой смысл прочитанных слов пролетал мимо него с всё большей скоростью. Пак ведёт пальцем по тексту, бормоча себе под нос, зарывается пальцами в волосы, тянет их и вскоре они выглядят так, будто Чонсон несколько часов подряд летел на метле против ветра. Со вздохом кинув взгляд на наручные часы, Чонсон измученно стонет, слишком громко в звенящей тишине библиотеки, и с тяжёлым стуком роняет голову на стол. Прошло всего лишь полчаса, а его мозги по ощущениям уже превратились в жалкую пресную кашицу, какие обычно подают на завтрак в Дырявом котле. — Мы эту формулу проходили на пятом курсе, — раздаётся у Чонсона почти над ухом. Пак вздрагивает и тут же замирает на месте всем телом, когда до его уставшего сознания неторопливо доходит, кто является обладателем голоса. Чонсон не отвечает, не двигается и почти не дышит. Какой-то частью сознания, ошалевшей после жалкого получаса, проведенного впустую над учебниками, он надеется, что Хисын плод его воспаленного воображения. Другой частью, более разумной, но всё ещё слишком безумной, Чонсон ожидает, что слизеринец мирно и спокойно уйдет, что ему всего лишь хватит смутить существование Пака своим минутным присутствием и уйти. Чонсон слышит, как рядом стоящий стул отъезжает от стола, со скрипом царапая пол, и понимает, что все его догадки были такими же ошибочными, как и вера в то, что он сможет догнать все провисающие у него темы по трансфигурации. — Сову в оперный бинокль? Серьёзно? — продолжает удивляться Хисын, несмотря на застывшую недовольную фигуру Чонсона рядом. — Это было в одном из билетов на СОВ. — Мне попался билет с превращением котла в барсука, — отвечает Пак с нажимом, повысив голос. Прямо перед его носом в воздухе возникает табличка "не шумите в библиотеке", исчезнувшая спустя несколько секунд. — Пришёл поиздеваться? — шипит Пак уже тихо, так и не повернувшись к Хисыну и не одарив того и единым взглядом. — Вообще-то я пришёл поговорить, — произносит слизеринец. Чонсон может слышать нотки обиды в его голосе. Зажмурившись, Пак приготавливается к тому, что последует дальше. — Ты обещал, что мы поговорим, но вместо этого продолжаешь избегать меня вот уже которую неделю. — Я ничего не обещал, — вскидывается Чонсон, наконец полуобернувшись к Хисыну. Перед его глазами снова материализуется просящая не шуметь табличка, от которой Пак раздражённо отмахивается. Ли смотрит на него с лёгкой усмешкой во взгляде, подперев голову руками, словно приготовившись слушать. — Я сказал, что такие разговоры надо проводить на трезвую голову. Это просто констатация общеизвестного факта. — Но ты меня избегаешь, — продолжает Хисын, и теперь Чонсону кажется, что во взгляде слизеринца блестит откровенная издёвка. — Не избегаю. — Ты увидел меня, развернулся и пошёл к выходу из подземелий, хотя у нас было зельеварение, Чонсон. — Я забыл учебник в башне, — пожимает плечами Пак, смотря на эмблему Холихедских Гарпий на худи у Хисына. Куда угодно, лишь бы не в глаза. — Ты успел сбегать до гриффиндорской башни и вернуться обратно, опоздав на урок всего лишь на две минуты? — усмехается Хисын, качая головой. — Вспомнил, что у Бомгю с собой есть запасной учебник, — произносит Чонсон и отворачивается к своим конспектам, чувствуя, как начинают краснеть от откровенного вранья щёки. — Я могу помочь с трансфигурацией, — предлагает Ли, придвигаясь ближе и заглядывая в тетрадь Чонсона через его плечо. — Слышал, успехи у тебя так себе. — Мне не нужна твоя помощь, — цедит Чонсон, показательно отодвигаясь от слизеринца. Тот лишь недовольно цокает. — Не будь упрямцем, Пак, — раздраженно проговаривает Хисын. Гриффиндорец от неожиданности оборачивается к нему с удивлением на лице. Чонсон не помнит, когда Хисын в последний раз называл его по фамилии. — Нам экзамен сдавать в конце года, а все эти темы за шестой-седьмой курс сложно осилить в одиночку. Если бы мой брат не разбирался в трансфигурации, я бы тоже немного отставал. Чонсон понимает, что Хисын прав. Такие темы было тяжело нагнать без посторонней помощи. Если бы профессор Ким не был настолько завален работой, Пак бы попросил о дополнительных