Все споры в мире ведутся на разных языках. И, чтобы наконец понять друг друга и к чему-то обоюдно прийти, нужно как минимум выучить язык оппонента. А выучить – значит проникнуться, значит проиграть.
– Твои пока нет. Ты мне ещё нужен. С целыми руками, – Сущий подбирает меч и выпрямляется в рост, накидывая шлёвку ножен на плечо. – Пойдём. – … – Чонгук выпучился и отрицательно замотал головой, вновь пригнувшись к коленям. Никуда не пойдёт, не-а, не заставите. – Не бойся, – снижают командирского напора. – Отведу умыться, приведёшь себя в порядок, потом поговорим. Тебя и пальцем не тронут, я в том числе. Обещаю. Есть кому трогать? Их тут много? Несостоятельно полагаться на обещание, у Чона не то чтобы имеется другой выбор в запасе, отнекиваться и злить – себе же аукнется; заелозил, выковыриваясь из кокона-одеяла, в которое обмотался на совесть. Все конечности то ли благодарно, то ли обвиняюще заверещали. Превозмогая, подлез к краю настила и нескладно встал, сторонясь похитителя. Тот нетрактуемым взглядом скользит по всей сгорбленной замызганной фигурке, заедает на скованных запястьях, затем берёт фонарь и пропускает вперёд. Грифон мирно спит, Чонгук на всякий сторонится и его, минуя крылатое чудище, и подмечает, как за ним двинулись, подсвечивая путь. – Смотри под ноги, не упади. Чонгук желает такой славной участи альфе. Не не, а упасть. Осмелел хотя бы в мыслях. С опаской идёт к повороту, частенько скашиваясь через плечо. В сравнении, да к тому же без магии, Чонгук сам себя нарекает ничтожеством, его прихлопнуть не составит усилий. Загвоздка – никто не торопится этим заняться. Идти спиной не лучшая тенденция. Ощущение, что вот-вот накинутся и... И? Отгоняет прочь всякую ересь, без неё напуган до трясучки; фантазия – не друг в текущей западне. Преодоление поворота в зияющее ничего уподобляется препятствию. Преодолеешь – станет легче, одна из сжирающих душу загадок рассеется. Брехня. За поворотом обнаруживается идентичное зияющее ничего, мощный фонарь в руке мужчины отгоняет густую черноту, этого мало. Эдакий коридор кажется путём бесконечности, они минуют развилки. Приходит осознание, что, решись он на побег, навсегда погряз бы в каменном лабиринте. Ориентируется сугубо благодаря Сущему, сообщающему маршрут. Сторожащая в каждой укромной щели, в каждом закутке тьма подогревает нервы. Узкий коридор прекращается на манер обрыва, Чон не ожидал, выходя в более расширенное пространство, усыпанное спальными мешками, потому поддался взад, тараня мужчину, чья свободная рука поддерживая ложится на талию. Чонгук же ошпаренно отпружинивает от загребущих прикосновений, готовый драться, хотя сам нарвался. – Не шуми. Иди дальше. Вообще не смей кричать, может плохо кончиться, – шепчет тихо, дабы не разбудить людей. Чонгук тяжело пыхтит, силясь стабилизироваться и перестать пороть горячку. Его неуравновешенное состояние ему же не впрок, действительно чуть не завопил. Сущий не угрожал, кричать в горах – удел смертников, а Чонгук всё-таки не прочь выбраться отсюда в сохранности. Вызвать обрушение в какой-нибудь части туннелей и обречься на гибель отнюдь не прельщает, потому необходимо усмирить шквал эмоций. Стиснув волю в кулак заместо магии, побыстрее проходит непонятное лежбище. Очередной коридор, развилка – и на противоположном конце возгорается ярким. Обрадоваться бы свету, не то в обступающей тьме рождаются ужасы, однако Чонгук лишь сглатывает накопившуюся лужу слюны, не ведает вмещаемое этим светом. На подходе его ступорит альфа, просит подождать, заходя в освещённое пространство. Доносится приказное: – Лица закройте. Чон морально настраивается выйти на арену всеобщего интереса. Пошатывает, коробит. Слёзы боле не плещут потоками за края, предоставили временную передышку. Наручники медленно-верно добивают мизерный шматок выдержки, сохраняющий в вертикале. Вдох, выдох… Воздух спёртый, с отдушкой сырости и чего-то неприятного, впрочем, после тряпки с химическим раствором жаловаться не приходится. Чонгук никогда не бывал в горах, из знаний о них разрозненные факты. Например, воздух может кишеть всякими вредными для человека газами — угарный, сероводород, — при длительном нахождении влияющими на организм от головокружения до галлюцинаций. Чонгук надеется на обычный грибок, попутно лупясь в массивную спину, и таки покорно ступает на свет, когда подозвали махом. Тут кипит жизнь относительно пройденного расстояния: трое, рассевшись на отвалившейся опорной деревянной балке, очевидно, общались между собой, пока их не прервали и не указали спрятаться в объёмных капюшонах плащей; отдельно, на пластмассовом стульчике, будто из лавки у дома, некто — он почему-то изначально не скрывал личность, — захаживающий проведывать до Сущего; вдоль выдолбленных стен понавалены набитые чем-то рюкзаки и сумки, на самодельном столе разложена еда в упаковках. Всё. Остальное – горная порода и забившийся от фонарей мрак. – Тот самый? Украденный? Высокий женский голос. Содержание вопроса поражает прицельно до души, ибо «украденный»? Чонгук им безделушка с рынка? «Украденный»… звучит так заниженно, оскорбительно. За пребывание в плену впервые откуда-то со дна встрепенулась злоба. – Рот на замок, – осаждает Сущий любопытного из трёх капюшонов. – С чего? – раздаётся интонацией обиженного ребёнка. – Он же не видит моего лица. – Сделай так, чтобы он тебя и не слышал – замолчи, – с прорезающейся сталью. Чонгук глядит на этого человека в капюшоне — замолкшего и скрестившего руки демонстрацией недовольства, — пока Сущий не двигается, вынуждая стартовать вдогонку. Меч кладётся на стол, потеснив — Чонгук щурится — полуфабрикатные блюда минутного приготовления и сухие пайки, потом они пересекают «помещение», и под бьющим светом фонаря распознаётся узкий пролаз в смежный закуток, альфа ныряет туда, на секунду кажется, что разлёт плеч не втиснется в узость и альфа нелепо застрянет меж двух скал. Чонгук и сам не числится шибко миниатюрным, однако вписывается в проём со свистом. Конструкция шокирует. – Это фильтрованная вода из грунтовых вод. Умойся, – ставит фонарь на выступ и покидает тесноту. Чонгук рассеянно столбится. Ему любезно предоставили время опомниться, переварить и взять себя в узду? Под подошвой мокро, вода не успевает высохнуть, пусть и ощущаются некие дуновения; возможно, выход наружу рядом? Гадай-угадывайся. В резервуаре, размером приличнее раковины, кристально-чистая вода; сверху закреплён материал, пропускающий — фильтрующий — сочащуюся из трещин горной породы воду. Омега догадывается о своём плачевном и в прямом, и в переносном смыслах внешнем виде, ему абсолютно плевать на