Catalyst

      Стоны боли Сону, которые тот безуспешно пытается приглушить за ладонью, звенят в ушах, жалят сознание, оказывают на Чонсона эффект ледяной воды, пробирающей до костей: Пак приходит в себя, включает холодную рассудительность и вместе с Джеюном и Вонён доносит Сону до больничного крыла на волшебных парящих носилках. Чонсон помогает Сону пересесть с носилок на больничную койку, старательно игнорируя выпирающий под квиддичной формой Кима горб в районе лопатки. Если он заострит на нём внимание, его точно придется откачивать и приводить в себя вместе с бледнющим Сону, и так балансирующим на грани сознания. — Бладжер попал ему в плечо, — поясняет Чонсон подошедшему к ним школьному лекарю. — Прошу всех выйти из помещения! — командует доктор, и Пак, покорно кивнув, оттесняет всех к выходу, пока не закрывает за собой дверь и не прикрывает её своим телом на всякий случай. Они стоят в тишине какое-то время: команда Гриффиндора и большая часть команды Хаффлпаффа. Слышен только гул удаляющейся от них толпы почитателей Сону, которую успешно разгоняет Евон за поворотом коридора. Чонсон, стоящий к двери ближе всех, слышит почти всё, что происходит в палате. Слышит твёрдое наученное "эпискеи", хруст вправляющихся костей и крик Сону сквозь стиснутые зубы. Рики рядом с Паком почти подпрыгивает, сдавленно охает и вцепляется Чонсону в руку. — Это всё моя вина, — вдруг подаёт голос хаффлпаффский загонщик. — Это был мой бладжер. — Брось, Кай, — отвечает ему Николас, сжав его плечо. — Тогда уж я виноват, что не отбил. Чонсон не сдерживается и раздражённо выдыхает, нервозно запуская пятерню в и без того растрёпанные волосы. — Давайте только без этого. Это игра, во время матчей случаются травмы и это нормально. Не мне это объяснять, вы все и так прекрасно знаете. Пак не может унять внезапно проснувшееся в нём острое чувство раздражения на сегодняшний день, на травму Сону, на игру, на стоящих тут людей, на себя. Что-то пошло не так, что-то, что Чонсон, возможно, мог и предотвратить, если бы мог видеть что-то дальше своего носа. Как бы ему хотелось сейчас, чтобы вместо всех этих стоящих рядом игроков с ним был Кей, чтобы он объяснил ему, что в действительности пошло совершенно не так и где он просчитался. — Слушайте, — начинает Чонсон, тяжело и устало вздохнув, — только давайте не толпиться тут и потихоньку расхо... — Сонхун, подожди! Хисынов голос заставляет Чонсона замереть на месте на мгновение. В следующее Пак чувствует, как его кулаки начинают невольно сжиматься. Присутствия слизеринцев тут только не хватало. Рики рядом с ним ощутимо напрягается, на долю секунду вцепляется в Пака так, что старший почти шипит от боли, и встаёт впереди него с таким решительным видом, что Чонсону невольно становится боязно. Сонхун залетает в коридор как вихрь, следом за ним торопится Хисын. — Он в порядке? — спрашивает Сонхун обеспокоенно, еле контролируя срывающийся голос, и, кажется, обращаясь к одному только Нишимуре, судя по тому, как его взгляд направлен только на пятикурсника. Но Рики молчит, ничего не отвечая и прожигая в старшем дырку своим тяжёлым взглядом. Сонхун с почти слизеринским достоинством его выдерживает, чуть вскинув голову, но игра в гляделки длится недолго, и вскоре слизеринец порывается к двери, но натыкается грудью на вытянутые одновременно вперёд руки Чонсона и Рики. — Там тебя не ждут, — цедит Рики. Чонсон буквально чувствует кожей, как атмосфера вокруг накаляется. Взгляд Сонхуна заметно темнеет, тяжелеет, рука Рики всё ещё висит в воздухе вытянутой, точно маггловский шлагбаум. — К нему пока нельзя, — проговаривает Чонсон, и его голос в подобной обстановке звучит почти несуразно: мягко и чересчур вкрадчиво. Все вокруг будто разом задержали дыхание при виде развернувшейся картины. Хисын хлопает Сонхуна по спине, отвлекая на себя его внимание. — Сонхун-а, пошли, — тянет старший непоколебимо и спокойно, так, что у Сонхуна не остаётся иного выбора, кроме как рывком развернуться на сто восемьдесят градусов и двинуться в сторону выхода из коридора близ больничного крыла. Хисын задерживается, позволяет другу уйти без него, поворачивается к Чонсону и открывает было рот, готовый что-то ему сказать, как оказывается бесцеремонно перебитым Нишимурой. Если бы не обстоятельства, Пак бы его отдернул, но сейчас кажется, что