занятиях, которые мужчина давал бесплатно по доброте душевной. Чонсон знает, что Йеджи не занимается бесплатно, беря за занятия символическую плату, однако гриффиндорец не может позволить себе даже этого: большую часть заработанных за лето денег Чонсон отложил на первые недели существования после выпуска из школы, а меньшую необходимо как-то растянуть до конца года. Платить Йеджи Пак не может. От этого предложение Хисына звучит притягательно в сложившейся ситуации. — Цена вопроса? — сощуривается Чонсон, хотя уже сам заранее знает ответ. — Ты выслушаешь меня. Это всё, что я прошу. — И всё? — поднимает брови гриффиндорец. Хисын пожимает плечами, расчищая перед собой место на столе и хватая в руки чистый лист пергамента Чонсона, словно Пак уже согласился на его предложение. — Я выскажусь, ты выслушаешь и сделаешь выводы. Я не буду настаивать на прощении, ты сам всё решишь. Достав из кармана толстовки волшебную палочку, Хисын направляет её на перо в руках Чонсона и создаёт второе для себя при помощи дублирующего заклинания. Макнув перо в чернила, слизеринец начинает переписывать на лист ту схему, над которой Чонсон бился больше двадцати минут. Пак следит за Хисыном, невольно его разглядывая и пытаясь понять, в какой момент что-то пошло не так и они сидят вместе над трансфигурацией, как годы назад. Чонсон получал "выше ожидаемого" и "превосходно" до пятого курса только благодаря тому, что Хисын всегда помогал ему, как сейчас, сидя в библиотеке, или как тогда, пачкая стену мелом схемами и формулами в их Неверленде. — Смотри, вся сложность превращения совы в бинокль в размерах двух объектов, да? — произносит Хисын, снова подсаживаясь к Чонсону ближе и обводя для него значения в схеме. — Они разные. Но если сопоставить разницу их веса и силу превращения, получится, что... С каждой пройденной минутой Чонсон чувствует, как начинает потихоньку понимать то, что вызывало у него трудности в начале. Хисын всегда знал, как объяснить Чонсону сложные вещи так, чтобы тот их понял, и с годами, как оказалось, этот навык никуда не делся. — Просто держишь эту формулу и заклинание в голове и вперёд. Можем после обеда сходить в совятню и потренироваться, — предлагает Ли и наклоняется к Чонсону. Пак сглатывает, невольно отшатывается назад и замирает на месте, когда Хисын тянется рукой к часам на запястье Чонсона и заглядывает в них посмотреть время. — До обеда, правда, ещё десять минут, так что я пока могу начать свой рассказ, если ты не против. Чонсон смотрит на него немного ошалело, его сердце бьётся о рёбра внезапно громко, да так, что Пак удивляется, как перед его глазами в воздухе не возникает таблички о шуме в библиотеке. Сперва он даже не понимает, о каком рассказе говорит Хисын, но через несколько секунд всё-таки приходит в себя и неловко откашливается. — Да. Наверное, не против. Хисын улыбается, оглядывает пустынные залы библиотеки, убеждаясь, что нигде поблизости нет лишних ушей, и нервно тянет за веревочки на капюшоне толстовки. — Я так часто прокручивал этот разговор у себя в голове, а теперь вдруг не могу даже начать, — горько усмехается Ли. Его нервозность передаётся и Чонсону, гриффиндорец начинает нервно ковырять нежную кожу над ногтями и покусывать краешек губ. Хисын смотрит на чонсоновы пальцы, видимо, вспоминая, как в детстве пытался отучить друга от вредной привычки, беря Чонсона за руки или легонько хлопая по ладоням. Теперь он ничего не говорит и не делает, просто смотрит. — Мы с Чонвоном хотим сбежать от родителей. То есть планируем. У нас есть план. Ну, он в процессе создания. Чонсон чувствует, что ещё немного и его челюсть упадёт на пол библиотеки. Из всех возможных вещей, которые Пак ожидал услышать, побег от родителей не входил в этот список, хотя казалось бы. Ирония. — Что, прости? — Ситуация в некоторых чистокровных семьях обострилась после того, как ты сбежал из дома. Взрослые стали присматриваться к своим детям и держать в ежовых рукавицах тех, кто склонен бунтовать. Родители Юны устроили её помолвку с Сонхуном, потому что они боятся, что она слишком свободных взглядов. Чонсон неверяще фыркает. Для него