непрезентабельность, умыться хочется сугубо из-за последствий плача: высохшее стягивает кожу лица и шеи, нос забит, словно пробками, глаза опухли и саднят, руки угажены в соплях и слезах, горловина рубашки и рукава мокрые, хоть выжимай. Бинты можно выбрасывать, потому, не без зубов стянув их, сгружает шмотьём на близрасположенный валун, берёт с него миску за ободок и, пригнувшись — выемка с водой на уровне коленей, — зачерпывает. Из большого помещения доносятся сбавленные по громкости голоса и неопознаваемые звуки. Шаги побуждают затравленно обернуться. – Надень, иначе замёрзнешь, – Сущий умещает горчичный вязаный свитер на выступ и вдруг тянется к плошке. Не к плошке, к наручникам; Чон не заистерил на нарушение границ, выжидая сомнительно различимые манипуляции, мужчина загородил фонарь. Вытащив не то болт, не то палочку, наручники «разламываются» надвое. – Не обольщайся, приведёшь себя в порядок – скреплю заново. Чонгук и не думает обольщаться, тем более благодарить: – У меня не получается призвать магию, – утверждением с кроющимся в нём требованием объяснить; на риск сводит взгляды. – Наручники блокируют, – предоставил и удалился. Определённый груз страха расформировывается. С ним ничего не сделали, пока он был без сознания, дело в наручниках. Откладывает плошку и везде щупает себя, анализируя. Ничего странного не чувствуется, одежда в доказательство: застёгнутая на все пуговицы рубашка так же заправлена в брюки, обувь, подтяжки, один ремешок свисает. Его не тронули. Оседает на корточки в накрывшем облегчении. Его не тронули ни в плане магических способностей, ни в плане скотских, скверных надругательств. Наручники очень тяготят вниз. Смотрит на изодранное от грифона, и ужасается масштабу, суть происходящего начинает здраво уясняться им. Ради ничего складывает комбинацию призыва, свешивает руки с коленей к полу – оно предсказуемо не возымело успеха. Наручники отлиты с примесью какого-то вещества или каких-то веществ, как меч? Самая неотягощающая причина потери магии. По какому принципу отбирают детей в Академию информация из разряда конфиденциальной. Чонгук не мнит себя особенным, но всё же должно быть нечто, раз его приняли в Академию, и Чонгук очень надеется, что это нельзя было искоренить, повредить, перекрыть и прочее, пока он валялся в отключке. Когда-нибудь выпустится из Академии и дослужится до секретного, а сейчас терзается, не веря похитителю с полуслова. От воды раны дерёт, терпеливо сносит. Выдёргивает манжеты из-под металла и подворачивает испорченные рукава. Оттирается сквозь нытьё рук, высмаркивается, всё смывается, льётся на пол. Набирает ещё воды, повторяет процедуры, ополаскивает руки вплоть до локтей. Вытереться нечем, вот и стоит пару минут, высыханию, конечно, кардинально не способствует. Звуков из соседней берлоги не поступает. Его не торопят, испытывать благосклонность боязно. Пора уже встретиться с опасностью хоть с каплей достоинства. Раздеваться даже на чуть-чуть Чонгук напрочь отказывается, потому надевает толстый свитер прямо на рубашку, утопая в нём. Кому свитер принадлежит и кто в нём ходил не концентрируется, для брезгливости не те обстоятельства. С фонарём шествует обратно. – Иди сюда, – подзывает некто. Ни Сущего, ни трёх капюшонов нет. Чонгуку указывают на табуретку у стола, куда он садится. – Попить налить? – … – кивает. Сущий возникает исподтишка, накинув на плечи плотное одеяло. – Тут холодно без движения, завернись хорошенько, – поясняет, огибая и присаживаясь не аккурат напротив, с боку, с торца стола, всем собой обращаясь к Чонгуку. Его внешний вид — майка — не сочетается с им же произнесённым. Второй мужчина в куртке. – … – укутывается, запахивая края. Не только повинуясь великодушной подачке, ещё и для мнимого ограждения, торча наружу одной головой. Про не скреплённые вместе запястья прикусывает язык, внутренний червячок трубит – про это не забыли, Сущий, наверное, не посудил нужным, Чонгук же не буянит. Чонгук буянить и не норовит. – Успокоился? – черёд альфы рассматривать, не отрываясь. Некто прекратил копошиться в отдалении, уместил пластмассовую кружку перед Чоном, на мгновение помешав пронзительному рассматриванию Сущего, и занял стул напротив, тоже засверлив дыру. Чонгук ощутил себя под микроскопом, сильнее стиснул одеяло и не вынес боле пребывать в неведении: – Что вам от меня надо? – «Если не отрубленные руки». Отрубленная голова? – Кристалл, – без эффектной паузы от Сущего, а для Чонгука всё равно рокочет молнией по пасмурному небу. – … – хватается за область шрама, за кроющийся вживлённый селенит. Его аки просвечивают сквозь одеяло, поясняя: – Кристалл Академии. Где он? – Я не знаю, – выпаливает поспешно. – Ты знаешь, – напирают уверенностью. – Я не знаю, – перенимает, опровергая с большим рвением. Мечется по мужчинам взором, окрасившимся слишком откровенной агрессией. – Вы намерены уничтожить кристалл Академии? Зачем? – засыпал вопросами, не предоставляя промежутка перебить. Не то чтобы для перебивания важен промежуток, ему просто позволяют, выслушивая вырвавшийся эмоциональный всплеск и снося разящую ненависть. – Зачем вы всё это делаете? Похищаете преподавателей и отрубаете руки. Зачем? – Уничтожить Академию и каждого возомнившегося, самопровозглашённого мага, – чеканит с неприкрытым ядом, наклоняется к омеге, словно действительно набросится и разорвёт на клочки, да брать попятную поздно. Это впервые, когда Чонгук слышит подобный тон у Сущего, впервые, когда Сущий демонстрирует истинную натуру, обнажившуюся под маской флегматичности. – Чаро, – осаждает другой мужчина, отстранив за плечо назад, – перебарщиваешь. Не кипятись на ровном месте. – … – уводит заморосившийся дикостью взгляд в глубь пещеры, смирнеет за секунды, выдавая случившуюся несдержанность приказным: – Пей воду. Вновь смотрит на Чонгука. Возникать совсем не тянет, потому выпутывает руку наружу, берёт пластмассовую дужку и отпивает. Горло приятно обволакивает, в желудке блаженно ёкает. – Вы- Ты, – растерялся, – сказал «уничтожить», – отпивает ещё, тем самым прячась за кружкой. Развивать тему страшно, внутренний демон подстрекает на риск. Вдруг удастся прояснить мотивы, – но ты- вы, – косится на некто, – отрубаете руки и не убиваете после. Ваша цель – не убийство? – Убийство, – подтверждает некто. – Элементарно: чтобы убить мага – достаточно лишить его рук. Самостоятельно выведенная гипотеза, доказанная на практике. Наворачиваются новые слёзы; отставляет кружку долой и убирает руку под одеяло, подальше от любителей их отрубать. Чонгук не понимает. Получается, маги как обычные люди уже не интересуют. Получается, всё