Рука в руке

Глядя в иллюминатор самолёта, Ибо в сотый раз прокручивал в голове разговор с членами созданной комиссии, которые расследуют его дело. Они пришли к нему в больницу – он честно обалдел – с апельсинами, как в фильмах. Задали множество вопросов, из которых самыми частыми были: «когда Вы поняли, что коньки неисправны?», «почему вышли на лёд, чувствуя проблему с коньками?», «кто последний имел к ним доступ?». И другие вариации тех же вопросов, задаваемые по кругу около часа. Притащили с собой переводчика, чтобы не упустить ни единого слова и не заставлять Ибо напрягать мозги, вспоминая английский язык. Экспертиза пришла к выводу, что коньки его были в абсолютной неисправности, полозья коньков был сломаны, наружного и внутреннего рёбер практически не было, хотя после заточки они должны быть идеальными. Вишенкой на торте стала новость о том, что лезвия, которые были сделаны из высококачественной хромированной стали, оказались сняты, а вместо них к коньку крепилось нечто, не способное удержать и вес ребёнка. Из-за того, что коньки Ибо были дорогими, они были оснащены съёмными полозьями, так что провернуть такой финт труда не составило. Разумеется, появилось два главных вопроса: «кто это сделал и с какой целью?» и «как сам Ван Ибо не понял, что с его рабочим инструментом проблема?». Ибо тогда ответил, что коньки ему отдали с большим опозданием, он переживал не успеть выйти на лёд, поэтому шнуровался в последний момент и думал только о том, как не пропустить свой выход. Высокая женщина из комиссии с конским хвостом на макушке уточнила, подумал ли он в тот момент о странности такой поздней выдачи коньков фигуристу. Ибо честно признался, что нет, ему и впрямь было не до того. Максимум, что могло промелькнуть в его мыслях, так это то, что Чемпионат мира – это большое спортивное мероприятие с кучей народа, где все бегают как оголтелые, кто-то куда-то опаздывает, переживает, что-то теряется, находится, меняется, рабочая суматоха, что в принципе, никогда не вызывало подозрений. По такому сценарию проходят все мероприятия и соревнования, это общеизвестный факт. Комиссию такие ответы вроде бы и удовлетворили, но парень видел в их взглядах немой упрёк, они словно бы перекладывали вину на него самого, и вопреки любым убеждениям, он чувствовал, что они правы. Какой из него великий фигурист, представитель страны, если он не сумел до выхода на лёд почувствовать, что что-то не так? И любые убеждения о том, что он и правда выбежал на арену на последних секундах, сейчас звучали в его голове как самообман и попытка оправдать себя. Ситуация осложнялась тем, что в помещении где проводится заточка коньков, нет камер видеонаблюдения, а в коридорах сновали десятки, если не сотни людей, каждого из которого нужно проработать, и комиссия пообещала этим заняться, передав часть полномочий французской полиции. О сообщениях на телефон он также рассказал. После того, как Сяо Чжань зарядил его айфон и увидел там злополучные «2» и «1», по дате отравления совпадающие с днями проведения короткой и произвольной программы, сомнения в назначении сообщений отпала сразу. Эти данные также передали в полицию, хотя у Ибо закрадывались подозрения, что это мало чем поможет делу. Каждое сообщение приходило с нового номера. – Перестань думать, – раздался слева голос Сяо Чжаня, и Ибо слегка вздрогнул от неожиданности, переводя взгляд на мужчину. Тот мягко улыбался, глядя с одному ему присущей теплотой в глазах. Они светились янтарным блеском, согревая лучше бездушного солнца. – Бо-ди, тебе нельзя напрягаться так, я вижу насколько часто ты уходишь в свои мысли, и это пугает меня. – Чжань-гэ, – Ибо выдохнул, протягивая руку и переплетая пальцы с пальцами мужчины. Они оба чувствовали в этом постоянную необходимость. Касаться, ощущать, осязать друг друга, а была бы возможность, и вовсе не расцепляли бы рук. – Почему ты такой проницательный? – Когда дело касается тебя, я готов быть каким угодно и кем угодно, – Сяо Чжань откинулся на спинку кресла, вытягивая руку в которой покоилась другая рука, каждый палец которой так и тянуло зацеловать. Благо, в бизнес-классе было гораздо меньше людей, и, не считая Юби, которая и так всё знает, остальные занимались своими делами, даже не пытаясь коситься в их сторону. Девушка оставалась с ними до самой выписки на правах его врача, и официально – опекуна, поэтому директор Чжао и многочисленная команда улетели раньше, чему Ибо не удивился. Его беспокоил Исюань, но об