всё это звучит как самый настоящий бред. И раньше помолвки устраивались повсеместно, только не по таким глупым причинам. — Так происходит не во всех семьях. Родители Тэхена, например, совершенно не против, что он общается с магглорожденными. Чистокровное общество сильно раскололось за время твоего отсутствия. Кто-то продолжает держаться за чистоту крови, как наши родители, а кто-то следует за изменениями. — Я всё ещё не понимаю причем тут ты и Чонвон. Вы же оба божьи одуванчики и против своих родителей боитесь хоть слово сказать. Особенно ты. О каком побеге вообще идёт речь. Хисын поджимает губы, качая головой. Чонсон скрещивает руки на груди. Он знает, что бьёт по больному, но ничего с собой поделать не может. Хисын однажды ранил его, потому что не смог сказать родителям "нет", и теперь Пак верит, что имеет право говорить то, что думает. Даже если правда ранит. — Чонвон особо не скрывал, что продолжает общаться с тобой. Поэтому, когда ты сбежал, его родители заставили его оборвать с тобой всякие связи. Чонвон запротестовал, они все сильно поругались, дядя его ударил, — проговаривает Хисын, нахмурившись. Ладони Чонсона невольно сжимаются в кулаки. — Я подслушал разговор наших родителей после этой ссоры. Они уже планируют помолвку Чонвона, представляешь? Ему же всего лишь пятнадцать лет! — Он... Он мне не рассказывал, — пораженно шепчет Чонсон, глядя на Хисына. Слизеринец вздыхает, зажмурившись, и кивает Паку. — Чонвон не хотел тебя нагружать. Сказал, у тебя и без него хватает проблем. Он боялся, что ты подумаешь, что ты как-то причастен к тому, что происходит в его семье. — Получается, что так, — проговаривает Чонсон, нахмурившись. Его брови грозно сводятся к переносице, ногти впиваются в кожу ладоней почти до крови. — Это я всё начал. Так или иначе, косвенно или напрямую, но я к этому причастен. — Мы с ним сбежим, — кивает Хисын убеждённо. — Мы уже откладываем деньги. Я совершеннолетний, поэтому Чонвон спокойно может жить со мной, всё по закону. — Думаешь, что сможешь это провернуть? — каким бы решительно настроенным не выглядел Хисын, Чонсон не может унять гнетущее чувство сомнения внутри себя. — Однажды ты не смог пойти против родителей. Что изменилось? По лицу Хисына словно проходит тень. Слизеринец опускает взгляд на свои сцепленные в замок на коленях руки и поджимает губы. — Я потерял тебя однажды. Теперь не хочу потерять ещё и брата. Было бы как-то слишком допускать одну и ту же ошибку дважды. Сердце Чонсона словно стискивает невидимая рука. Он снова болит в тех местах, о существовании которых успел забыть. Это то, чего он боялся, когда соглашался поговорить с Хисыном — он заставляет Чонсона сомневаться во всех своих принятых решениях. Заставляет сомневаться, что тот разговор в Неверленде двухгодичной давности был правильным, что решение Чонсона оборвать с Хисыном дружбу, пока Ли не сделал это сам, было верным. Может, Паку надо было подождать, подождать совсем немного, когда Хисын сам поймет на чью сторону вставать. Может, Хисын бы выбрал его тогда, два года назад, стоило Чонсону проявить немного терпения. Они бы сбежали вместе, вдвоём. Может, Чонсон слишком поторопился. Пак не сразу понимает, в какой момент Хисын поднимает на него взгляд, не понимает, сколько они вот так смотрят друг на друга. Внезапно слизеринец поднимает свою ладонь и тянет её к лицу Чонсона, обеспокоенно глядя на него. Пак продолжает оторопело смотреть на него. Чувствует, как теплые пальцы смахивают что-то с щеки. Чувствует солёную влагу на губах. Дернувшись, Чонсон отворачивается, наскоро утирая слезы рукавом свитера, и торопливо косится на часы. Буркнув поспешное "пора на обед", с громко колотящимся сердцем Пак принимается убирать книги на полки. Хисын молча наблюдает за ним, медленно поднимает в воздух палочку и помогает убрать журналы. До Большого зала они идут молча, Чонсон чуть впереди, Хисын позади него. Садятся за столы своих факультетов, Пак — спиной к слизеринцу. Большой зал кажется слишком тихим теперь, когда большая часть студентов уехала на каникулы. Непривычно есть в одиночестве без разговоров кузенов под