дело именно во владении историческим даром. Не понимает, откуда столько жестокости к магам. – Что плохого мы вам сделали? – неподъёмной обидой. Что конкретно он, Чонгук, будучи магом, им сделал? Разбил лицо? Какой абсурд. Тогда почему он здесь? Заслуженно? – А хорошего? – вскидывает светлые брови Сущий. – Твоя дражайшая магия не несёт пользы. Знаешь, что можно ею сотворить? – выжидает интригу. – Именно – ничего, магия не созидает. Зато ею можно отрубить руки. Не излечить, Чонгук, не что-либо ещё. Только отрубить. Слова ударяют пощёчиной. Чона захлёстывает негодование, ошалело вылупливается на похитителей, выпрямляясь осанкой в протесте, в несокрушимой обороне отстаивать любимое дело. – Всё зависит от помыслов человека, который её призывает. Магов учат использовать магию исключительно во благо, не рубить руки. Три пласта – побуждений, сил, ума. Они вкладываются при призыве и определяют его. Будь ты способен использовать магию, – пронзает острой резкостью, – рубил бы, другого от тебя не ожидалось бы. А я никогда и ни за что. Вот разница. Альфы странно переглядываются, ухмыльнувшись на общем языке. Так, точно Чонгук дурак, сморозивший… глупость? – Вау, «никогда и ни за что»? А я рубил бы направо и налево, да? Громкие слова. – Громкие правдивостью. Я использовал и буду использовать магию во благо, а ты и так рубишь руки, без магии вовсе, о чём речь? – Невозможно использовать во благо то, что способно лишь разрушать. – На защиту родины, к примеру. От таких, как вы. – В принципе используя магию, ты уже идёшь против родины, Чонгук. – … – искажается в кристальной насмешке на своём языке, списывая чужие слова на несусветный бред. Загнались в тупик, ибо не воспринимают друг друга всерьёз. Внушать бесперспективно, никто не собирается слушать и проникаться, ведь оно означает поражение. Разговор возвращается в прежнее русло, ни к чему отслоение. – Где кристалл? – вопрошает Сущий, перебирая пальцами по столу около «упакованного» меча. – … – Чонгук воображает, как меч вынимают и приставляют к его горлу. О, тогда он всё скажет. Или таки умрёт, сохранив магическую честь? – Не знаю. – Врёшь. – Я не знаю, где кристалл, – чуть повышает голос, распространившийся по породистым каменным галереям. – Не усложняй, ты прекрасно знаешь его расположение. – Нет, – гнёт настойчивостью. – Я ученик седьмого курса, до профессионального мага высокой ступени пахать и пахать, я не обладаю подобным знанием. С чего вы взяли, что я знаю? – Нашептали. Чонгук склоняет подбородок, жмурится. Перед ним на сей раз не животное, перед ним люди, с людьми, помнится, можно договориться, людей можно переубедить, умаслить… У Чонгука не получается. Ему не отбить натиск. В ловушке, противостояние потешно. Нашептали. Прямым текстом уведомили о крысе в Академии. Скопившаяся горечь от известия никак не сглатывается; опять хватается за кружку, опустошает залпом. Не вынесет, не простит предательства, окажись оно не ложью. Солнце Чонгука рушится на куски. – Не скажу, то? Раз отрубать мне руки не будете, – сипит поникши, пока не поверженно; не вызовом, прощупыванием почвы. – Уйма иных методов заставить сказать. Давай ты не будешь храбриться там, где храбрости у тебя на самом деле нет. Договорились, маленький ома? – … – скукоживается под одеялом. Его разрывает на части: он взамен на информацию или информация взамен него. Однажды жертвовал собой, недавно совсем, это привело прямиком сюда. Жалеет ли? Выберется живым и без увечий – однозначно нет, в противном же сложно ответить. В целом проблематично себя оценивать, состояние шаткое. Чон до конвульсивных потрясываний в теле не уверен в желании испытывать судьбу. Ладо Вардан наказал беречься, не ввязываться и всегда ставить себя выше запрашиваемого. Имел ли он в виду, предполагал ли хоть на миг, что Чонгук будет зажат к дилемме, рассекретить такую информацию или же пострадать за её сохранность. Унести с собой в могилу? Чонгук не хочет в могилу. Ни с информацией, ни без неё. Какая могила... Ему жить и жить. Он не хочет умереть, не хочет остаться инвалидом или с любого рода травмами. Эгоизм? Почему в Академии умалчивают, что быть носителем знаний до сумасшествия страшно? Он бы предпочёл вовсе ничего не знать. Впору задуматься, стоит ли вообще дослуживаться до секретных знаний. – Скажи, где кристалл – и мы сразу же вернём тебя в Академию. С руками. Скажи, где он – и всё закончится, – встревает некто, манипулирует, суля самое-самое. Не умасливает сам – умасливают его. Не поддаётся. Ничего не закончится ни в плане его плена, поскольку «сразу же» звучит развязным враньём, Чонгук банально признается в рассекречивании тайны – и кристалл перепрячут до прихода захватчиков; ни в плане деяний Сущего и его сподвижников, поскольку те наоборот приобретут обороты. – Не могу, – пищит разбитым вдребезги ребёнком, жмурится до цветных пятен. Сказать тайну – изменить себе и всем, кто его любит. Не сказать – изменить исключительно себе и навлечь на себя не бурю, цунами. Чонгук не привык делиться тайнами с кем-либо, ни с друзьями, ни с родителями. Рот на замке – обязанность магов, Чонгук ни разу намеренно не выдавал тайн. Непосредственно эта не относится к конфиденциальной, она включает в себя расположение кристалла, не подноготные сведения о магии, и является тайной Академии, не всей магической прослойки общества, поэтому сдерживает не подписанный Договор о Нераспространении, а долг перед самим собой и дорогими людьми. Дорогие люди поблагодарят его, умри он здесь? Он сам возгордится собой, умирая? Приоритетнее не взболтнуть языком или же не обречься на гибель? Ценнее он или тайна? В Академии учат, что тайна. А Чонгук прилежный ученик. Буквально лучший. – Чонгук, – обманчиво спокойно зачинает Сущий, накреняется вперёд, фигурально придавливая, отрезая от путей отступления. Так, словно последний шанс, так, словно вслед свершится плохое. – Я не знаю! – чересчур громко, не даёт заминки осадить за крик, продолжает умеренно, и его не вздрючивают из-за произносимого: – Я не знаю точного расположения, я знаю приблизительное. Кто-то осудит, он выбирает себя вместо сохранности тайны. Кто-то похвалит. Чон же на стороне первых. Если бы самому себе было возможно смотреть в глаза, он бы не осилил, совесть придавливает взгляд в грубый камень под ногами, груз самоосуждения наваливается плитой. Позорно слаб. – … – Сущий отклоняется вспять, восполняя расстояние, дабы не спугнуть. Наточившийся, сосредоточенный, требовательный. Товарищ-некто не отстаёт. – В за- В одном из залов Академии, – цедит буквы, челюсть внезапно онемела. Всё в нём противится выдавать сокровенное, – высечено изображение