Пара тысяч вопросов

      Играет арфа. Мелодия льется, подобно весеннему ручью, только сбросившему оковы льда. В гармоничный перезвон вплетаются удары барабанов, делающие музыку более ритмичной и сильной. Два непохожих инструмента сплетаются, рождая звуки, наполняющие все вокруг. Перезвон становится все тягучее и плавней, а удары хаотичнее и резче. Мир плавится, рушится и собирается заново. Искусные руки и чуткие пальцы музыкантов рассказывают историю сотворения, легенду, что завораживает сентиментальных слушателей.       Находясь словно в трансе, кружатся пары. Освещенные огнями костров они кажутся призраками других миров на одну ночь посетившими эту землю. Задорный, наполненный юностью и беспечностью смех гармонично вплетается в музыку. Редкие девчачьи вскрики только наполняют мелодию какой-то новой молодой бесшабашенностью. Син привычный посторонний наблюдатель.       Он замирает на краю поляны, надежно скрытый широкими стволами и нависающими ветвями. Подобно молодому, любопытному волку, вышедшему из чащи на свет и тепло.       Никкаль, напротив, в самом центре веселья. Ияр кружит ее, обнимает крепко за талию и то и дело приподнимает над землей. Никки заливается смехом, откидывает голову назад и позволяет ночному ветру играть со своими волосами. Но стоит только преподавателю разжать свои объятья, как девушка исчезает. Она скользит сквозь толпу, пока кто-нибудь не схватит ее за руку.       Су утягивает Никкаль поближе к костру. Усаживает на расстеленный кем-то прямо на земле плащ, вручает в руки кружку с напитком и разве что пледом не укрывает. Никки улыбается широко и благодарно, откидывается на заботливо подставленное плечо подоспевшего Шимуна и проводит блаженные минуты в окружении друзей. Но стоит им только отвлечься на вторгшуюся в их маленький рай миниатюрную девушку, как Никки вновь скрывается среди танцующих.       Теперь она пытается не затеряться в толпе, а обойти ее по краю. Ей снова не удается исчезнуть. На этот раз на ее пути, словно из ниоткуда возникает ректор. Никкаль пытается уважительно поздороваться, но он ловит ее за руку и мягко утягивает в сторону от веселья. Пока они неспешно беседуют, пользуясь ночными тенями, Син крадучись приближается. В завершении разговора Ниалл нежно проводит кончиками пальцев по ее щеке, словно стирая слезинку.       Син наблюдает как ректор неспешно удаляется, а девушка, обессилев, прислоняется спиной к дереву. Перед ними на поляне продолжается праздник, все так же звенит музыка и все так же кружатся в танце студенты.        — Госпожа, — тихо окликает ее Син.       Никкаль не вздрагивает, она давно почувствовала его присутствие и лишь оборачивается на голос. В ее глазах больше нет напускного веселья, они полны печали и призрачной надежды. Ее пухлые, манящие губы больше не кривятся в вымученной улыбке. Никки откидывает волосы с лица, якобы случайно проводит ладонью по лицу и, наконец, смотрит юноше прямо в глаза. Задает вопрос раньше, чем он успевает сорваться с ее губ:        — Ты что-то узнал? Ох, то есть, привет…       Син медленно кивает. Никкаль вздрагивает, как от резкого, неожиданного удара. Отлипает, наконец, от дерева и разворачивается к нему лицом. Впивается взглядом, теперь уже горящим от нетерпения и нерушимого пламени надежды, в замершего напротив Сина.        — Пока это лишь зацепка, не возлагай на нее больших надежд. Я хотел, чтобы ты знала.       Он переводит взгляд на танцующих, не в силах наблюдать, как гаснут искры в ее лучистых глазах, а во взгляд возвращается исконная печаль.       Никкаль молчит, ищет что-то в его лице.        — Ты расскажешь мне?       Син кивает, смотрит поверх ее головы на раскинувшееся перед ними веселье. Мир наполнен веселым гомоном, музыкой, светящимися от удовольствия и счастья лицами. Сладкий цветочный запах от венков, что девушки надевают на головы юношей и сдобные ароматы свежих лепешек, подаваемых с фруктовыми сиропами, смешиваются в нежное наслаждение. Глиняные графины гуляют по рукам, пряная жидкость обжигает, вселяя в головах пьющих ее легкий гул, лишь усиливающий все наслаждения этой ночи.        — Я нашел место, где Этан часто бывал. Сначала нужно убедиться, что зацепка верная, потом я все проверю.       Никкаль прикрывает глаза, так она стоит мгновенье, а потом неуверенно делает шаг ему навстречу. Она протягивает руку и мягко касается его ладони. Неуверенная, растерянная, полная благодарности, которую она не знает, как выразить.        — Син, я пойду с тобой и помогу, — шепчет она.       Теперь ее глаза снова горят, пламя от костров захватывает ее, поглощает естественный цвет радужки. Это целеустремленность, надежда и несокрушимая жажда узнать правду. Воля, сила и немного отчаянье.       Юноша улыбается, чуть заметно, только уголками губ, и мягко кивает.        — Я могу сделать что-то еще?       Он не медлит, согретый теплым прикосновением ее пальцев к тыльной стороне свой ладони.        — Научи меня, — произносит Син, кивая в сторону танцующих.       Никки понимает его не сразу: хмурится недоуменно, оборачивается изумленно, улыбается озорно.        — Что ж, раз уж ты так выручил меня со стрельбой из лука, думаю, это будет честно.       Юноша поворачивает ладонь, так, что горячие пальцы Никкаль касаются каждого миллиметра его кожи. Когда они соприкасаются только подушечками трех пальцев, в хрупком моменте, не прикосновения даже, а невесомого касания, почти не ощутимого физически. Когда сердца ухают куда-то вниз, а воздух становится раскаленным. Тогда Син делает шаг назад, и зачарованная Никкаль шагает за ним, не разрывая контакт.       Они бредут сквозь лесную чащу, перелезают через поваленные деревья и продираются сквозь разросшиеся кусты. Их руки все еще словно скованны невидимыми наручниками, потому что максимум, что разделяет кончики их пальцев, — это несколько мучительных миллиметров.       Стихает музыка, на место ей приходят звуки леса. Ухает ночной охотник-филин, шуршит трава, потревоженная мелким зверьком, да завывает поднявшийся ветер, играющий кронами деревьев. Свежий запах листвы сменяет сладость праздничной поляны. Вокруг больше никаких любопытных глаз, ни одного студента или преподавателя. Никого, кто мог бы осудить их.       Лесная поляна становится сценой, а полная луна освещает их серебристым светом софитов.       Никкаль откидывает волосы с лица и безуспешно пытается скрыть смущение.        — Хорошо, дай мне руки, — просит она.       Син протягивает ей раскрытые ладони — обещание и принятие. Никки без раздумий вкладывает свои ладони в его — доверие и признание. Они сближаются неминуемо и нетерпеливо.       Никки проводит ладонями по его рукам, оглаживая каждую мышцу скрытую черной кожей, замирает, коснувшись его груди. Сердце бьется ровно, почти равнодушно. Ей никогда не узнать, чего ему стоит это усилие. Потому что сам он, весь, без остатка пылает в пламени, сгорает, но не может исчезнуть пригвожденный к месту ее жаждущим взглядом.       Его руки ложатся на ее хрупкую талию, и он мягко придвигает девушку ближе. Никкаль приподнимается на носочки, явно показывая, чего хочет, и Син исполняет ее желание.       Он кружит ее, подняв над землей. Никки упирается ладонями в его плечи, откидывает голову назад, обнажив ключицы и шею. Ветер играет ее волосами, а она смеется, искренне и заливисто.       Когда Син ставит, опускает ее, Никкаль должна бы взять его за руки и уверенно утянуть в головокружительный хоровод для двоих… Вместо этого она вдруг подходит ближе, утыкается головой ему в грудь и плачет навзрыд.       Юноша ничего не спрашивает, замирает, только гладит ее нежно по растрепавшимся волосам.       Момент становится гораздо более личным и интимным, чем мог бы быть. В свидетелях их близости, открытых горячих сердец, полных доверия, только луна да пресловутый филин. И Син приносит клятвы, что не будут услышаны, он выжжет их клеймом на сердце.       С выбранного пути им уже не свернуть.       Но разве кто-то из них хочет этого?