боком, без спокойных комментариев Николаса и Эри, без шутливых препираний Сону и Рики. Это напомнило Чонсону, что вскоре всё это закончится. Близится выпуск, и их всех раскидает по разным уголкам волшебного мира: кто-то останется доучиваться в Хогвартсе, кто-то переедет в другие страны, кто-то, как Чонсон, будет пытаться наладить свою жизнь хоть где-нибудь. Гадкое, противное чувство тревоги и одиночества подбирается к Паку. Он будет один, как сейчас, сидя за пустующим столом. Он будет один, когда окажется там, во взрослом мире. У Хисына будет Чонвон, они будут друг у друга, всепоглощающее одиночество им не светит, ведь двоих вполне хватит против целого мира. Чонсону кажется, что ещё чуть-чуть и он поддастся отвратительному чувству зависти. Чонсон оглядывается назад. Хисын ковыряется в тарелке, понуро опустив голову. Гложет ли его сейчас такое же чувство одиночества? Чувство оторванности от мира? Кое-как закончив обедать, Чонсон сгребает в охапку несколько маффинов и конфет, прячет их в кармане мантии и встаёт из-за стола. Сердце снова начинает биться неровно, словно перед ударом по бладжеру. Встряхнув головой и выпрямившись, Чонсон собирается с силами и подходит к слизеринскому столу, за которым сидит Хисын. — Надо сходить в совятню. В два часа встречаемся в вестибюле. Не опаздывай. До того как отвернуться и уйти, Чонсон замечает, как лицо Хисына светлеет и озаряется улыбкой. Пак торопится выйти из зала, чтобы Хисын не заметил, что Чонсон улыбается тоже.***
— Почему ты остался в замке? — спрашивает Чонсон после того, как Хисын объяснил ему очередную непосильную формулу. Сегодня Пак выглядит как разморенный, довольный кот, набивший брюхо. С утра Чонсон обнаружил подарки от друзей около своей кровати, хотя он просил ребят не тратиться на него, ведь он впервые за все эти годы не мог им ничего подарить в ответ, учитывая его шаткое финансовое положение, но получить подарки всё равно было приятно. Бомгю и Минджон прислали ему огромную упаковку конфет Берти Боттс, Николас — "Оно" Стивена Кинга, Эри — недавно вышедший в продажу фотобук с "Паддлмир Юнайтед", Сону и Рики дарят ему новые кожаные квиддичные перчатки, о которых Чонсон грезил с начала их тренировок, а Чонвон присылает ему дорогой на вид волшебный компас для метлы. Чонсон чувствует себя так, словно проиграл в игру на деньги и теперь безбожно должен, хоть он и понимает, что все эти подарки искренние и бескорыстные. Теперь ему остаётся надеяться, что на следующее Рождество он сможет завалить друзей подарками с ног до головы. Горькое и иррациональное чувство долга остаётся позабытым, как только Пак заходит в украшенный к празднику Большой зал. Внутри Чонсона, где-то в районе грудной клетки, разливается знакомое приятное тепло, чувство неподдельной детской радости, какое появляется при виде огромной украшенной волшебными шарами ёлки позади учительского стола, огромных сосновых рождественских венков и ёлок поменьше, нарядно стоящих вдоль стен зала. Хисын уже завтракает за столом своего факультета, попивая тыквенный сок. Чонсон вдруг вспоминает о своём намерении продолжать избегать слизеринца, чтобы не усложнять их и без того сложные отношения. Вчера в совятне с направляющей помощью Хисына у Чонсона получилось произвести нужное заклинание далеко не с первой попытки, чем явно была недовольна его сова Наму, которую он завёл на втором курсе и которая по окрасу напоминала собой кору дерева. Несмотря на то, что Хисын проявлял большую терпеливость во время практической части заклинания, Чонсон в полной мере осознал, как сильно он успел отстать. Как только Паку удалось произвести заклинание, они разошлись по своим гостиным, не проронив по дороге в замок ни единого слова. Прокручивая в голове перед сном события прошедшего дня, Чонсон ворочался в кровати. Перед глазами то и дело вставал Хисын, сосредоточенный на переписывании выбранной Чонсоном для изучения формулы. Пак никак не мог отделаться от странного чувства, будто он общается с кем-то, кто не является ему другом, но и чужаком тоже. Это сбивало с толку. После рассказа Хисына о том, что они с Чонвоном хотят сбежать