Щипчансэн, – погружается в отчётливое видение памяти с наикрасивейшей картиной, выполненной на весь простор стены. – На ней изображено десять земных долгожителей по верованиям древних людей: солнце, гора, камень, вода, сосна, облако, журавль, олень,.. черепаха, да, черепаха, и пуллочо. Такие изображения были популярны на БарДо в тринадцатом веке, я читал… Мне очень нравится солнце на них, оно обязательно насыщенное, оранжево-красное, – Чонгук самопроизвольно тянет время деталями. Удивительно, ему внимают. – На изображении высечено кое-что ещё, не относящееся к десяти долгожителям, соответственно быть там этого не должно, но ведь есть. Звездопад. Я поинтересовался у некоторых преподавателей, вразумительно никто не объяснил, предположили типа, – шмыгает носом, – прихоть художника, который высекал. Тогда я пошёл к директору, и Ладо Вардан сказал, – звездопад указывает направление. Я не уточнял куда, понял, что это тайна, в которую мне не нужно вникать. – К чему ты клонишь? – не выдерживает некто, наморщив лоб. – Селенит Академии находится не в Академии. – Уверен? – нагруженно уточняет. – Да, – кидает взгляд на некто, решается перевести на замолчавшего Сущего. – Потом я случайно подслушал, – на данном Сущий едва приметно дёрнул губами в улыбке, Чонгук не трактует, – подслушал разговор директора с магом-меценатом из столицы. Они обсуждали изображения Щипчансэн: техники мастеров, вариации, оттенки, упущения… И, в общем, директор обмолвился, что на нашем изображении кроется дорога к кристаллу Академии. Ну а сложить не сложно, звездопад и кристалл, дурак догадается, – на него неизменно лупятся, не улавливая суть досконально. Правильно, Чонгук ещё не рассекретил основное; стискивает кулаки, разжимает, незажившая кожа воспламенилась. – Звёзды падают на определённый объект, на гору, высеченную с прототипа, – ступорится на мизер, выдыхая, – вулкана Ягу на северо-востоке острова. Кристалл Академии где-то у вулкана. Это всё, я знаю это, всё, всё – залепетал усталостью. Бой сдан. Проигран. Выложил по полочкам вескую тайну, полегчало. Не почему-то, теперь от него, Чонгука, ничего не зависит, гнёт ответственности испарился, уступив главенство разочарованию. Никудышный он маг. Не уберёг, подвёл. Заявлял Юнги, мол, мечтает предотвратить, не допустить… На практике же поспособствовал грязным планам. Не справился. Глаза сухие, пока естество заобливалось горючими слезами. И вдруг нате,.. – Врёт? .., нечаянный вопрос грянул приговором. Чон с разгона впечатывается в Сущего с непревзойдённым потрясением на измаянном лице. – Хрен разберёшь, – отзывается некто. Впечатываются и в него. Будь взгляд материальным, ознаменовалось бы уже две аварии с летальными исходами. – Идеи удостовериться, прежде чем переться на противоположный берег острова? – невозмутимо покачивается на табурете, не обращая внимание на метающего искры заложника. Пнуть бы, дабы альфа навернулся и шандарахнулся затылком, хоть какая-то кара не помешает, Чонгук вдоволь натерпелся. Ему умудряются не верить. Зашибись. Он здесь, на минуточку, душу наружу вывернул, себя, всех предал, а ему не верят! Превосходно. С какой стати растрепал, если его исповедь ставят под сомнения?! – Я не докажу, – ляпает ошарашенно. – Я и сам не уверен, но я сказал правду, ту правду, которую знаю. Достоверная она или нет… – У нас нет иных вариантов, где может быть селенит или кто ещё может сообщить его расположение, – мрачно вещает некто. – Снова вторгаться вслепую в Академию и бродить-искать то-не-знаю-что не прокатит. – Идей нет, Намджун? Положиться на слова мальчишки и идти? – Пускай идёт с тобой, вот и проверим. Чонгук едва не валится со стула вместо своего палача. – Вы обещали отпустить меня! – Не кричи, – чёрствое от Сущего. – Я никуда не пойду! – Не кричи. Не вынуждай заклеивать рот. – Я. Никуда. Не пойду, – раздраконился на обман. Чонгук не питал надежду на скорейшее освобождение, но и не мыслил, что его припишут соучастником, потащат уничтожать кристалл, не абы как, через половину острова! – Да? Разве наш поцелуй для тебя ничего не значит? Мир вытворяет сальто. Омега чувствует приступ тошноты, очумело хлопает ресницами, зашарив по альфам. Названный Намджуном присвистывает, явно непосвящённый в инцидент ранее. Только Сущий непоколебим и по-гордому статен, не блистая эмоциональным диапазоном. – К- Пр- То есть- – наполняется кислородом под завязку, выдыхает смертоносным вихрем. – Никто-никого-не-целовал-случайность-не-считается, – скороговоркой; Чонгук натурально оправдывается нашкодившим дитём. Перед самим собой? Перед «лишним» альфой? Перед тем, с кем коснулся губами? Перед всем светом по секрету? В любом случае нынешней ночью наружу проклюнулось на тайну больше, чем настаивалось. – Даже если, это не обязывает меня куда-то идти, – пыжится дикобразом, растопырившим ворох иголок. – А для меня это было очень серьёзно… – … – не уступает свирепую оборону и одновременно негодует. – Надо поцеловать тебя по-другому, чтобы ты счёл серьёзным? – Не надо! – юркнул под одеяло, парочка чёрных петухов из волос торчит брошенной на произвол судьбы. Чонгук укрылся и Чонгук не видит переглянувшихся с ухмылками мужчин. – Что бы ты ни творил, чаро: флиртовал, издевался, шутил и прочее над ребёнком – прекращай, не то нас неправильно поймут и грохнутся в обморок. – Ладно, – финишем оглашает Сущий. Чонгук не выбирается из одеяла. – Намджун, я провожу недоразумение досыпать к грифону — до рассвета часа четыре, — и мы с тобой обсудим. – Валяй, чаро. Шорохи, короткая поступь, оборвавшаяся нестерпимо рядом. Чёткое ощущение, как над ним нависли коршуном. – Вставай, Чонгук. Ты слышал, я отведу тебя спать. – Целовать не будешь? – бухтит приглушённо. Магия неподконтрольна, повоюет и без – в придачу к старым краскам размалюет лицо новыми, стерев костяшки. – Я так просто не даюсь, маленький впечатлительный ома. Тебе не о чем волноваться, пошли. Чонгук не оценивает- Флирт, издевательства, шутки, манера позлить, напугать? Не сдалось никакое из перечисленного. Опускает персональный «щит» на плечи и с враждебностью поднимается, собираясь унести одеяло с собой, вернее, на себе. То и не отбирают, негласно пропускают первым и ведут, освещая. Замкнутость мерно задолбила по измождённым нервам. Самочувствие отвратительное, обморок снизошёл бы спасением. Спотыкается об кусок камня, чуть не пропахав породу под подошвой. Спустя метр опять, благо его ловят за «ворот» одеяла и возвращают в вертикаль а-ля неустойчивый мешок картошки. Грифон свой пост не променял, на их появление встрепенул крыльями и издал урчащий гортанный звук; Чонгук обошёл зверя по стеночке и плюхнулся в объятия своей «темницы», зарылся в одеяло от внешнего. – Охранять, – доносится строгий приказ. Чонгук пищит в складки: – Сколько вы продержите меня в плену? – Сколько потребуется. – Меня объявят в розыск с утра. – И? Верно, в горах обречён, его не найдут. Сущий уходит, с ним меркнет свет; пару свечей на столике затухли, горящие не справляются с поглощающей тьмой, которая подстерегает гашение всех свечей, чтобы покуситься на хрупкое в углу. Чонгук беззащитно сворачивается клубком перед неизвестностью грядущего дня. ***Страх режет глубже меча.