ему лучше не вмешиваться. — Передай, чтобы он держался от Сону подальше, — выплёвывает Рики. Чонсон морщится от стойкого ощущения смущения, будто он становится свидетелем событий, от которых должен был держаться подальше. Хисын поворачивается к пятикурснику и смеряет того коротким оценивающим и раздражённым взглядом, недовольный тем, что его перебили. Остальные присутствующие только и успевают что перебегать взглядом от одного лица к другому, словно следя за игрой в пинг-понг. — Я вам не почтовая сова. Сами разбирайтесь, — отчеканивает Ли и, засунув руки в карманы мантии, удаляется прочь, так и не сказав Чонсону ни слова. — Так, ребят, — прокашливается Джеюн, разрезая повисшую в воздухе звенящую тишину. — Что-то мы задержались. Давайте разбредаться, смотреть тут не на что. Чонсон про себя усмехается. Смотреть точно не на что, все части спектакля, стало было, уже отыграны. Вонён, Минджон и Эри громко поддерживают Джеюна и, взяв под руки своих сокомандников, движутся к выходу из коридора. — Прости, что всё так вышло сегодня, — начинает Джейк, когда они вместе с Рики и Чонсоном остаются у входа в больничное крыло втроём. — Не хотелось побеждать такой ценой. — Всё в порядке, Джейк, — машет головой Чонсон, ощущая подползающее к горлу удушливое чувство стыда. Чонсон впервые за последние десять минут снова вспоминает, что его команда проиграла. — Не стоит извиняться. — Сегодня по традиции будет тусовка в нашей гостиной. Передавай всем своим, будем рады вас видеть. И если Сону к тому времени подлатают, пусть тоже подтягивается. Чонсон кивает, выдавливая из себя подобие улыбки. Джеюн, напоследок ободряюще улыбнувшись Рики и сжав того за руку, уходит, оставляя двух гриффиндорцев стоять в пустом коридоре. С громким вздохом Чонсон сползает по стене вниз на холодный каменный пол и прячет голову в коленях. Следом за ним рядом опускается Рики, тихо и безмолвно, словно тень. Чонсон сидит так какое-то время, погруженный в свои мысли. Он понимает, что ничего страшного, кроме растаптывания его гордости, сегодня не произошло. Сону отделался плечом. Не сломанной шеей, не вывихнутой в обратную сторону ногой, что однажды случилось с одним слизеринским вратарём много лет назад, и не пробитым черепом. Чонсон верит в магическую медицину и знает, что такие вещи лечат на раз-два: пара заклинаний, несколько глотков костероста, и ты как новенький. Но выкинуть из головы мысли, что виноват во всём он сам, Пак почему-то не может. Ему кажется, что на протяжении этих нескольких недель на его пути было столько сигналов о том, что что-то идёт не так, что любой бы на месте Чонсона насторожился, но не он. Кей ещё на начальных этапах катастрофы созвал бы экстренный совет, провёл опрос, выявил проблему, её корень, и сгенерировал решение. Он бы точно не только заметил, что с Сону что-то не так, но и сделал бы всё, чтобы вернуть гриффиндорца в рабочее состояние. Чонсон был слишком слеп, позволил себе наивно полагать, что всё рассосётся, что упадок духа в Сону и Рики это что-то временное, как простуда Бомгю. Дверь больничного крыла вдруг распахивается. Чонсон и Рики одновременно вскидывают головы и подскакивают на ноги, когда видят на пороге доктора Кима. — Можете заходить, — проговаривает лекарь. За приоткрытым балдахином Сону полусидит на больничной койке с прижатой к груди перевязанной рукой. На плече красуется свежий гипс. Его лицо уже не такое бледное, как полчаса назад, но на фоне побелевших волос разница несущественна. Чонсон замирает на месте, испугавшись на мгновение. На секунду ему кажется, что Сону поседел, но его волосы не отливают серебром, они просто... белые. Пак ни за что не привыкнет к метаморфомагии. Рики проходит мимо него, не удивившись смене во внешности друга, и присаживается на больничную койку. — Выглядишь так себе, — проговаривает Нишимура так беззаботно, словно это не он несколько минут назад не мог себе места найти и цеплялся за чонсонову руку. Сону хихикает и тут же шипит от боли. Увидев обеспокоенное выражение на лицах гриффиндорцев, Ким легонько машет головой. — Не переживайте, просто кости срастаются. Больно. Чонсон подходит следом и опускается на свободную рядом с Сону койку. — Мы проиграли, да? — хрипит Ким спустя пару секунд повисшей между ними тремя тишины, будто ещё чуть-чуть и он расплачется. Чонсон кивает, поджав