этом он подумает позже. – А ещё ты такой романтик, Чжань-гэ, – Ибо слегка улыбнулся, чуть крепче сжимая ладонь в своей руке. Теперь, когда голову не занимали посторонние мысли, он полностью отвернулся от иллюминатора, впиваясь влюблённым взглядом в сидящего рядом мужчину. Юби не раз говорила ему, что он слишком очевиден. Ибо плевал на этот факт, потому что не понимал, как вообще можно сдерживать свои чувства, когда объект его любви – Сяо Чжань? Как можно не пылать при одном взгляде на него? Как не терять голову от одних только прикосновений? Он любил его всегда, каждую секунду своей жизни и все те промежутки между секундами тоже. Любил в моменты близости и если они далеко друг от друга, и даже лежа на операционном столе без сознания, он любил его. Иногда невозможно было терпеть, чувств так много, что они требовали выхода, и самым верным и единственно возможным решением всегда было выговориться. – Люблю тебя. Я такой, какой я есть, только благодаря тебе. Ты ‒ каждая причина, каждая надежда и каждая мечта, которые у меня когда-либо были, и что бы ни случилось с нами в будущем, каждый день, когда мы вместе ‒ величайший день в моей жизни. С каждым его словом, огонь в глазах напротив разгорался с новой силой, и в этом огне не жаль сгореть дотла. Вот только Ибо знал, что никогда не сгорит, потому что любовь Сяо Чжаня не жжёт – она греет, не давая замёрзнуть, баюкает, колышет в объятиях, защищает от всего мира. Его любовь словно бы говорила: «покажи мне самые поврежденные части твоей души, и я докажу тебе, что она всё еще сияет, как золото». Ибо героически отстаивал возможность передвигаться самостоятельно на костылях, но Сяо Чжань сговорился с Юби, поэтому до такси он добирался, как он считал, с позором, сидя на инвалидной коляске, которую толкала Юби, под взором кучи народа и пары репортеров, которые примчались встречать опального спортсмена. Ибо всю дорогу от самолёта до аэропорта, где они прошли паспортный и таможенный контроли, а затем от аэропорта до такси не поднимал головы, боясь заглянуть в глаза другим людям. Он знал, что увидит там разочарование, горечь, осуждение, а хуже всего – неистовую жалость, возможно, что-то ещё, он не хотел знать. Быть объектом сожалений и насмешек вместо звания национального героя, вырвавшего победу для своей страны, не самое приятное чувство, и только на родной земле он сумел ощутить это давление в полной мере. Нет ничего плохого в сочувствии, однако, едва ли здесь нашелся бы человек, который не осуждает его, а искренне переживает за пострадавшего. Сяо Чжань уехал раньше на своей машине, которую он оставлял на платной парковке аэропорта, чтобы встретить его у подъезда и помочь добраться до квартиры без лишних приключений, их и без того хватало с лихвой. Их дом встретил Ибо обволакивающим уютом. Как только он оказался в коридоре, тиски, что сдавливали грудь, отпустили, и дыхание выровнялось. Сейчас – он в своей крепости, он в безопасности, где нет ничьих взглядов, кроме одного – любимого и желанного. Где нет других людей, помимо лучшего из всех живущих на планете. Сяо Чжань помог ему добраться до дивана, а затем принялся бегать вокруг него, принося то дополнительный плед, то воду, то в поисках своего мобильного телефона, чтобы заказать ужин, так как продуктов в холодильнике ноль целых ноль десятых, а кушать хотелось. – Чжань-гэ, не суетись, тише, давай я закажу, пока ты будешь разгружать наши вещи, хорошо? Старший резко остановился, порывисто подошёл к Ибо, крепко поцеловал его, а затем вручил в руки свой телефон с открытым меню доставки, после чего убежал в коридор, гремя чемоданами. Ибо принялся копаться в айфоне Сяо Чжаня, пытаясь выбрать, что он хотел сегодня на ужин. Выбор предстоял нелёгкий, однако, уже через час они сидели всё на том же диване и за обе щеки уплетали родную кухню, успев отвыкнуть от неё за время, проведённое в Европе. Сяо Чжань весь вечер поглядывая на Ибо, сканируя его взглядом и пытаясь понять, как тот себя чувствовал в данный момент. С одной стороны, он понимал, что вряд ли тот в порядке, с другой, нагнетать атмосферу не хотелось от слова совсем, поэтому впервые за все годы их совместной жизни, во время ужина они не трещали без умолку, а молча жевали, погруженные в свои мысли. Ибо мимо воли переносился в тот самый день, стараясь вспомнить посекундно, что происходило на льду, задавал себе вопросы, на которые сейчас совершенно ясно всплывали логичные ответы: «я действительно ничего не понял?» «догадывался