Джордж Р. Р. Мартин
Сон не взял в сети, в отличие от тьмы. Часы напролёт Чонгук то лежал неподвижным изваянием, то суетливо ворочался почти ежеминутно. Не усыплялось среди доминирующего кошмара. Возможно, он периодами дремал, но эта дрёма была поверхностной и зыбкой, скудной и оттого не признанной измученным организмом. Грифон, неутешительным компаньоном, смиренно валялся поодаль. Попытавшись разок — не ради грандиозного побега — шагнуть к нему, грифон с ходу зашевелился и оторвал орлиную морду от земли, хотя, казалось бы, крепко спал. Чонгук убрался обратно под одеяло, не желая развивать убогий эксперимент до кульминации. В Чонгуке не взыграла та отвага, которая вывела бы его либо к освобождению, либо к смерти. – Как настроение? – Сущий по пройденной схеме снижается на корточки. – … – омега угрюмо сканирует его, отделяет чугунную голову от подушки, садится. Состояние из отвратительного перекочевало в пограничное, вязко-туманное. – Грежу плюнуть тебе в лицо, – честностью, помноженной на угнетённость. – Разбитости моего лица тебе значит мало? – красноречиво обводит пальцем, за коем следят отрешённым взором, скользнувшим по непритягательным отцветающим ушибам. Из них не заслугой Чона выделяется борозда уродливого шрама. – … – К сведенью, ты сломал мне нос, пришлось вправлять, процедура не из, – мычит, подбирая подходящее определение, – лакомых, выразимся так. – … – сорвано с цепи едко ухмыляется. – О, я погляжу, тебя это веселит. – … – сглаживает губы, куда метнули глазами. – А я погляжу, тебе значит мало сломанного носа? – под приступом смелого морока передразнивает мучителя. – Сними наручники – и я вмажу ещё. – Ух, – притворно изумляются. – А без магии не слабо? Я же всего лишь человек. Как и ты сейчас. Разговариваю с тобой без меча под боком. Мы в одинаковых условиях. Попробуешь снова выкрутиться тем, что ты маленький омега? Тут уж не моя вина, природа распределила. – … – нечем крыть. По-горькому отравляющие раздражение с обидой спелись в обоюдном танце. – Ты же грезил плюнуть. Плюнь, – продолжает Сущий железной проникновенностью. Меча у него действительно нет, однако с лихвой режет Чонгука на лоскуты. – Боюсь, – шепчет заведомое. Не позволяет слезам вывернуться на обозрение, и так растоптан с утра пораньше. – Не тех боишься, Чонгук. Тебе отныне не нас остерегаться нужно. Мы решили, ты отправишься со мной за кристаллом. Подготавливаемся и выдвигаемся сегодня. Решение обжалованию не подлежит, возмущения оставь при себе. Теперь подъём, пора на сборы. Чонгук, к удивлению, не возмущается даже «при себе», его знатно усмирили, потому покинул нагретое, с недурственным подчинением пошкрябав выполнять. С ним боле не церемонятся? Будут унижать и твердить какой он слабак? Диалог заткнул за пояс, Чонгук замкнулся в себе, потворствуя всему, что похитителям заблагорассудится. Во «всё» были включены несколько пунктов. Его сопроводили умыться в тот же закуток. И грифон сопровождал, потом скрылся в коридоре, где Чон не был. Лежбище в спальных мешках не встретилось, зато встретилось достаточное количество народа в плащах, прячущего личности в капюшонах. Чонгук не стремился выведывать, прихлёбывая приправленный бульон заварного супа с сублимированными овощами, да и вечная тьма в нутре горы не служила изучению. Главная установка – не отсвечивать в этой тьме, дабы не навлечь беду, по-прежнему непредсказуемо, что с ним могут сделать при взбредшей прихоти. Сущий и некто-Намджун единственные демонстрировались в открытую, они не «конвой»-или над душой, напротив, оставили в толпе безликих незнакомцев, перманентно мелькая на периферии. Чонгук, не отсвечивая, всё равно чувствовал себя белым пятном в этой противной тьме, накручивался по полной. Подмывало попросить у проходящего Сущего одеяло – укрыться и тоже обезличиться. Наручники держались непривычным атрибутом: когда умывался, когда ел, пил, чесал локоть,.. постоянно. Ориентация в сутках из-за закупоренности в скалах и отсутствия сна выдала сбой – день, ночь, обед, завтрак, полдень, закат, сумерки? По логике утро, вот только оно таковым не ощущается. События чересчур стремительно развиваются, преображаются в нелепицу, но самим Чонгуком, принимающим в них непосредственное участие, воспринимаются в замедленной съёмке крахом всей жизни. Крахом солнца. Имеет ли он право плакать и жаловаться, если по достоинству не сопротивляется? Ноги околели кстати, ибо некто по имени Намджун всучил ему непрезентабельный шматок тряпок и высокие берцы с: «Переоденься в это. Мы еле наскребли более-менее маленький размер». Здесь-то заистерил, под угрозой смерти открещиваясь переодеваться при всех, на его возгласы примкнул Сущий. – Я не буду переодеваться. – Иначе я переодену тебя. Начало сентября, осень, ты отморозишься в брюках и рубашке, – толкует рассудительностью. – Я не буду переодеваться при всех. – Кто сказал, при всех? Намджун? – обращается корпусом на названного. – Я не говорил, – вздыхает. – Мальчишка сам выдумал. Сущий, не вдаваясь к упрёкам или обвинениям, изымает фонарь со стола, оглядывает пустые пластиковые тарелку с кружкой, убеждаясь, что съедено, выпито, и подзывает за собой по длинному ответвлению от людей. Чонгук успокаивается и, ёжась в рубашке и свитере, размышляет, почему альфе не холодно в тонкой майке без рукавов. Альфа же тормозит, не дойдя хотя бы до тупика, доверяет фонарь и растворяется во мгле, наказав вернуться самому по окончании. Чонгук действует тревожной слаженностью: скидывает туфли, сдёргивает брюки с увязавшимися подтяжками — мурашки заштурмовали периметр за периметром — и впихивается в плотные необлигающие синие джинсы, вероятно девчачьи, ибо сносно застёгиваются на талии; обувает берцы, не заморачиваясь со шнуровкой, вылезает из горчичного свитера, мается с мелкими пуговицами рубашки, таки оголяясь по пояс, отшвыривая долой, окунается в другой выданный свитер. Расслабляется. Переоделся. И его не караулили за процессом, никто не застал специально или неспециально. Подбирает «пожитки» с земли, фонарь; светит в продолжение