из дома, Чонсон так и не решил, стоит ли продолжать то, что они начали со слизеринцем. У Пака осталось очевидно много вопросов, которые хотелось задать Хисыну, начиная с того, почему Ли торчит в замке во время зимних каникул, заканчивая расспросами о подробностях их с Чонвоном плана. И всё же, это бы осложнило буквально всё. Чонсон не для того с таким трудом принял решение о прекращении их дружбы, чтобы теперь отрекаться от своих убеждений. Пак всё ещё не доверял Хисыну. Всё ещё не мог поверить, что можно так быстро поменяться и стать начинающим революционером. И всё ещё не мог простить, что на действия Хисына спровоцировала не их ссора два года назад, а разлад внутри семьи Чонвона. Чонсон понимал, что ради Чонвона они оба были готовы горы свернуть и с драконом сразиться, но это не отнимало того факта, что гриффиндорцу было обидно. У Хисына был шанс пойти наперекор всем вместе с Чонсоном, но Ли избрал путь бездействия, а Чонсон оказался недостаточной мотивацией. И всё же сейчас, в этой атмосфере праздника, поздравляя всех проходящих мимо знакомых с Рождеством, Чонсон расслабляется, словно выпущенные колючки-иголки втянулись обратно. Пак, почти не думая, подходит к Хисыну, который поднимает на него взгляд больших, округлившихся от удивления глаз. — Через час встречаемся в библиотеке, если ты ещё не передумал меня учить. С Рождеством. Не дав Хисыну времени на то, чтобы ответить хоть что-нибудь, Чонсон уходит за свой стол завтракать в гордом и безмятежном одиночестве. И вот они в библиотеке, Хисын только что объяснил ему тему шестого курса, чары создания птиц. Чонсон сидит донельзя довольный завтраком, подарками, рождественским настроением и успешно понятой формулой, осилить которую раньше он не смог бы даже близко. — Если честно, есть две причины, — отвечает на вопрос Чонсона Хисын, бездумно чиркая на листке. — Дома стало как-то невыносимо. У жены брата тяжело протекает беременность, поэтому родители решили поехать к ним в Швецию. Я остался тут под предлогом того, что мне надо учиться, а те книги, которые мне для этого нужны, находятся только в хогвартской библиотеке и не выдаются студентам. — А вторая причина? — спрашивает Пак, хотя ему кажется, что он, возможно, и так знает ответ. — Ты, — произносит Хисын настолько просто и честно, что Чонсон застывает на месте. В последнее время он часто впадает в подобный ступор, и это состояние всегда связано только с одним человеком. — Я хотел поговорить, а ты собирался оставаться в Хогвартсе, как нетрудно было догадаться. И я решил, что это хорошая возможность. — Возможность меня преследовать? — усмехается Чонсон, на что Хисын улыбается. — Не очень-то и долго это продлилось. Хватило одного дня, чтобы ты сломался. Пак поднимает в потрясении брови. Хисын снова, как и вчера, будто откровенно над ним издевается. Будто не боится, что Чонсон встанет, скажет, что им явно не по пути, и уйдёт. Будто он уверен, что Чонсон останется. И Чонсон чувствует, что останется. Хисын улыбается ему так, словно он доверяет себя Паку всецело, словно верит, что Чонсон не оборвёт с ним общение во второй раз. Гриффиндорцу кажется, что рядом с Ли вся его недосягаемость и неуязвимость слабеют и покрываются тонкой паутинкой трещин. Он чувствует себя слабаком. — Это было больно, — произносит Чонсон внезапно охрипшим голосом. Хисын недоумённо смотрит на него с читаемым вопросом во взгляде. Пак тяжело сглатывает. — Помнишь в Неверленде ты сказал, что когда я прекратил нашу дружбу, это выглядело легко? Это было очень больно. Это было так, словно... словно я наживую себе вырвал сердце и скомкал его в руке. Тогда я верил, что поступаю правильно. Я верил, что избавляю тебя от тяжести выбора. Я действительно верил, что если не я приму это решение, то его придётся принять тебе потом, когда твои родители не оставят тебе другого выбора. Мне казалось, что я избавляю тебя от нестерпимой боли, что я герой и что я жертвую собой. Хисын напротив него будто не дышит. Одна его рука давит пером на пергамент так, что чернила растекаются на листе, походя на пятно чёрной крови. Другой рукой Хисын с силой сжимает