Пара тысяч вопросов

      Занимается заря.       Чернильно-черные ночные тени тают, становятся все серее и светлее. Из графитно-серых в бледную молочную дымку. Утренний туман стелется по земле, глушит звук шагов, скрывает следы. Золотой диск солнца пробивается сквозь кроны деревьев, наполняя рассветный мир бледно-желтым светом, который становится все насыщенней, и вот уже через мгновение горит за деревьями оранжевым пожарищем. Ранние пташки просыпаются, сбрасывают оковы ночной дремоты, и лес заполняется сонными еще трелями и бодрым щебетанием.       Син останавливается, достигнув вершины утеса. Сбрасывающий сонное оцепенение лес раскинулся перед ним как на ладони. Медленно поднимающийся из-за горизонта солнечный диск золотит темные силуэты деревьев. А в бескрайнем, все еще темно-синем с легкой голубой каймой, небе горят миллиарды звезд и бледный полумесяц растущей луны. Прекрасней просыпающейся природы может быть лишь девушка, смотрящая на нее.       Никкаль сидит на старых качелях.       Шелестит листва могучего дуба, упирающегося корнями в склон утеса. Ветви скрипят, словно живые, как будто бы старый исполинский дуб рассказывает свою историю. И юная студентка слушает со всей прилежностью ученицы. Обхватив руками веревку, она опасно свешивается в сторону, вместе с хлипкой конструкцией: два каната, накинутые на могучую ветвь, и деревяшка для сидения посредине. В пыльной, дорожной одежде и сапогах, омытых лишь утренней росой, в ее стянутых в практичную косу волосах запутались мелкие веточки и листок с дерева, а на задумчивом лице залегли тени усталости. И тем не менее, Никки была привычно прекрасна. Словно нимфа, вкусившая боль и разочарование человеческой жизни.       Син осторожно, чтобы не потревожить девушку, приближается. Юноша замирает за ее спиной, поднимает руки и обхватывает канаты. Никкаль не поднимает головы, только тяжело вздыхает. Она знает, что он рядом, чувствует присутствие, так же раньше ощущала взгляд.       Они молчат, не тревожа друг друга, смотрят на рассветный лес. Как солнце поднимается все выше и выше. Краски становятся сочными, яркими, ночные приглушенные тона отступают. Как медленно, подобно светлячкам, гаснут звезды, пропадая со стремительно светлеющего неба. Как первые птицы поднимаются над кронами деревьев и парят в рассветной тишине.       Наконец, когда солнце почти полностью поднимается из-за леса, Никкаль отрывает руку от одного из канатов и мягко проводит ладонью по доске рядом с собой.       Син не мешкает, приближается привычно крадучись, обходит качели и осторожно садится рядом с Никки. Доска мала для двоих, и канаты протестующе скрипят. Но юноша и девушка только теснее соприкасаются плечами и устраиваются пусть, не с комфортом, но рядом друг с другом.        — Как все прошло? — спрашивает Син.       Его голос почти не ломает утреннее безмолвие мира вокруг. Шепотом вплетается в прохладный ветерок и шуршание листвы.       Никкаль пожимает плечами. Она, наконец, убирает вторую руку с каната, кладет ладони к себе на колени и сжимает в пальцах край своего плаща. Девушка переводит непривычно пустой взгляд на Сина, но, не в силах задержать его, опускает и теперь рассматривает свои тонкие пальцы.        — Хочешь поговорить? — выдавливает из себя юноша.       Он взволнован и порядком испуган. Никкаль ведет себя непривычно, хоть он и может понять, почему.        — Нет, — качает головой Никки и вдруг резко взмахивает рукой.       Качель отклоняется назад, ноги Никки отрываются от земли, но она словно бы не замечает этого.        — Там много чего произошло, и я просто должна все осознать.       Никки вновь замирает, прикусывает губу и почти с мольбой смотрит на Сина.        — Разложить, — подсказывает он.       Она облегченно кивает. В нем необходимое ей спокойствие, и она ничего не должна объяснять, Син понимает ее без слов. Он якорь, за который она хватается, уверенная, что он не сдвинется с места ни на дюйм. Веря, что он удержит ее.       И Син не подводит.        — Хорошо.       Они наблюдают, как солнце поднимается все выше и выше. И вот уже лучи света копьями бьют их прямо в лицо. Син прищуривается и ловит на себе удивленный и привычно озорной взгляд Никкаль.        — Знаешь… — она стремительно краснеет, но заставляет себя продолжить: — Мне всегда казалось, что у тебя глаза как две луны. Холодные, далекие… А сейчас они словно кусочки янтаря.       Ее голос становится тише и тише с каждым словом. Она шепчет последнюю фразу и смотрит на него снизу вверх. Потрясенная своей откровенностью и смелостью. Готовая идти до конца. И невероятно уставшая.        — Янтарь — это слезы по солнцу, — отвечает Син, склоняясь ближе.       Никкаль тянется вперед, проводит ладонью по его лицу, словно стирая соленую дорожку.       Может быть, завтра их мир рухнет в пучину отчаяния и тьмы. Может быть, водоворот истории затянет на самое дно и золотые цепи прикуют к истине. Может быть, друзья окажутся врагами, а скрытые тенями злодеи протянут руку помощи. Может быть, тот, кто заключил в себя целый мир, окажется не тем, за кого себя выдает.       Может быть, ничего другого уже и не нужно?       Син склоняется еще ниже. Его холодная рука находит горячие ладони Никкаль, и пальцы сплетаются, сжимают с силой, грозясь перемолоть кости и стать единым целым. Сердца бьются в унисон, пытаясь сказать все то, что на самой поверхности, раскрыть все секреты и не оставить больше никаких недомолвок. А тонкие губы Сина против воли шепчут:        — Никкаль.       И это обратное заклинание срабатывает не хуже. Никки тянется к нему навстречу. Преодолевает те мучительные сантиметры, что всегда оставляла для него, сама. Решительно накрывает его губы своими.       Прикосновение выходит испуганно-жадным. Нежные движения почти робкие и неуверенные, но полные ласки, солнечного тепла, что больше не обжигает, а согревает. Нега и наслаждение, чувства порывом приоткрытой души наполняющие касания. Смешение красок и гул бьющихся сердец.       Когда Син отстраняется, Никки продолжает сидеть не открывая глаз. Она стискивает его руку в своих, боясь отпустить. Словно он исчезнет, как утренний морок.        — Ты останешься?       Он наклоняется, целует ее почти невесомо. И отстраняется так же стремительно, как и всегда, подстегнутый восторгом ее горящих глаз:        — Ты прикажешь мне уйти?