туннеля, противоположное выходу к шайке, перетряхивается и шустро подрывается слинять из этой непроглядной бездны, не то настигнет клаустрофобия и замерещатся всякие дикости. На выходе ловят и придирчиво осматривают; Чонгук абстрагируется от всего, кроме Сущего, опустившегося перед ним на колено и взявшегося перезатягивать шнурки на берцах. Чонгук… стоит и не шевелится. Какого хрена, вселенная? Правую ногу туже обхватывает материал ботинка. На повестке левая. Чонгук всё ещё стоит, не понимает, потихоньку сходит с ума. К ним присоединяется некто-Намджун, Чонгук упёрто сверлит его, но не вскрывает ни грамма подозрительного, будто факт того, что Сущий перевязывает шнурки своему пленнику, абсолютно вменяемый. Конечно. Чонгук один здесь невменяемый маг, которому все бредят отрубить руки. Ему не понять сборище вменяемых психов. С ботинками покончено. Сущий вновь на голову выше. – Рюкзаки почти скомплектованы, – рапортует некто-Намджун и вручает свёрток. Исчезает. Чонгук смотрит на свёрток, на Сущего, на свёрток,.. – Свитер в штаны заправь. И этот свитер сверху надень. Чонгук не перечит: отдаёт одежду, исключая горчичный свитер, и соблюдает повеление. Его старую одежду швыряют на скопище неопознанных надутых чем-то пакетов, Чонгук не крамольничает, одаривая взглядом скорби и печали. Ключевое, чтобы его труп не швырнули туда же. Два свитера сразу чувствуются капсулой тепла, толстый ворот у нижнего, обнимающий горло, защитит от холода, не от лезвия меча. – Плащ, – комментируют свёрток. – Надень, и пойдём на улицу. Огонёк в Чоне всколыхается, трепещет от известия о свободном пространстве. Торопливо развёртывает походный атрибут и накидывает на плечи, фиксируя за шею пуговицей. Альфа обводит его той же придирчивостью, вердикт: – Так-то лучше. Затем Чонгука выводят из горы по стандартному туннелю. Склон наверх, к выемке светлого утра, преодолевается с заядлой прытью; Чонгук буквально врывается наружу, погружаясь в свежесть морозного дня и едва не преклоняя колени от счастья. Глаза слепит, слезит, пока они подстраиваются к насыщенности и многообразию. На вытоптанной полянке перед лазом члены банды Сущего: сидят на раскладных стульях, кучка стоит, разговаривая, пару едят с тарелками навесу, кто-то курит; суммарно не много, человек десять. За поляной лес. Их убежище не среди гор, а где-то на окраине? Посещает догадка – заброшенные шахты по добыче природных ресурсов? Каменоломня? Чонгука не ограничивают, беспрепятственно передвигается, впрочем, разгуляться масштаб-то и не велик. Затеряться негде, с пят по макушку под прицелом антиправительственной группировки. Примечательно, не все из скрывают лица. Вот он не в недрах горы, противостоять тождественно не способен. Ринуться в лес – за ним сборищем ломанутся вдогонку, подавив мятеж численным превосходством. Должен рискнуть сбежать, не сейчас. Сейчас не- Вскрикивает. Его что-то боднуло в копчик. Вертится, снова вскрикивает, отскакивая от остроклювого грифона, покушающегося цапнуть. На уме Лохмус, кусающий из неприязни. Пятясь от грифона и издавая белиберду, толику загорчило в сердце. Вдруг Чонгук противного Лохмуса впредь не увидит? Мысль искромётная, успевшая цапнуть за живое вместо грифона. Последнему же никак не удаётся. Они с Чонгуком образовали тандем – извергают ленту диковинных звуков, перебивая друг друга, со стороны, наверное, комично. Апогеем Чонгук врезается в отреагировавшего на представление Сущего и юркает за него. – Гора, всё-всё, умница, – усмиряет ласковым тоном; на это складывают величавые крылья, рокочут утробно, поддаются поглаживаниям по громадному клюву. – Удержание животного силой, тем более такого, уголовное преступление, – блеет сзади, не высовываясь. – Где ты видишь удержание силой? – Откуда я знаю, что вы с ним сделали, раз он слушается. – Испытаешь на себе. – … – Чонгук отшатывается, но его поймали прямо поверх наручника и потянули, вынуждая влипнуть грудью в спину. Хватка устремляется ниже, на кисть. Пальцы в кулак, Сущий вторит, заключая омежий кулак в своём и вытягивая их «замок» к грифону. – Что ты делаешь? – отчаянно. Обжимания с чужой спиной меркнут. – Скормишь мои руки ему вместо отрубки? – дёргается, незанятой ладонью удачно найдя опору именно в чужой спине. Всю руку Чонгука от кулака до плеча укрывает рука Сущего, посягни грифон – то перепадёт сначала именно ему, Чонгуку данное не внушает надёжности. – Не он, она, девочка. Зовут Гора. Это способ вас познакомить. Гора не будет тебя гонять, поэтому стой смирно. Чонгук затаивается. Грифон наклоняется, нюхает? их связку, издаёт причудливый клёкот, перетаптывает львиными лапами и потирается о костяшки мужчины. – Ну всё, а ты разнылся. – … – внимает словам, замечая, как впиякнулся через майку в лопатку альфы, аки в отличный антистресс. – Чаро, на секундочку, – окликает некто-Намджун поодаль. Чонгук сдавливает лопатку сильнее. – А грифон? – выбирая между животным и Сущим, Чонгук всё-таки предпочтёт последнего. – Она тебя не тронет. Погладь. Мужчина стремительно ретируется, Чон смотрит на грифона, грифон смотрит на него – искра, буря, безумие. У Чона. Ибо грифон отворачивается, зачесав кончиком клюва по шерсти. – Ты представил мальчишку Горе как своего. Поправь меня, если не так. Зачем он тебе? – Он полезен. И его можно завербовать. – Но мы не вербуем. – … – Сущий вскидывает брови. – Завербовать, – кивает Намджун, уразумев. – Завербовать? – переспрашивает одурело. Бросает взгляд за Сущего, на мальчишку, обходящего грифона и таращащегося на того, точно на аномалию. – Он академский, какой завербовать? Академский в наших рядах – это самоубийство, – шипит гадюкой на повышенных тонах. – Когда живёшь на пороге мировой катастрофы, риск оправдан. – Риск его завербовать? – И это тоже. Чонгук не понимает масштаб. Ему уже не вернуться в Академию, он, условно, нарушил Закон о Нераспространении. Тебе ли не знать, что маги не прощают даже маленькие упущения. Объект разговора же увлёкся грифоном, с подозрением ошиваясь вокруг севшей по-кошачьи махины, выпятившей в гордой дуге лоснящуюся перьями грудь, словно хвалясь перед новым человеком. Человек скорее опасался, нежели восторгался. Погладить, ага. Не ради того тайну выдал, чтобы глупо скончаться от хищного существа. Грифон – несдвигаемая глыба под стать горам. Чонгук раньше не встречал их, не мечтал оказаться в жалких метрах. Зверь внушает на порядок хлеще Сущего. Обдаёт скрашенным тугим лесом порывом ветра. Значительно похолодало с вылазки покорения аль'герии. Осень захватывает бразды. Слоняясь по полянке, хотелось обыденного – лечь и не вставать; голова гудела паровозом, из ушей готовился хлынуть