своё колено до побелевших костяшек на ладонях, словно слышать слова Чонсона приносит ему почти физическую боль. Пак чувствует себя садистом и мазохистом в одном флаконе, ведь этими же словами он делает больно сам себе. — Я уже не понимаю, что было правильно, а что нет, — со вздохом проговаривает Пак, прикрывая глаза. — Я знаю, что поддержу вас с Чонвоном сейчас, потому что ваша ситуация мне близка. Но я не смогу поверить тебе на сто процентов прямо сейчас, просто не смогу. Я всегда буду опасаться, что ты решишь дать задний ход и вернуться к комфортной спокойной жизни, которой будут управлять твои родители. Пройдёт немало времени, прежде чем я пойму, что вся твоя бездейственность осталась в прошлом. — Я знаю, — почти шепчет Хисын, опустив голову. — Я постараюсь доказать тебе, что я уже не такой, каким был раньше. Я не хочу потерять тебя снова, Чонсон. То, с какой открытостью Хисын говорит всё это, заставляет Чонсона в который раз за такое короткое время замереть, будто от страха. Паку действительно становится страшно, когда слизеринец общается с ним вот так: не боясь показаться слабым, не боясь показаться уязвимым и беззащитным. Чонсон знает, что так Хисын вверяет себя Паку, словно говоря "вот оно всё моё, бери и делай, что хочешь". Чонсону от этого хочется схватиться за сердце и наказать ему перестать биться о рёбра так сильно и больно. Чонсон заставляет себя кивнуть и протягивает руку, касаясь ладонью хисынового плеча. Слизеринец от неожиданности вздрагивает, словно от короткого удара током. Пак и сам чувствует, будто по его пальцам проносится разряд. Чонсон уже и забыл каково это — касаться Хисына, словно они всё ещё друзья. Пак соврёт, если скажет, что не скучал по этому чувству тепла в кончиках пальцев. Гриффиндорец прокашливается, разрезая повисшую в воздухе напряженную атмосферу, и снова тянется к перу. — Я хочу разобрать это заклинание, — произносит он, указывая пальцем на одну из статей в журнале. — Как тебе? — Выглядит здорово, — отвечает ему Хисын слегка охрипшим, но наполненным теплотой голосом. Чонсон внимательно слушает объяснения Хисына, подперев голову, и проглатывает желание извиниться за всю ту боль, что он причинил ему и себе.***
Рождественский праздничный ужин они проводят вместе. В воздухе витает запах еды, от количества которой ломятся столы. С волшебного потолка падает снег, исчезающий, так и не долетая до них. Слышится смех студентов и грохот то и дело взрывающихся хлопушек. Хисын и Чонсон тоже взрывают парочку. Конфетти от одной Чонсону приходится буквально выплёвывать. Хисын не может удержаться от громкого смеха, который быстро завладевает всем его телом так, что он почти валится на пол. Преподавательский стол отмечает так же громко, и вскоре к ним подходит Арин, немного раскрасневшаяся от выпитого вина. Чонсон передаёт ей привет от Кея и показывает браслет с рыбками кои, который он надел сразу же после того, как получил письмо. Девушка с любопытством рассматривает браслет, рассказывая смешные истории из Лётной Академии, связанные с Кеем и другими выпускниками, которых ещё помнят Чонсон и Хисын. Слизеринец тоже присоединяется к разглядыванию браслета и деревянных рыбок, которые он перебирает между пальцами, то и дело случайно касаясь нежной кожи на чонсоновом запястье. На следующее утро Чонсон и Хисын снова встречаются за завтраком в Большом зале и с этих пор едят они рядом друг с другом. Поначалу Пак чувствует себя не в своей тарелке, когда они заводят с Хисыном светскую беседу о том, что за окном опять метёт, что им надо обязательно потренировать "авис" и что после плотного ужина как-то даже особо завтракать не хочется. Это всё настолько непривычно для Чонсона, что он немного напрягается. Хисын же, ему в противовес, расслаблен и даже чуть энергичен. Ближе к ужину Чонсона отпускает, особенно когда они находят пустой коридор и начинают тренировать чары по созданию птиц. Это заклинание требует намного большей концентрации, в силу того, что из воздуха создаются живые существа, поэтому они проводят за ним большую часть времени аж до самого ужина. Во время тренировки всякие гнетущие