губы. — В этом нет твоей вины, Сону. Я сегодня из-за этой фразы себе мозоль на языке заработаю, но ты не виноват. Это коллективная ответственность, сегодня мы все на поле играли так себе. — И я кинулся тебя спасать, хотя должен был ловить снитч, — добавляет Рики, и Чонсон снова согласно кивает. — А когда спохватился, Вонён оказалась быстрее. Сону опускает голову, глотая слёзы. Чонсон видит, как дрожат его губы, и отворачивается, не в силах смотреть на такого уязвимого Кима. Рики молча сжимает ладонь здоровой руки друга, поглаживая нежную кожу большим пальцем. — Это фишки домино: одна падает и за собой тянет остальные. Или как шестерёнки в магических часах. Одна вышла из строя и весь механизм перестаёт работать. Короче, — со вздохом проговаривает Чонсон, прикрыв глаза и пальцами сжав переносицу. — Я многое не учел. Не объяснил, что делать в случае непредвиденных ситуаций, поэтому Рики сегодня поступил так, как поступил. Не провёл с вами беседу, когда вы начали вести себя странно, не обратил внимание на ваше ментальное состояние. Да, я во многом просчитался. — Джей, — протестующе тянет Сону так, будто хочет переубедить своего капитана, доказать, что он сделал всё, что было в его силах. Чонсон непоколебимо машет головой. — Я обязательно созову совет и мы обговорим всё, что нас гложет, но пока мы тут одни, я воспользуюсь этой возможностью и задам один конкретный вопрос, который должен был задать ещё две недели назад. Чонсон замолкает, театрально выжидает и окидывает двух гриффиндорцев пронзительным взглядом, убеждаясь, что всё их внимание сейчас направлено только на него. — Какого хрена происходит между вами и Пак Сонхуном? Сону открывает рот в немом шоке, выдергивая свою ладонь из рук Рики, пока пятикурсник даже бровью не ведёт. — Ты ему рассказал? — почти шепчет Ким, пока Нишимура раздражённо закатывает глаза. — Только слепой не догадался, Сону. Все видят, что что-то происходит. Чонсон хмурится, следя за перепалкой друзей. Если бы не тот факт, что эти двое были членами его команды, он бы даже не пытался ступать на эту территорию секретов и драм, предпочтя все последние новости и сплетни обойти стороной, как он обычно и делал до этого момента. Но теперь это касается и его тоже. Они ведь единый, черт возьми, организм. — Слушайте, — прикрикивает Чонсон, обращая их внимание на себя. — Я не любитель лезть в чужую жизнь, но так уж получилось, что мы попали в одну команду. Если всё происходящее каким-то образом влияет на вашу работоспособность, я должен знать. Я ваш капитан, я обязан решать проблемы. А сейчас у нас их непочатый край. Сону кусает губы, сминая пальцами одеяло. Рики, скрестив руки на груди, молча уставляется взглядом в прикроватную тумбочку. Чонсон царапает ногтями заусенцы в нервозном напряжении. — Это... это, наверное, покажется тебе глупостью, — начинает Сону, не поднимая на Чонсона глаз, продолжая терзать одеяло, дёргая пальцами торчащие нитки. — Я даже не знаю, с чего начать. — Начни с начала, — предлагает Чонсон и морщится от того, как глупо это звучит. — Мы с Сонхуном на одном курсе, — со вздохом продолжает Ким. — И в последние два года сблизились. Я пытался с ним сблизиться ещё с начала учёбы в Хогвартсе, но он не особо шёл на контакт. В общем, два года назад мы начали общаться. Гуляли вместе, переписывались на каникулах, мы даже были на чём-то вроде свидания в Трёх мётлах. Пока Сону заметно краснеет, Чонсон мысленно делает у себя в голове пометку. "Ага, на свидании". И старательно игнорирует подкидываемые сознанием воспоминания об их с Хисыном посиделках в тех же Трёх мётлах. — В этом году всё шло... ну, к отношениям. По крайней мере, я был в этом уверен. Ну, знаешь, знаки внимания всякие. В общем, три недели назад он признался, что родители устроили ему помолвку. Голос Сону под конец даёт петуха. Ким откашливается, пока Чонсон с изумлением и восхищением ощущает, как пазлы в его голове начинают складываться в полную картину. А чужие драмы, оказывается, не такое уж и мерзкое дело. — С Юной? Он помолвлен с Юной? — больше утверждает, чем спрашивает Чонсон. Сону и Рики удивлённо уставляются на него. — Я видел Сонхуна и Юну с их родителями сразу после матча Слизерина и Рейвенкло. Выглядели они, конечно, так себе. Сону опускает голову, зажмурившись. Рики снова кладет руку ему на ладонь. — Он сразу