пар. Бессонная, обрёванная ночь не прошла даром. И до перманентных микро-взрывов внутри орудовал страх будущего. Придётся бороться, иначе увязнет и не выберется. Не время хоронить свою душу. Очередное приближение Сущего распознаётся заранее. Тот немного приоделся: белый свитер, плащ, берцы; меч и рюкзаки грузом. Чонгуку некуда деться, потому смиренно чахнет под сенью деревьев. – Мы выдвигаемся. – … – поджимает сухие губы, украдкой метнул взор на приспешников. Укрощённая злоба возгорается порционно. – Твой, – протягивают рюкзак стандартной величины, второй, который мужчина, очевидно, приберёг для себя, больше на несколько килограммов. О, Чонгук польщён так, что извергнется от великодушия джентльмена-мучителя. – В нём лёгкое, не переживай. Не будет тяжело. – … – перенимает лямки и, толком не потрудившись ухватить, валит рюкзак на землю. Шкала нетерпения происходящим зашкварчала. Пора хотя бы капельку возмутиться для приличия, Чонгук не простит себе пассивное молчание. – Мы действительно пойдём пешком до вулкана? – Да, – самим собой разумеющимся. – Пешком? Чисто пешком? Ногами? Я верно понимаю? – Абсолютно верно. Обман, опять обман. Чонгук явно не понимает и четверти поганого кретинизма. Пешком? Они не в первобытном обществе без технологических достижений. Чрезвычайный вздор. – … – усмехается с душком. – Машина? Общественный транспорт? Такси? Поезд? Любое. – Нет. – Долететь на грифоне? – Грифон тебе не объезженная лошадь, приученная к седлу. – … – цокает, не сложит в кипящей усталостью голове отказы Сущего на адекватные упрощения дороги до искомого. – Это идиотизм – пёхать за кристаллом пешком. Мы цивилизованные- Его протест пресекают лаконичным: – По-другому нельзя. – Почему? – разражается буйным негодованием. – Как минимум потому, что я в розыске, рассекать на транспорте пол-острова – палевная авантюра, пешком менее приметно. – В розыске? Тебя ищет полиция… Я не видел в новостях. – Меня ищет не среднестатистическая полиция, маленький ома. Если тебе будет проще понять, то сравним со ступенями магии. Этот розыск равен ступени аль'герии. К тому же конфиденциален, в новостях обо мне не скажут. Жаль, – заключил безэмоциональным сарказмом. Не укладывается, не укладывается, не укладывается… Куда ввязался?.. – Превосходно, – гаркает. Тычет в направлении беседующего у входа в «нору» некто. – Пусть он валит за кристаллом. – Намджун идентично в розыске и он инвалид. – Они, – тычет на народ, намекая на кого угодно из. – Кто-то в розыске, у кого-то семьи и дети, кто-то не осилит ответственность, кому-то не доверю её сам. Мы с тобой, точка. – Я зачем? – За компанию. Будешь непосредственно проверять свою теорию расположения. Альфа закинул рюкзак на плечи и без прощаний отчалил в лесную глушь. Чонгук лихорадочно перетряхнулся, точно желая сбросить с себя накопившееся безумство, подхватил ему предоставленный рюкзак и запыхтел следом. Горевать рано. Расценить их пеший маршрут можно шансом на прикинуть и удрать или на идею пресечь уничтожение кристалла. Чонгук вычленяет плюсы и Чонгук ещё повоюет. Кстати о маршруте. – Ты же знаешь дорогу? – втюрился в затылок Сущего. Потеряться в густой чаще или в иной точке их «путешествия» затея катастрофическая. – Я никогда не был за пределами Академии. – Маленького ому держат в золотой клетке, чтобы он не совал нос наружу? – Никто меня нигде не держит, – тон леденеет и полосует уши. – Надобности не было куда-то ездить. – Мне тебя жаль. – А? – парализуется на месте. Из-за отсутствия шагов на него крутятся сто восемьдесят и говорят уже в лицо: – Мне тебя жаль. Ты же ничего, кроме своей бесполезной магии, не умеешь и не знаешь. Чонгук впервые сталкивается с тем, чтобы дело всей его жизни столь беспечно обесценивали, сравнивали с нулём, в частности личный труд: кропотливо вызубренные тома учебников и конспектов, протёртые на бесконечных лекциях брюки, ноющие от комбинаций суставы пальцев, оттачивание техники на практических парах,.. Сущий обесценивает самого Чонгука. – Иди к чёрту, – рассвирепев, посылает чеканным хладнокровием. Вопреки плачевности положения, выведен из себя. Впору обрушиться каре за столь смелую выходку. Интуиция орёт тревогу, пробивается сквозь возникшую толстокожесть; Чонгук не показывает озноб, липко лизнувший позвонки. Пускай его ударят, изобьют, пырнут мечом, схватят за горло придушить, заставят извиняться,.. Сущий разворачивается и возобновляет путь. .., ползать на коленях и далее. Чонгук послал бы ещё для закрепления. Интуиция прогадала. – А? – испускает тихо-тихо, тоненько. Это «а» разнится с предшествующим степенью растерянности. Спесь растворяется, её рудиментом запредельно стукает сердце – тудух-тудух-тудух… Ему не причинили вреда, молча спустили с рук. Волосок не упал. Чон цел-невредим. Радоваться бы, да как-то не радуется. Прожигает маячащую ориентиром спину и сдвигается за ней, проглотив со слюной язык – лезть на рожон, выяснять отношения не хочется. Пронесло сейчас не тождественно тому, что пронесёт потом. Дорога скучна и однообразна, не пестрит пейзажами – лес сзади, лес спереди, лес по бокам, по диагонали, вверху, внизу, зигзагом; неистощимый, неумолимый, безбрежный лес с оравой насекомых, от коих Чонгук запахнул полы плаща. Он выдохся давно, на втором километре, ибо первый штурмовал на остатках злости. Поспевать за альфой – мука для изведённого организма. Самочувствие с лихвой преодолело положительные значения в убывающий минус. Отменного неудобства добавляла проблема деликатного бытового характера – жесть как распирало пописать. Мочевой пузырь грозился подобными темпами излиться в штаны. Оно не сверхъестественно, деревьев, кустов завались, но. Но у Чонгука с этим сложно. У него туалетный комплекс, выражаясь нареканием Юнги. Академия – общественное учреждение, обитателей предостаточно, то бишь приватное пространство весьма релятивное. Третий этаж генерального здания пущен на жилые комнаты, Чонгуку везением достался редкий алмаз – крошечная одиночная, подселять соседа в габариты метр на метр банально некуда, потому он коротает — коротал — вечера и ночи в завидном уединении. Алмазы не распространяются на душевые и туалеты, причём с душевыми всё хорошо – для альф и для омег, с отдельными кабинками, с щеколдами, друг перед другом прелестями не сверкают. Туалеты для Чона стали козлом отпущения: общие для обоих полов, с закрытыми кабинками. В чём неувязочка? Он просто не может, когда за ограждающими тонкими фанерками, на мизерном расстоянии находятся другие люди, снаружи постоянно ждут, входят, выходят, смеются, поласкаются у раковин; у Чонгука дерьмовое ощущение, что все эти люди не