мысли вылетают из головы Чонсона, как стайка птиц, которую с такой лёгкостью создаёт Хисын. Пак не устаёт поражаться, насколько легко даётся трансфигурация слизеринцу, словно это его стихия. Лицо Хисына буквально озаряется, когда он держит волшебную палочку, над которой вьются, громко чирикая, маленькие лимонно-желтого цвета птички. Его губы растягиваются в широкой улыбке, обнажающей ряд ровных зубов, и Чонсон на периферии сознания ловит себя на том, что не может оторвать от него взгляд. Однажды Хисын этот взгляд перехватывает, поднимает вопросительно бровь, и Чонсон машет головой, неловко почёсывая затылок и бурча себе под нос "у меня нихрена не получается". С каждым днём они проводят вместе всё больше и больше времени. Чонсон заставляет себя выстраивать ментальный блок против Ли Хисына и его открытости, с которой он себя преподносит Паку. Гриффиндорец часто удивляется, неужели Хисыну не страшно, что Чонсон может ранить его ещё раз. Неужели Пак после всего произошедшего и сам заслужил доверия. Возможно, им двоим стоит относиться друг к другу с большей осторожностью, но у Хисына будто совсем нет тормозов, а Чонсон периодически этому поддаётся и забывает о том, что ему всё ещё надо быть более осмотрительными. В один из последних дней года Хисын вытаскивает его на прогулку, и Чонсон, будто в несколько раз ослабевший под напором слизеринца, не находит в себе силы отказаться. Они бегают по территории замка, кидаются друг в друга снегом, строят ледяную бруху и делают снежных ангелов. Паку кажется, будто он перенёсся на несколько лет назад и ему снова тринадцать. — Неужели после того, как я обидел тебя тогда и оставил в Неверленде, ты не возненавидел меня? — спрашивает Чонсон, лёжа в снегу, повернув к Хисыну голову. Ли, тяжело дыша, рассматривает понурое серое небо, облепленное снеговыми тучами. — Мне до сих пор обидно. Я очень злился на тебя, но чтобы возненавидеть? Нет, — усмехается слизеринец и поворачивается к Чонсону, сталкиваясь с ним взглядом. — Как тебя можно ненавидеть, Чонсон? Что-то во взгляде и тоне голоса Хисына подсказывает Паку, что он говорит серьёзно. Чонсон сглатывает и отворачивается, не в силах выдержать взгляд напротив. Он снова слишком. Слишком откровенный, слишком открытый, слишком обнажённый. Чонсону от такого взгляда и такого Хисына хочется приложить самого себя о что-нибудь твёрдое, потому что такой Хисын вытаскивает в Паке невероятное всепоглощающее чувство вины. — Слушай, у меня есть для тебя подарок, — вдруг произносит Хисын, присев на снегу. — Но я не знаю, согласишься ли ты его принять. Чонсон присаживается вслед за ним, настороженно глядя на слизеринца. Что-то подсказывает Паку, что то, что скажет ему сейчас Хисын, совершенно ему не понравится. — Этот подарок в Неверленде, — говорит Ли, и Чонсон не удерживается от вздоха. Неверленд для Чонсона казался последней точкой на этом маршруте. Словно если Пак снова начнёт ходить туда с Хисыном, прятаться от целого мира в месте, о котором знают только они вдвоём, это будет означать только, что Чонсон вернулся к тому, от чего всё это время бежал. Чонсон проиграет. — Я не заставляю тебя, — поспешно добавляет Хисын, заметив помрачневшее лицо гриффиндорца. — Мне кажется, я примерно понимаю, что ты чувствуешь, поэтому не заставляю. Так что если хочешь, приходи. Если не хочешь, не приходи. Я совершенно не обижусь. Они возвращаются в свои гостиные, идя до замка снова в полной тишине. Чонсон обдумывает что делать всё то время, что идёт до башни Гриффиндора. Переодевшись, Пак присаживается на кровати и начинать тереть лицо, пытаясь снять наваждение и прийти в себя. Всё происходящее действительно походило на наваждение или историю о призраках Рождества, которую ему как-то дал почитать Николас. Всё то, что Чонсон так тщательно выстраивал эти годы, должно было вот-вот рухнуть, стоило принять только одно последнее и окончательно решение. Обратной дороги уже не будет. Общаться с Хисыном, завтракать, обедать и ужинать с Хисыном, бегать около замка и играть в снежки с Хисыном — это всё было глотком свежего горного воздуха после долгого нахождения в