ведь, что что-то не так» «как я мог не заметить?» «абсолютный дурак, самовлюблённый слепец» «почему не прекратил, когда после второй лажи почувствовал неладное?» «хотел доказать всем, что лучший» «доказал?» «унизился. заставил Чжань-гэ страдать» И последний ответ, пожалуй, был самым мучительным. Хуже всего, что Сяо Чжань купался в боли каждую секунду с момента того самого падения, и Ибо готов был собственноручно сломать себе вторую ногу, только бы его любимый смог забыть весь тот кошмар, который им пришлось пройти и который отпустит ещё явно не в ближайшее время. А Сяо Чжань размышлял над тем, как безопасно надавить на французскую полицию и, никому не навредив, лично взяться за расследование. Впервые за всё то время, что он занимал высокую должность, он не мучился от груза ответственности и количества работы, а радовался власти, которая была сосредоточена в его руках. И этой властью можно пользоваться. Он всегда был противником эксплуатации своих связей и возможностей, но ранее дело не касалось Ибо. Которому о планах Сяо Чжаня, конечно же, знать не стоило. Ему стоило только отдыхать, хорошо кушать и крепко спать, дышать свежим воздухом и часто находиться на солнце. Об остальном Сяо Чжань позаботится сам. – Чжань-гэ! – А? – он дернулся, поворачиваясь к Ибо. – Что случилось? Где болит? – воскликнул он и сразу кинулся к нему, обхватывая чужие плечи руками. – Всё в порядке, я тебя уже четыре раза звал. Сам же мне говорил не зависать в мыслях надолго, вот и я теперь тебе это говорю. А будешь много думать – состаришься, – младший аккуратно снял в себя чужие руки и сам подался в тёплые объятия, моментально чувствуя как его обнимают со спины. – Я ведь не старый, – пробурчал Сяо Чжань ему в макушку. – Не старый, гэ, не старый, – Ибо с упоением вдохнул полной грудью запах Сяо Чжаня, желая раствориться в этом моменте. Нет ничего лучше этого ощущения безграничной любви, что пропитала каждый миллиметр их дома, что заменила им кислород и разгоняла кровь по их венам. – Давай в душ, я помогу тебе помыться, чтобы не навредить ноге, и в постель, – подбородок Сяо Чжаня всё еще был на макушке Ибо, волосы того щекотали лицо, но отвернуться не хотелось, хотелось наоборот – просидеть так до конца света, до момента, когда взорвётся Солнце, в Землю врежется астероид или их солнечную систему сожрёт какая-нибудь чёрная дыра. Сидеть так до последнего вздоха, ведь и умереть не жаль, если последним, чем он дышал был его Ибо.

***

Исюань хотел сбежать, спрятаться от проблем, но в какой-то момент осознал, что он сам – проблема, что куда бы он не подался, всюду возьмёт с собой этот непомерный груз. Сложить дважды два не составило труда, а вот найти теперешний адрес бывшего лучшего друга было задачей посложнее, но он и с ней справился. Как только он оказался в Китае, пришлось писать объяснительные на имя директора Чжао и провести у него на ковре несколько часов, решая как замять ту ситуацию, в которую они совместно вляпались. Директор Чжао отказывался от версии, что кто-то намеренно повредил коньки, желая дать журналистам информацию, что произошедшее – несчастый случай, и что никто ответственность за это нести не может, так как виновных нет, а пострадавшие? Так их полно, начиная непосредственно Ибо и заканчивая самим директором Чжао, которому приходилось, как он выразился, «отдуваться за всех». Исюань бы возразил, но, как всем известно, с начальством не спорят и оно всегда право. Приняв решение, что директор Чжао обнародует официальную версию – несчастный случай, Исюань задал всё же закономерный вопрос: «а как же комиссия и расследование?». На что директор выразительно на него посмотрел и вновь повторил фразу про «отдуваться», затем правда более внятно объяснил, что надавив на нужных людей, они заберут право расследовать ЧП у французов, аргументруя это тем, что Ван Ибо – китайский спортсмен, поэтому и заниматься этим должен Китай, а тут уже труда не составит всё это дело замять. Им скандалы не нужны, и так вляпались по самое не балуй, так пускай хотя бы дальше вся эта канитель не заходит, потому что иначе проблем они долго не оберутся и репутация будет значительно подмочена, чего допустить не то, что нежелательно – недопустимо. Спорить было бессмысленно, хоть он и пытался, пускай и понимал мотивы директора, ведь тот не знал всей правды, не знал, что виновник стоит перед ним, а если бы узнал – гнал бы взашей и был прав. Он постоянно рушит судьбы: свою, Шэнь Тао, Юби, Ибо... В конце