Атаманов конец

      Волчок поправлялся, но медленно. Миланья лечила его травами, которые дурно пахли и щипались так, что он хотел выть от боли, а ночами она шептала заговоры. Петуха забили и зажарили. Несколько дней ели мясо, а Грачу доставались кости.       Время шло. Недут срубил отдельные лавки для Миланьи и Лога, даже для Волчка, пусть и нехотя. Волчка он по-прежнему не любил, но постепенно они друг к другу привыкали. Драк меж ними больше не было, хотя обмен колкостями не прекращался ни на день.       Пришла осень. Становилось холоднее с каждым днём, ночи стали длиннее, чаще шли дожди, и землю покрыл слой листьев. Недут ходил на охоту и брал с собой Лога. Лог с восторгом тащил огромный, тугой лук, украшенный резьбой, учился охотничьей мудрости у Недута. Хотя Волчок говорил, что охотник из Недута никудышный, и грозил, что станет учить Лога сам. Как оправиться от ран.       Миланья была единственной силой, способной заставить его не напрягать тело работой. Хотя он частенько нарушал её запрет, когда она уходила в лес за травами, или за водой, или за грибами. Волчок брал в руки меч, точил его, смазывал жиром и упражнялся, разминая ослабевшие руки. Лог, наблюдая за ним, подбирал палку и повторял.       Так они жили до первых снегов, примеряясь друг к другу, и дружба меж ними всё крепла.       Миланья сидела у очага и подшивала Логу заплатку на рукав большой костяной иглой. В землянке было натоплено, жарко. Волчок со скорбным лицом пил горький отвар, то и дело морщась, потому что гадость была та ещё. Недут вырезал новый узор на луке, новую зарубку, означающую ещё одну пережитую им осень. Всего их было двадцать. Лог, завёрнутый в одеяло из волчьей шкуры, клевал носом.       За окнами выла вьюга. Было темно, и валил крупный снег. Грач, лежащий у двери, поднял голову. Дверь распахнулась. Все обернулись, решив, что ветер проказничает. По землянке закружили снежинки, ледяным ветром обдало каждого, огонь в очаге едва не потух.       Грач вскочил и залаял. Недут поднялся, выхватив нож. Волчок схватился за рукоять меча. Миланья обняла Лога.       В землянку вывалилось белое существо, с ног до головы облепленное снегом. Оно упало на пол, застонало.       — Заприте дверь! — велела Миланья.       Недут с трудом закрыл дверь, поборовшись с ветром. Снега намело на порог. Грача отогнали, он затих в углу, напряжённый. Миланья подошла к незнакомцу, придерживая живот. Волчок загородил ей путь.       — Не подходи, — строго сказал он на недовольный взгляд Миланьи.       Волчок присел на корточки и толкнул чужака в плечо. Тот застонал. Волчок перевернул его, чужак открыл глаза. На его ресницах застыли снежинки, взгляд был мутный, а глаза светлые, как лёд. Лицо замотано до самых глаз.       — Кто таков? — спросил его Волчок. — Как нашёл нас, а?       Чужак молчал, не понимая, видимо, его слов. Волчок снова толкнул его.       — Ну?! Говори, не то на мороз выставлю!       — Хватит! Не надо, — Миланья схватила Волчка за плечо. Он поднялся, злобно глядя на чужака. — Не видишь, он замёрз? Зачем пытать его? — взмолилась Миланья.       Волчок поджал губы. Он дёрнул плечом, Миланья отпустила его. Волчок кивнул Недуту. Они подняли чужака и потащили к огню. Лог отошёл, опасливо, но с любопытством глядя на происходящее.       Его положили на шкуры, которыми был устлан пол у очага, и Миланья начала раздевать его. Она стянула сначала накидку, которым была замотана верхняя часть его тела и лицо. У незнакомца были рыжие волосы, спутанные и собранные на затылке, тонкие косички свисали с висков вдоль лица. Лицо оказалось бледным, почти синим, едва заметно проглядывали на коже маленькие веснушки. Оттаяв, ресницы оказались тоже рыжие, как брови и волосы.       Сырую, заледеневшую одежду Миланья развесила по лавкам сушиться. Худощавого, бледного чужака растёр до красноты Недут, а потом закутал в одеяло. Тот оттаял, пришёл, наконец, в себя.       — С-спасибо, — первое, что он сказал, с благодарностью посмотрев на сидевших вокруг него людей. — Не знаю, как вас благодарить…       — Не надо нас благодарить, — заявил Волчок, глядя на него тяжёлым взглядом исподлобья. — Духи сами распорядятся, мы получим плату. Скажи лучше, кто ты таков? Как тебя сюда тропы занесли?       — С-северин… Меня называют Северин, — сказал мальчик, которому, с виду, было не больше зим, чем Волчку. Только в сравнении с ним, он смотрелся совсем ребёнком. Мальчик посмотрел на них с тревогой. — Я привык знать, с кем говорю.       Волчок громко фыркнул.       — Ишь, чего захотел! Ты погляди!       Никто его веселья не поддержал. Северин в том числе. Он ждал ответа, и первой заговорила Миланья, не чувствуя от него никакой опасности.       — Моё имя Миланья, — сказала она. — Я готова заверить тебя, Северин, что здесь тебя не обидят, дадут кров и еду.       Северин кивнул.       — Спасибо, хозяйка.       Он покосился на её живот, который Миланья, как ни старалась, но спрятать уже не могла. Она ощутила неловкость, хотя стыдиться было нечего, и отвела взгляд. Волчок обнял её за плечи.       — Чего смотришь, рыжий? — недовольно спросил Волчок. — Хочешь, пощекочу тебе горло своим ножом?       Северин встрепенулся и быстро покачал головой.       — Нет. Прости, хозяин, — он склонил голову. Миланья понимала, что угрожать гостям неправильно, но смолчала.       — Запомни, рыжий, ты тут — никто и звать тебя никак, — жёстко заметил Волчок. — По сему, не зарывайся. Белая даст тебе и еды, и крова, потому как она добра, как светлый дух. Я щадить не стану. Сделаешь не по-моему — зарежу. Разумеешь?       — Разумею, — тихо пролепетал Северин.       — То-то же, — удовлетворённо кивнул Волчок. — Лог, подай ему плошку.       Лог подал Северину плошку с похлёбкой и хлеб, который Волчок и Недут неизвестно откуда брали. Неизвестно для Миланьи. Они-то сами знали, где можно поживиться — не раз и не два наведывались в дом Желана, где теперь старшим был его сын Первак. Ясна оставляла им хлеба, считая их разбойниками и боясь, как огня. Они же воровали в доме кур, один раз увели ягнёнка. С Первака не убудет — считали они.       — Теперь сказывай, откуда ты и как нашёл наш дом, — велел Волчок, дав Северину время поесть и подумать.       Северин вытер рот рукавом рубашки, отставил плошку и заговорил…