сказал, что помолвлен. Не пытался скрыть или что-то такое. Предложил быть вместе втайне ото всех, несмотря ни на что, а я так не могу. Это мерзко, понимаешь? Мерзко встречаться с человеком, который принадлежит кому-то другому. Чонсон дёргает головой, поджимая губы и прикусывая язык. Хочется возразить Сону, сказать, что Сонхун никому, кроме себя самого, не принадлежит, что его родители не могут решать за него. Но Пак быстро вспоминает, что Сону оказывается в чем-то прав. С чистокровными детишками нет никаких гарантий и никакой уверенности. Подавляющее большинство выходят замуж и женятся по указке родителей. Так было с родителями Чонсона, так было с родителями его родителей. Пак прекрасно знаком со схемой. — Значит, всему виной душевная боль, — подытоживает Чонсон, глядя на Сону. Тот бездумно пожимает плечами, забывая о травме, вскрикивает от уже физической боли и выражается так, как в обычное время себе не позволяет. Доктор Ким возникает рядом, словно по волшебству. — Думаю, вам уже пора идти, молодые люди. Вашему другу необходим покой. Чонсон вымаливает им ещё несколько минут и подходит к койке Сону. — Я пока не знаю, как разрешить эту проблему. Я буду усердно думать, как сделать так, чтобы всё это не отражалось на команде. Спасибо за доверие, Сону. Я буду нем, как рыба. — Я знаю, что ты не трепло, Джей, — улыбается Сону всё ещё слабо и немного грустно. — Насчёт этого я даже не переживаю. Чонсон кивает, сжимает здоровое плечо гриффиндорца и отходит в сторону, оставляя Рики и Сону двоих на несколько минут. Они о чем-то тихо и быстро переговариваются, почти на грани спора, как у них это обычно и бывает. Перед уходом Рики быстро чмокает тыльную сторону ладони друга. Половину пути до башни Гриффиндора Чонсон и Рики идут молча, каждый погруженный в свои мысли. Но Пак не выдерживает, задаёт единственный оставшийся в голове вопрос, пользуясь длинной дорогой: — Тебе Сонхун не нравился ещё до его помолвки, так ведь? Чонсон и сам поражается, сколько деталей хранится в его голове. Он всё ещё помнит тот полный презрения взгляд Рики в адрес Сонхуна, когда команда Хисына задержалась на поле в одну из первых их тренировок. — Да. Я чувствую от него угрозу. — Тебе нравится Сону? Рики передёргивает плечами, но отвечать не торопится. Чонсон уже успевает мысленно дать себе оплеуху за некорректный вопрос. — Нас с ним связывает нечто большее, Джей. Ты, наверное, не поймёшь, да и я сам не до конца понимаю такие вещи, но мы с ним связаны. Мы братья. Связаны если не кровью, то судьбой. Чонсон пожимает плечами. Раньше он знал, что это за чувство: родство двух не связанных кровными узами душ. Сейчас он уже не торопится утверждать, что когда-либо по-настоящему испытывал нечто подобное. Не торопится и ловит себя на мысли, что завидует тому, что есть у Сону с Рики. Тому, чего теперь нет у него самого. — Я всегда знал, что Пак предаст Сону. Я чувствовал, что Сону из-за него будет страдать. Так и вышло. Он будет страдать не один год. Это я тоже объяснить не могу. Не могу объяснить, почему всё это знаю. — В твоём роду не было предсказателей? — хмурится Чонсон. Всё это услышанное напоминает ему Эри и её родственников. — Вряд ли. Я же из семьи магглов, забыл? — хмыкает Рики, и Чонсон мысленно даёт себе по лбу. — Точно. — Сону возьмёт себя в руки, — спустя какое-то время, уже недалеко от входа в гриффиндорскую башню, произносит Нишимура. — И я тоже. Не беспокойся об этом. Мы найдём выход из ситуации. Пак на это лишь кивает. — У Джейка обычно вечеринки начинаются в семь вечера. Увидимся в гостиной в без пятнадцати семь? — спрашивает Чонсон, обернувшись к пятикурснику. — Я не уверен, что пойду, — пожимает плечами Рики. — Но если что, увидимся в это время. Чонсон устало произносит пароль факультета, когда они подходят к портрету на входе, ощущая внезапное чувство изнеможения, которое утраивается в силе, стоит только оказаться в гостиной, окольцованным со всех сторон однофакультетниками. Рики под шумок сбегает в спальню, перепрыгивая через ступеньки. Чонсон остаётся отвечать на вопросы, словно на интервью или маггловском допросе, но уже спустя две минуты сдаётся, просит не волноваться о Сону и их поражении в матче попусту и так же поспешно ретируется в спальню. Оказавшись там один, Чонсон выуживает из сумки кусок пергамента, баночку с чернилами и