Атаманов конец

      За пологом было темно. Слабый свет пробивался сквозь щель между полом и тяжёлой тканью. Миланья попятилась и неловко села на отцовскую лавку, покрытую волчьими шкурами. Она не успела подняться. Волчок навалился сверху, прижимая к постели.       — Ты красивая, Миланья, — заговорил Волчок ей на ухо. Миланья отвернулась от него, зажмурившись. Его голос урчал, тёк, как густой мёд, заставлял спину покрываться мурашкам. — Молчишь? Вот и молчи.       Волчок отложил тяжёлый меч, приставив его к лавке, зазвенел ремнём и задрал Миланье юбку, ощупав её ноги. Она сжала колени, содрагаясь от прикосновений его рук. Руки казались ужасными: твёрдыми, шершавыми. Да кора дерева была куда мягче!       Миланья задрожала. Платье в груди казалось узким, она не могла вздохнуть. Волчок развёл ей ноги и лёг сверху, тяжёлый. Он говорил в ухо про её красоту и целовал лицо… Слёзы защекотали щёки. Миланья поползла выше, пытаясь убраться подальше от грубого мальчишки. Он не пустил. Миланья обхватила его плечи, да так крепко, что свело пальцы.       Унижение длилось недолго. Миланья не позволила себе закричать, чтобы не напугать брата. Не хотела она, чтобы Лог прибежал и увидел её такой…       «Перетерпеть, нужно перетерпеть, — уговаривала она себя, и ноги дрожали. Кожа стала влажной, платье прилипло к разгорячёному телу. Волосы разметались по постели. — Это ради нас…»       Волчок остановился. Миланья не шевелилась, она ощущала тепло между ног. Потом Волчок поднялся. Миланья смогла, наконец, вздохнуть. Она открыла глаза и едва различила силуэт разбойничьего атамана во мраке комнаты. Она медленно села, не чувствуя себя. Странное ощущение одолевало её: теперь было всё равно. Самое страшное случилось, после только смерть…       Миланья сдёрнула передник и вытерла им между ног. Совсем грязная. Она захотела помыться, но сейчас помыться нельзя. Придётся терпеть до утра.       — Мне нужно уложить брата, — сказала Миланья спокойным голосом.       — Делай, что хочешь, — бросил Волчок, забираясь на широкую лавку её отца. Он устроился где-то в темноте и затих.       Миланья поднялась. Её чуть шатало. Она свернула комком испачканный передник и положила на край лавки. Миланья тяжело прошла до полога и отогнула его. Гул разбойничьих голосов донёсся до неё. Они сидели у очага и пили.       — Лог, пора спать. Иди сюда, — позвала она, будто никого не было в её избе.       Лог спрыгнул с лавки и быстро подбежал к ней. Он обхватил её за бёдра и уткнулся головой в живот. Миланье стоило больших усилий не поморщиться от боли. Она взяла брата за руку и повела укладывать спать.       — Когда отец вернётся, Мила? — спросил Лог, когда Миланья помогла ему забраться на лавку и накрыла одеялом из тёплых шкур.       — Скоро.       — И он выгонит лиходеев, да?       — Да.       — Мила, — брат приложил маленькую ладошку к её лицу и вытер уже подсохшие слёзы. — Ты плакала? Он обидел тебя? Он тебя бил?! Я слышал, ты кричала.       Миланья обняла брата и поцеловала в лоб.       — Не бойся. Я отдала ему кое-что, а он обещал, что не даст нас в обиду.       — Ты ему веришь? Он лихой, вор, а вдруг хитрый лис? Оборотень!       — Что мне ещё делать, братец? — устало спросила Миланья. — Засыпай и попроси духов, чтобы они скорее помогли нам…       — Хватит болтать! — сказал из темноты голос Волчка. — Белая, иди ко мне. Ну?!       Миланья поднялась и подошла к лавке, где когда-то спали родители. Лог замолчал. Миланья забралась в постель. Она хотела укрыться, но Волчок придавил одеяло. Значит, ночью будет холодно. Миланья не решилась просить его подняться. Она легла на бок, подложив руку под голову, и притянула колени к груди. Уставшие глаза закрылись сами.       Волчок прижался к её спине. Он потёрся носом об её затылок, но Миланья уже засыпала и не имела никаких сил отталкивать его. Волчок перекинул через неё тяжёлую руку… Но стало теплее.