тесном душном помещении. От этого всего кружилась голова. Чонсон боялся этого головокружения, оно заставляло чувствовать себя слабым и безвольным. С каждым проведённым рядом с Хисыном днём Пак всё больше и больше убеждался, что принятое два года назад решение было поспешным, а действия необдуманными. Если он сейчас вернётся в Неверленд, он не сможет избегать его, он знает, что будет приходить туда снова и снова, что уже не сможет остановиться. Чонсон окончательно и безвозвратно капитулирует. Его сердце стучит так громко, что Чонсону кажется, что Хисын слышит его за дверью. Тяжело пропустив в лёгкие воздух, гриффиндорец поднимает палочку вверх, касается ею стены и произносит пароль. Немного дрожащей рукой Чонсон хватает за появившуюся в стене дверную ручку и тянет дверь на себя. Первое, что сразу же привлекает внимание Чонсона, стоит ему открыть дверь — поток света. Он растекается по всей комнате, лижет Чонсона за ноги, когда он заходит внутрь, и накидывается на него, на мгновение ослепив, как только Пак закрывает за собой дверь. Лишь спустя несколько долгих секунд, привыкнув к яркому свету, Чонсон понимает, что является его источником. Окно. Окно, появившееся в их скромной каморке, похожей скорее на средневековую пыточную, освещением для которой служили только факелы и старая люстра со свечами, висящая над их головами. Окно, появившееся из ниоткуда. По волшебству. — Тебе нравится? — с волнением в голосе спрашивает Хисын, нервно переминающийся с ноги на ногу. Чонсон подходит к окну, пока неспособный дать вразумительный ответ. Пак протягивает руку и касается стекла. Оно холодное, будто настоящее. Чонсон дёргает за задвижки и тянет на себя. Его тут же окатывает холодным морозным воздухом, и Чонсон не удерживается, делая глубокий вдох. — Пока что я наколдовал вид на озеро с башни, но если тебе не нравится, скажи мне и я сделаю какой-нибудь другой. Можно поменять на горы или на берег океана. Или если хочешь на что-то более домашнее, типа сада. Или какой-нибудь спальный район Нью-Йорка. Что угодно, — проговаривает Хисын, подходя ближе. — А вообще я подумываю сделать рядом что-то вроде переключателя, чтобы менять вид в зависимости от настроения. И смену режима температуры, а то у меня пока зима и реальная погода за окном. — Это просто бесподобно, — шепчет Чонсон, закрывая окна и не отрывая от открывающегося вида взгляда. — Как ты это сделал? — Пришлось порыться в книгах и пролистать кучу выпусков "трансфигурации сегодня", но это того стоило, — гордо произносит Хисын, облокачиваясь о стену рядом с окном. — Ты понимаешь, что если бы ты показал это окно экзаменаторам на ЖАБА, тебе бы поставили "превосходно" без всяких вопросов? — Ну... да, — пожимает плечами слизеринец, преувеличенно скромно потупив взор. Чонсон смеётся, легонько толкает Хисына в плечо и перехватывает его взгляд. Тот самый. — Это действительно невероятно, Хисын. Спасибо, — кивает Пак, отворачиваясь к окну, делая вид, что его снова очень заинтересовала кристальная гладь озера. — Я очень надеялся, что тебе понравится. Мы можем обставить Неверленд на наш вкус, как мы и хотели в детстве, помнишь? Ты потренируешься в трансфигурации, начнём разбирать все оставшиеся темы здесь, а не в библиотеке, без лишних ушей. Усовершенствуем скрывающие чары, перенесём сюда больше вещей. Как тебе идея? — в голосе Хисына столько энтузиазма и надежды, что сердце Чонсона снова болезненно сжимается. Он медлит с ответом, за это время по лицу слизеринца успевает пробежать тень. — Я слишком тороплюсь? Чонсон на мгновение прикрывает глаза и делает тихий вдох, будто перед прыжком в бездну. — Нет, всё в порядке. Это... это отличная идея. Просто замечательная. Чонсону не надо видеть Хисына сейчас, чтобы знать, что тот довольно улыбается. Они стоят так какое-то время, глядя в окно на озеро, чья поверхность то и дело покрывается рябью от подплывающих вдохнуть кислород рыбёшек или щупалец каракатиц. Хисын подходит немного ближе, и теперь их плечи соприкасаются. Чонсон чувствует, как ускоряется его сердцебиение и кислород застревает в горле. — С возвращением, Чонсон-а. С возвращением.