перо, и начинает писать письмо Кею, в котором сообщает другу о сегодняшнем поражении Гриффиндора в матче, о травме Сону, о своих опасениях и страхах, о возможных тактиках и идеях, и надеется, что Кей даст ему дельный совет. До начала вечеринки Чонсон успевает отправить письмо и кое-как написать эссе по прорицаниям. Его уже не так сильно донимают расспросами в гостиной, и к вечеру народ совсем успокаивается. Он и ребята из команды какое-то время сидят на диванчиках вокруг камина в ожидании остальных из их компании. Последним спускается Рики, в последнюю минуту решивший к ним присоединиться. Джейк ждёт их около входа в гостиную Хаффлпаффа и помогает пройти внутрь. Чонсон знает пароль, но лишний раз рисковать не хочет, однажды его уже окатило уксусом и повторить историю он не стремится. Гостиная встречает их заколдованным слегка приглушённым светом, меняющим цвета, как маггловские прожекторы в клубах. Уже играет маггловская музыка, что вызывает удивление у Рики и восторг у Николаса, потому что песней оказывается "I bet you look good on the dancefloor". Чонсон наконец полноценно поздравляет хаффлпаффскую команду с победой в матче и коротко отвечает на вопросы о состоянии Сону. Николас тем временем располагается за одним из столов, на который ставит свою сумку, из которой доносится дребезжание бутылок, стукнувшихся друг о друга. Вокруг него сразу образовывается толпа желающих купить авторские настойки бабушки Николаса, которые гриффиндорец привозит с пятого курса. Следуя определенному моральному компасу, Николас продает настойки только ребятам пятого курса и выше, но спрос и прибыль от этого никак не страдают. Бомгю сидит рядом с ним и помогает с бухгалтерией. Минджон и Эри утаскивают Рики знакомиться со своими друзьями, заметив, каким одиноким выглядит пятикурсник без своего лучшего друга. — Не кори себя, — вдруг произносит Джейк, когда они с Чонсоном присаживаются рядом друг с другом на освободившемся диванчике. — Я очень хорошо знаю этот твой взгляд. Когда ты забываешь, что тебе надо делать вид, будто всё в порядке, у тебя так брови хмурятся, что тебя за километр люди обходят от страха. — Я не могу, — вздыхает Чонсон, потирая глаза ладонями. — У меня было столько времени, чтобы понять, что что-то идёт не так и что мне надо придумать, как исправить ситуацию. Но вместо этого я пустил всё на самотёк. — Ты первый год в качестве капитана, не требуй от себя свершений на первом же матче. — Первый год и последний, — горько усмехается Чонсон, махнув головой. — Кому-то и семи лет будет мало, ты прекрасно знаешь. Вы с Хисыном гребанные перфекционисты, это невыносимо. Чонсон сглатывает, невольно кидает взгляд на друга при упоминании имени слизеринца и пораженно смотрит на усмешку на губах Джеюна. — Он тоже здесь, кстати. Джейк кивком головы указывает куда-то в угол гостиной. Чонсон невольно переводит туда взгляд. Хисын и правда там, с бутылкой сливочного пива в руках, разговаривает с Сонхуном и Тэхеном, смеётся над чем-то громко и заразительно, откидывая назад голову. Хисына не было видно в гостиной Хаффлпаффа с пятого курса, и его появление здесь заставляет Пака засомневаться, что всё происходящее реальность, а не сюрреалистическая картинка. — Ты его пригласил? — невольно спрашивает Чонсон. Джейк пожимает плечами. — Да. Он мой друг. Как и ты. Чонсон неверяще фыркает, будто не уверенный, что не ослышался. Джеюн только что сравнил его и предателя их дружбы? — Как ты смог его простить после всего, что он сделал? — Ты считаешь, что люди не заслуживают второго шанса? Такая у тебя позиция? — с любопытством спрашивает Джеюн, повернувшись к Чонсону всем телом. — Я не верю, что человек может поменяться за такое рекордное количество времени. На такое требуются годы и сопутствующие обстоятельства, а я что-то не видел, чтобы для его изменений были предпосылки. Он ещё год назад сидел на ежегодных собраниях чистокровных и никак не показывал, что ему там противно находиться. — Как у человека с таким обостренным чувством справедливости может быть такое поверхностное мышление о людях? — Джеюн качает головой. Чонсон снова чувствует, как где-то внутри него начинает закипать злость. — Ты с ним даже не пообщался с тех пор ни разу. Откуда ты можешь знать, что он не поменялся? — Только такой хаффлпаффец до мозга костей как ты сможет поверить