***

      Проснувшись, Миланья долго не открывала глаза, слушая голоса брата и Волчка.       — Покажи, что там у тебя, — попросил Волчок. Он сидел рядом. Миланья чувствовала его тепло и запах. Братишка недовольно засопел. — О, лошадь. Сам сделал?       — Нет, отец принёс, — буркнул Лог недоверчиво. — Отдай!       Волчок хмыкнул.       — Хочешь, я покажу тебе своего коня? Обещаю, он ничуть не хуже твоего.       — Коня?.. Настоящего?       — Да. У меня лучший конь из всех лошадей на свете. Быстрее него не бегает ни один, — бахвалился мальчишка-атаман.       — А не врёшь? — не без интереса спросил брат.       — На что мне врать? Или ты считаешь меня лжецом?       — Нет. Покажи коня!       — То-то же, — хмыкнул Волчок. — Жди меня на дворе, я сейчас выйду.       — А Мила…       — А что Мила?       — Не обижай её, она добрая. Она из-за тебя плакала. Она тебя не любит.       — Я не мёд, чтобы меня любить, — заметил Волчок. — Но ладно, я не обижу её. Ты прав, она добра. А теперь беги.       Лог нехотя ушёл, бросая взгляды на спящую, как он думал, сестру. Только он скрылся за пологом, Миланья открыла глаза. Всё тело болело после случившегося ночью. Усталости не стало меньше, будто даже больше. В висках неприятно стучало. Миланья совсем не выспалась, хотя не просыпалась ночью ни единого раза.       — Что ты задумал? — спросила она, сев на лавке, и хмуро поглядела на Волчка. Тот повёл бровями.       — Я? Ничего, — хмыкнул он.       Волчок показал ей что-то белое, и Миланья не сразу узнала свой передник. На ткани были бурые пятна засохшей крови. Волчок глухо спросил:       — Почему не сказала? Я мог быть осторожней с тобой, белая.       Миланья опустила глаза. Сказала, что бы изменилось? Вряд ли Волчок пожалел бы её девичество…       — На, возьми, — сказал мальчишка и натянул ей на запястье тонкий браслет из кожаных шнурков.       — Забери. Мне не нужны твои подарки, лихо ты, одноглазое!       — Возьми, — упрямо сказал Волчок, сжимая её ладони. Миланья посмотрела на него исподлобья. Он сидел близко и глядел на неё своими волчьими глазами. — Если духи на моей стороне, ты родишь сына и подаришь ему.       Миланья фыркнула. Она старалась показать, что ей всё равно на его глупые просьбы. Он ей не атаман, чтобы приказывать. Но в душе стало боязно. Впервые Миланья тревожно подумала, что духи могут благоволить молодому атаману, и она, быть может, уже понесла от него. Что скажут люди о ней и бедном сыне? Сын лихого человека! Хуже клейма нет на свете!..       — Родишь дочь, назови её Ульва.       Миланья сглотнула. Руки задрожали. Она не хотела родить ребенка разбойника и надеялась всей душой, что ничего у них не вышло этой ночью. Воистину, тёмная ночь…       — А родишь сына, назови его Равенн, как звали моего отца, — закончил Волчок.       Он поднялся. Миланья тоже встала, но не подняла головы и всё смотрела на его грязные сапоги. Слёзы застыли в глазах. Волчок взял её лицо в мозолистые руки.       — Ты мне понравилась, Миланья, пусть духи будут к тебе добры, — он поцеловал ей лоб.       И ушёл прочь, оставив Миланью одну.

***

      К вечеру изба и двор были пусты. Стояла тишина, только сверчки трещали по кустам. Миланья купала брата в бадье, вода пахла душистым травяным настоем. Мысли её витали далеко отсюда. Она не могла забыть слова Волчка и боялась, как бы ей не пришлось называть сына Равенном или дочь Ульвой. Кто знает, как удачлив этот юнец?       Миланья завернула брата в полотенце и подняла, чтобы отнести в дом. Лог, не переставая, рассказывал заново одну и ту же басню про рыжего коня мальчишки-атамана, на котором Волчок прокатил его вокруг избы. Брат будто бы забыл о том, что Волчок им не друг и не родич, что он лихой человек, которого надо бояться.       Она поставила брата на пол и вытерла ему волосы полотенцем, затем велела одеваться и садиться за стол. Лог, недовольный, что она не слушает про коня, надулся и засопел. Затопотил босыми пятками по полу. Миланья вернулась на двор, чтобы выплеснуть из бадьи воду.       Темнело. Первые звёзды высыпали на небо, полетели надоедливые комары. Миланья обмахнула лицо, прогоняя их. Она поёжилась. Было холодно.       — Мила?       Миланья выпрямилась и обернулась.       — Отец! — она бросилась к нему.       Ворот больше не было. Разбойники вынесли их ещё минувшим вечером. Огород был вытоптан множеством следов лошадей и людей. Козу угнали, убили несколько кур, и теперь только три наседки и голосистый петух кудахтали в загоне.       Отец обнял её, и Миланья не сдержалась от слёз. Она заплакала горько и громко, чего не случалось уже давно — со смерти матери. Миланья задрожала. Она цеплялась за рубаху отца и его жилет с меховым воротником, боялась, что он исчезнет, если она отпустит его.       — Тихо, дочка, тихо, что у вас приключилось? Я не узнаю тебя. Что с избой? Где калитка?       Миланья отцепилась от него, вскинула красное мокрое лицо и сказала одними губами:       — Лихие люди, отец.