концов, может ли он хоть что-нибудь в этой жизни сделать правильно? Пока он добирался до дома Шэнь Тао, пришел к одной целостной мысли, что крепко засела в его голове, намертво цепляясь за будто воспаленный от стресса мозг. «Всё моё горе говорит об одном: так не должно быть. Это не так, как должно быть. И мир смеется. Держит меня за горло. Говорит: но это так.» О нормальном сне он забыл ещё в тот самый день, когда Ибо на его глазах, как сломанная кукла, полетел на лёд, и если бы не громкая музыка и шум зрителей, наверняка бы до слуха донёсся ужасающий хруст. Но хватило просто видеть. Видеть и чувствовать, что на одну сломанную кость Ибо, в его собственном теле будто бы сломались все кости сразу. Но даже эта боль не смогла вытеснить ту, что создало сознание, взрывом атомной бомбы искромсав в одно мгновение всё то, что Исюань так долго строил. Шэнь Тао жил в довольно богатом районе, похожих на те идеальные улицы в фильмах, где каждый дом имелй не менее двух этажей, газон и высокое ограждение, скрывающее от посторонних всё, что происходит внутри. Он припарковался возле одного из будто одинаковых белых домов, и замер в нерешительности. Голову посетила шальная мысль, а что если он не при чём? Но он тут же её откинул, потому что таких совпадений не бывает, не в реальной жизни. Но что он может сделать? Врезать в лицо с порога или поздороваться? Тот ведь сразу поймёт, что к чему. С чего вдруг Исюань решил, что Тао вообще пустит его на порог своего дома или будет вести диалог? Доказательств у него не было, но всё-таки попытаться поговорить стоило. По правде говоря, стоило ещё давно, казалось, в прошлой жизни, но если тогда не удалось нормально объясниться, то второй раз он такую же ошибку допускать не станет. Он по горло сыт всем тем, что сейчас уже с ними произошло. Вопреки его ожиданиям и здравому смыслу, Шэнь Тао мало того, что оказался дома, так ещё и открыл ему дверь. Выглядел он точно таким же, каким Исюань его помнил в юности, разве что вытянулся немного и теперь был выше него ростом. Хотя главное отличие было во взгляде, глаза его были тёмными, непроницаемыми, словно Северный-Ледовитый океан поселился в его глазах, став неотъемлемой частью его существования. Заметив кто его гость, по лицу Шэнь Тао прошлась легкая рябь беспокойства, пускай и исчезла без следа, словно её и не было вовсе. – На чай не приглашу, – это было первое, что сказал он ему после стольких лет. Исюань и не ждал приглашения, на самом деле, он сам не понимал, чего конкретно хотел добиться, когда ехал сюда. Попросить прощения и всё объяснить за события, срок давности которых давно истёк или хорошенько приложить свой кулак о чужое лицо, выместить злость, показать, что то, на что решился Шэнь Тао, уже за гранью и морали, и закона? Наверное, всего сразу, оттого он завис, рассматривая человека перед ним и не узнавая. Конечно, ведь тот, прежний Тао, никогда бы на такую низость не решился. И демон на левом плече услужливо напомнил, что это он, Исюань, виноват в том, каким Шэнь Тао стал сейчас, пускай голос ангела на первом плече всеми силами пытался докричаться, что он не виноват, он на самом деле никогда виновен не был. – Но ты меня выслушаешь, – наконец собравшись с мыслями, выдал он. – Иначе я за себя не ручаюсь. И если не хочешь, чтобы помимо тебя это слышали ещё и твои соседи, в твоих же интересах пустить меня в дом. Шэнь Тао наклонил голову вбок, смотря на Исюаня сверху вниз. – А о чём мы вообще можем с тобой разговаривать? Мне дышать с тобой одним воздухом противно, а ты говоришь впустить тебя в свой дом. Зачем? Ты хочешь и в нём что-то сломать? – он говорил тихо, но твёрдо, держался уверенно и спокойно, в противовес пылающему Исюаню, который боялся подобрать не те слова, вспылить и наделать ещё больше ошибок. – Шэнь Тао! – Я за него, – резкая ухмылка вдруг перерезала миловидное лицо, состарив его на несколько лет. – Обмен любезностями окончен? Тогда выметайся. – Я сейчас себя еле сдерживаю, – и Исюань не врал. Всю свою заначку он выкинул еще во Франции, до кучи травма Ибо, кризис в отношениях с Юби, разбирательства с директором Чжао, бессонные ночи, нечеловеческая усталость, заебаность жизнью и сотней проблем, что словно снежная лавина, обрушились на его голову в одночасье. – Мы оба знаем, что ты в этом разговоре заинтересован не меньше меня самого, поэтому не устраивай цирк. Впусти меня и мы поговорим. – Впущу тебя и ты меня разрушишь. – А разве я не сделал это ещё тогда? И Шэнь Тао пустил.