чистокровному слизеринцу, который его когда-то предал. Это не моя история. Джейк почти что закатывает глаза. Этот разговор явно не принес ожидаемых им результатов. Чонсон вскакивает на ноги, бурчит короткое "без обид" и подходит к столу Николаса и Бомгю. Он очевидно слишком трезв для подобных разговоров. — Медовая осталась? — Придержал для тебя, — кивает Николас и выуживает из сумки бутылку чонсоновой любимой медовой настойки. — Самому лучшему капитану бесплатно. — Тогда с меня галлеон. Под протестующие выкрики Бомгю и Николаса, Чонсон кладет монету на стол и, схватив бутылку, возвращается на диван, но Джейка уже и след простыл. Вскоре к нему подсаживается Рики вместе с Эри и Минджон. Чонсон потягивает содержимое бутылки, чувствуя, как с каждым глотком голова становится всё легче и легче. Вскоре он уже говорит больше всех, сообщает Эри, что у Рики налицо все признаки начинающего прорицателя, говорит о своём опыте работы в оккультной лавке и рассказывает, как однажды нелюбимый кузен Минджон пришел покупать себе талисман против недоброжелателей. — Это он из-за меня, — смеётся Минджон. — Мы как раз в тот промежуток времени сильно поругались, и я сказала, чтобы теперь он боялся спать с закрытыми глазами. Джейк снова присаживается рядом с Чонсоном, кладет ему голову на плечо и поднимает взгляд, настолько невинный и чистый, что Пак не выдерживает, усмехается и треплет друга по волосам, глотая все те слова, что он до этого хотел ему сказать. Тот факт, что они с Джеюном стали настолько часто обсуждать Хисына, напрягал, но ещё больше напрягало, что все эти обсуждения так или иначе заканчивались перепалкой. Чонсон едко думает, что даже таким образом слизеринец его подставляет, но озвучивать мысли Джейку не торопится. Хаффлпаффец явно принял позицию Хисына. Это ранило. Остаток вечера они не затрагивают эту щекотливую тему. В какой-то момент, перекочевав в компанию Бомгю, Николаса и двух хаффлпаффских загонщиков, Чонсон осознает, насколько сильно устал за день, к тому же эффект опьянения от алкогольной настойки трансформировался в головную боль. Всунув бутылку медовухи Минджон в руки и наказав не спаивать Нишимуру, Пак сообщает Джейку, что уходит. Они обнимаются на прощание и бормочут пьяные извинения за сегодняшний спор. Чонсон оказывается в пустом тихом коридоре. Тишину разрезают лишь приглушённые звуки музыки за входом в гостиную. До отбоя остаётся около часа, поэтому Чонсон движется неспеша, засунув руки в карманы толстовки. Голова гудит, веки будто налились свинцом. Возможно, из-за своего не совсем адекватного сейчас состояния Чонсон позволил своим ногам свернуть в коридор, в котором скрывалось их с Хисыном тайное убежище. Непонимающе моргая, Пак уставляется взглядом в стену, в то место, где находился вход в их Неверленд. Индикатором служила длинная разветвляющаяся трещина на месте двери. Чонсон морщится, вздыхает, пропускает пятерню сквозь волосы и проходит через все стадии принятия в течение пары секунд. — Ты слабак, Пак Чонсон, — шепчет гриффиндорец, и в тишине коридора его шепот всё равно звучит громче раската грома. С нервно колотящимся сердцем Чонсон достает из кармана толстовки волшебную палочку и касается ею трещины на стене. Он знает, что любые скрывающие чары, которые они наложили на вход в свои тринадцать лет, можно легко развеять заклинанием "ревелио", но Чонсон не может осквернить таким простым действием принятый у них ритуал. Они вложили слишком много сил и труда на то, чтобы дверь появлялась при назывании пароля. Пак не может удержаться от мысли, что, будь они всё ещё друзьями, они бы с Хисыном усовершенствовали старые скрывающие чары, укрепили, убрали пробелы и погрешности. Но их Неверленду, видимо, навсегда предстоит остаться лишь детской идеей и мечтой. — От второй звезды направо и прямо до утра, — проговаривает Чонсон охрипшим голосом и поражается, каким одновременно знакомым и совершенно инородным звучит их пароль. Словно призрак из прошлой жизни. Стена перед ним превращается в дверь. Дрожащей рукой Чонсон дёргает за ручку и заходит внутрь, где его окутывает кромешная темнота. Пак нервно сглатывает и при помощи "инсендио" зажигает факелы на стенах. Чонсон словно испытывает острое, помноженное многократно сильнейшее чувство дежавю при виде открывшейся картины. Облепленные пылью и паутиной полки со склянками, банками, свитками пергаментов, книгами и учебниками. Письменный стол с шахматной доской, которую Чонсон так и не удосужился забрать после их ссоры. Лежащий там же "Питер Пэн", которого Чонсон заставил читать Хисына, чтобы он пропитался атмосферой их обиталища. Сгнившее полусъеденное яблоко, покрывшееся плесенью. Пыльные подушки на полу, служившие матрасом, когда хотелось просто лежать и плевать в потолок. Рисунки мелом на стенах, схемы по трансфигурации, которые Хисын пытался объяснить Чонсону. Одеяло, которое они силились превратить в палатку или шалаш. Всё это настолько пропитано воспоминаниями, что Чонсон на мгновение чувствует, словно вот-вот начнёт задыхаться. Теперь Пак в полной мере понимает, почему избегал их Неверленд столько времени. Потому что всего этого слишком много, и чувствовать всё это почти невыносимо. В этой комнате Чонсон чувствует себя уязвимым и будто бы помолодевшим на несколько лет, словно он действительно оказался в Неверленде из книги, где нет места старению. Чонсон уверен, что если сейчас опустит взгляд вниз на наручные часы, увидит, как стрелки не движутся. Время здесь застыло, словно насекомое в янтаре. Чонсон подходит к стене и касается пальцами криво нацарапанных букв их имени. Какие мысли были у них, когда они таскали сюда подушки, книги и конфеты, фантики от которых так и остались лежать разбросанными по столу? О чём думали, когда царапали свои имена на стене? Пришло ли кому-нибудь из них в голову, что когда-то это всё может закончиться, что даже в таком месте как Неверленд они будут меняться и взрослеть? Пак жалеет, что поддался слабости и оказался здесь. Он словно решил содрать корку на ещё не зажившей ранке, тянет её и запоздало понимает, что ему всё ещё больно, что под этой коркой снова проступает кровь. Чонсон глубоко вздыхает, опершись ладонями о стол, и опускает голову, прикрыв глаза. Сил внезапно становится всё меньше и меньше, адреналин после матча и травмы Сону словно пережевал Пака и выплюнул, и медовая настойка бабушки Николаса сделала ещё хуже. Он понимает, что ещё чуть-чуть, ещё немного, и он обессиленно сползёт по стенке на пол. Пак выпрямляется, намереваясь сбежать отсюда как можно скорее, как вдруг слышит звук поворачивающейся в двери ручки. Его сердце начинает стучать в груди настолько быстро, что стук пульса в ушах на мгновение оглушает. Чонсон крепко сжимает в кармане толстовки волшебную палочку. Скрывающие чары должны были автоматически наложиться на дверь, как только он вошёл внутрь, произнеся пароль. Может, кто-то шёл за ним с вечеринки, увидел, как Чонсон свернул в этот коридор и вошёл через скрытую под чарами дверь. Может, кому-то стало любопытно. Опять же, хватит простого "ревелио", чтобы развеять наложенные неопытными маленькими волшебниками чары. Почему-то в этот момент Чонсон думал, что незваным гостем может оказаться кто угодно, только не единственный человек, помимо Чонсона, который знал о существовании Неверленда. Стоит Хисыну оказаться в комнате, его и без того большие глаза расширяются от удивления. Вздох застревает у Пака где-то в горле. Пальцы продолжают сжимать рукоять палочки. Пальцы Хисына обвивают горлышко бутылки с настойкой Николаса. Это всё кажется диким лихорадочным сном. — Я, пожалуй, пойду, — выдавливает Чонсон почти что неуверенно. Слова Джейка эхом отдаются в голове, словно голос совести. "Если хочешь узнать больше, узнавай у Хисына". — Постой, — машет головой Хисын и приваливается спиной к двери, словно отрезая Чонсону единственный путь отступления. Пак хмурится. Внезапно он чувствует себя в ловушке, и это ему совершенно не нравится. — Зачем? — бездумно спрашивает Чонсон. Сердце продолжает колотиться о рёбра как бешеное. Что-то во взгляде Хисына заставляет Пака нервно сжимать руки в кулаки, спрятанные в кармане толстовки. Что-то, что подсказывает Чонсону, что с сегодняшнего дня их отношения станут ещё запутаннее. — Я хочу вернуть всё так, как было. Нашу дружбу. Чонсон усмехается и качает головой, словно не верит в то, что только что услышал. Его наверняка подвёл слух. Но решительный взгляд Хисына лишает любых сомнений. Он говорит серьёзно. — Ты, наверное, пьян. Ты вообще сам себя слышишь сейчас? Лицо Хисына мрачнеет, его губы сжимаются в тонкую линию. Чонсон знает, что это было произнесено грубо и резко, он и сам сразу же жалеет о том, что произнёс, но он слишком устал за сегодня, чтобы следить за словами. — Меня по сей день поражает, как быстро и легко ты отрёкся от меня и нашей дружбы. — Легко? — почти что вскрикивает Чонсон и начинает истерически посмеиваться. — Быстро? Думаешь, так всё это было? — Выглядело именно так, — произносит Хисын, скрестив руки на груди, всё ещё сжимая бутылку. — Мне плевать, как это выглядело. Это было нелегко, ясно? Это было... — Чонсон глотает ртом воздух. Воспоминания об их последней встрече здесь накатывают на него, как морской прилив. Он не может закончить предложение, боясь, что вся его проснувшаяся уязвимость выльется в слова. — И оно стоило того? Оно стоило стольких лет нашей дружбы? Твои додумывания за меня стоили того? — Выпусти меня, — качает головой Чонсон и подходит к Хисыну, всё ещё закрывающему собой дверь. — Нет уж. Мы только начали, — говорит слизеринец, и Пак на секунду пугается. Чонсон словно стоял и разговаривал с незнакомцем: он ещё никогда не видел Хисына пьяным или хотя бы поддатым, не видел таким решительно настроенным и непреклонным, не видел таким повзрослевшим, высоким, нависающим немного сверху. Это ощущалось так, словно их последний здесь разговор двухлетней давности перемотали вперёд, только теперь они выглядели как самозванцы. От маленьких Чонсона и Хисына не осталось почти ничего. — Пусти, иначе я за себя не ручаюсь, — цедит сквозь зубы Пак, продолжая сжимать в кармане палочку до побелевших костяшек. — А то что? Хисын приближается к его лицу настолько близко, что Чонсон инстинктивно отшатывается назад, достаёт из кармана волшебную палочку и приставляет её к хисыновому горлу. Ли замирает на месте, не ожидавший подобного развития событий. Чонсон, если честно, сам от себя такого тоже не ожидал. — Не терпится проверить? — выпаливает Пак. — Да, не терпится, — почти шепчет Хисын и гулко сглатывает, продолжая смотреть прямо на гриффиндорца. Чонсону кажется, будто из комнаты выкачали весь воздух. — Дай мне шанс. Я прошу всего лишь один шанс, чтобы доказать, что всё изменилось. — Зачем? — качает головой Чонсон, не убирая палочку. — Я не понимаю. Осталось меньше года до выпуска, ещё чуть-чуть и мы разойдёмся, как в море корабли. Зачем ты хочешь всё усложнить? — Я хочу всё упростить. Я хочу вернуть всё так, как было. — Так, как было, уже никогда не будет. Это не разбитая чашка, её не склеишь при помощи "репаро", Хисын. — Я знаю, — кивает слизеринец со вздохом. — Просто позволь мне доказать тебе, что ситуация изменилась. Что я изменился. Чонсон качает головой. Хисын продолжает смотреть на него с такой надеждой во взгляде, что Пак почти ломается. Ещё летом он решил для себя, что переживёт последний учебный год и после выпуска оборвёт всякие связи с родителями и их миром. Хисын всё ещё чистокровный, общающийся с другими такими же чистокровными, его родители поддерживают связь с родителями Чонсона. Это выглядит как замкнутый круг. Чонсон не хочет возвращаться к тому, от чего сбегал с таким отчаянием. — Мы оба выпили, в этом разговоре нет никакого смысла, — проговаривает Пак, медленно убирая палочку в карман. — Этот диалог надо вести на трезвую голову. — Тогда давай поговорим потом, — произносит Хисын с заметно слышимым энтузиазмом в голосе. Чонсон вздыхает, понимая, что только что дал слизеринцу надежду на продолжение разговора. — Когда тебе удобно. — Да, потом, — неопределённо тянет Чонсон, хватаясь за ручку двери. Хисын отходит в сторону. — Чонсон, — зовёт Хисын, когда Пак уже открывает дверь. Гриффиндорец поворачивается к нему, вопросительно выгибая бровь. — Ты часто приходишь сюда? — Нет, — отвечает Чонсон, неловко взъерошивая волосы на затылке. — Это первый раз с тех пор как мы поссорились. Хисын понимающе кивает, поджав губы. Чонсон вздыхает, на мгновение прикрывая глаза. Чёрт его побери за его слабость. — А ты? Чонсон не засыпает сразу же, как касается головой подушки в своей родной гриффиндорской спальне, хотя от усталости готов валиться с ног. Он ворочается в кровати полночи под лунатичные бормотания Бомгю и бездумно таращится в потолок. В его голове заевшей пластинкой проигрывается разговор с Хисыном и последняя фраза слизеринца. Чонсон засыпает под утро, когда полоска света появляется на горизонте и крадётся вдоль стен их спальни. "Я прихожу сюда каждый день".