вне, а в – страмбовались к нему в кабинку. В общем, учась в частном заведении, где границы довольно ущемлены, оно не сделало Чонгука непрошибаемым, напротив, он стал чересчур восприимчив и стеснителен в каких-то аспектах, щепетильно охраняя своё личное пространство. Сходить в туалет – задача не из плёвых, потому он приноровился незаметно захаживать в преподавательские уборные. А вот он посреди леса с похитившим его главарём противомагической группировки. Кабинок в качестве слабого утешения не предвидится. Попроситься в их убежище не рискнул, дотерпел досюда. – Я… Мне надо… Надо, да. Туда. То самое. Природа подпирает, – мямлит. Сущий тормозится на лепет, оглядывает кропотливо с прищуром, уличив подоплёку с опозданием. – На здоровье. Только так, чтобы я тебя видел. – … – отрицательно заугукал, выпучил глаза до пределов. – Я так не смогу! Не-а! Нет-нет-нет-нет-нет-нет! – Допустим, – принимает капризы. – Тогда вблизи меня. – Нет! Ну нет! Я не могу! – Чонг- – У меня комплекс, ладно?! Отвернись и не подглядывай! – … – Пожалуйста… – … – Я не убегу, куда, мы в зарослях, я не дурак. – … – Пожалуйста, – Чонгук готов умолять, он умрёт не от меча, от разрыва в тазу. Не выдержит испражняться при незнакомом бугае, альфе, Сущем. Чонгук и в соседние кабинки с Юнги-то не заходил. – Не испытывай степень моей доброты. Нога здесь, нога там, давай, быстро. Чонгук стартанул, то и дело оглядываясь – мужчина не поворачивался. На оптимальном расстоянии всё равно шмыгнул за ветвистые кусты, снова оглянулся, прежде чем расправиться со штанами и попытаться худо-бедно сосредоточиться, он не может моментом, ему необходимо настроиться… Побег. Ага, побег. Поссать вон как все нормальные люди не в силах, побег, пф. Не до побега, волнует лишь облегчиться уже и Сущий. Цыц. Настроиться. Прочь смятенье, в противном не сможет. Да, у него настолько сложно с эдакой элементарщиной! Из естественной потребности сотворил глупый ком мороки и переживаний. Понимать – понимает, да телу не прикажет. Настроиться. Время тикает, Сущий не будет милосердным до посинения. Ладно-ладно… Внутреннюю самовозведённую дамбу прорывает с натяжкой, но прорывает. Оглядывается в процессе тяжкого бремени: Сущий стоит себе и стоит. Наряду с выстраданным опустошением настигает благодарность. Сущий не обязан мириться с закидонами, велел бы делать при нём, не размениваясь на великодушные поблажки, у Чонгука бы не было выбора. – Я не сбежал, – оглашает приближение. – Я польщён, – испускают со хмыком, оборачиваются. – Спасибо за… – … – кивают. Ни издёвок, ни, к примеру, «отработаешь». Чисто и без обмана. Странно. Чону странно. В путь. Чонгук, боле не отягощённый деликатным, торопится и за спутником, и перебить неловкость беседой. – Почему «Сущий»? – Ум? – Почему тебя называют «Сущим»? – вперился в ступни не упасть. Торчащих корней навалом. – За прошлое. – Исчерпывающе. А реальное имя? – Хочешь познакомиться со мной поближе, маленький ома? – Предпочитаю знать имя того, кто- – Переходит тебе дорогу? – -тащит меня по дикому лесу. Оно хотя бы есть? Или «Сущий» – это имя? – Есть. – Тогда почему, – подзадыхается, – не скажешь? – Одного маленького ому от лишних знаний уберечь пытаюсь, чем пренебрегают в хвалёной Академии, но раз ты так жаждешь что-нибудь узнать, то, внимание, вопрос: знаешь, что делают с очень умными мальчиками, Чонгук? Такими, как ты. – И что же? – настораживается. – Избавляются от них. Убивают. На БарДо знания дорого стоят, в особенности те, о которых ты не должен был узнать. – Угрожаешь. Благодарность за недавнее развеялась прахом среди стволов зелени. Редкие благородные поступки злодея не отменяют его натуры. – Уберегаю. – Уберегаешь равно угрожаешь. Сбегая не от Сущего, а от неловкости, проку не добился. Чонгук не понимает чужого «уберегаю», дабы проникнуться, Сущий же не стремится вдаваться в развёрнутые пояснения, ведь… уберегает. Замкнутый круг. Им много о чём возможно поговорить и не о чем совершенно. Чон отвлекается, вычисляя примерное. Завтрак в Академии прошёл? Его хватились? Сообщили родителям? Друзья, преподаватели, директор… Каково? Чонгук бы извёлся до фатального, пропади Юнги или Сокджин. Накатывает пелена отравляющей грусти. Не позвонить и не заверить о сохранности, его родные люди изводятся, и он не в состоянии помешать. Да, состояние подводит, не спал этой ночью, перманентный стресс не в угоду выносливости, ещё и Сущий топит напропалую. Чонгук вспотел. У Чонгука всё болит, простреливающая спина и стёртые ладони в частности. Чонгук на грани расплакаться. Какое-то безумство, не иначе. И Чонгук забрёл в эпицентр. По прошествии оного мышцы гундели, не выносили «марафон». Призыв и контроль магии – физические нагрузки; пары по обыкновенной физкультуре в Академии тоже имеются, потому на свою физическую форму никогда не жаловалось, аж просвечивающий пресс в наличии, итог – не дохляк, однако не блуждал Чонгук на досуге часами в лесу, чтобы теперь рассекать тут со скоростью пули. Еще около получаса в копилку – и он сдался гнаться за светлым затылком мужчины. Сбавил темп, гадая, хватятся его али нет. Хватились, конечно. Эх, был бы самый несуразный побег в истории вселенной. Схлестнулся со взглядом Сущего заядлой невозмутимостью. Всё. Чонгук заперся в себе и ничем его не пронять – сберегательная функция организма. Шаг, шаг, шаг,.. Миллион шагов спустя, отбиваясь от назойливой мухи, он вдруг заметил, что подгонять-то никто не стал. Сущий подстроился под его темп. А ещё три шага спустя Сущий остановился и выудил из отсека рюкзака бутылку воды с: «Пей». Жажда обрушилась внезапно. Чонгук заглотал жадно, выхлебав больше половины. Позже припрёт в туалет, здесь уж взаправду безвыборно, ибо не пить, дабы не ходить в туалет, тупо и обещает нерадужных последствий. Сущий перенимает бутылку и допивает. Чонгук смотрит на него немигая. Это типа… чё? Косвенный поцелуй? Их второй поцелуй. Сущий впихивает пластик в боковое отделение, глядит в ответ, не подозревая о терзаниях. Чон же трясёт головой, пошатывается из-за вызванного головокружения, обходит и сам возобновляет путь, идя туда-пофиг-куда. Его инициативу обрывают окликом: – Подожди. Мужчина зачем-то ковырялся в коре дерева, затем присел на корточки, сканируя землю, припорошенную травой и иголками елей. Чонгук от нечего делать вернулся, тут же воспылав интересом: кора дерева — на уровне груди — изодрана в клочья до белой древесины. – Что это? – Либо медведь, либо виверна. Вероятнее медведь, виверна – ночное существо. – Медведь грыз дерево? – Точил об него когти. Судя по следам, пошёл в ту же сторону, куда и нам. Недавно, помнишь тот громкий повторяющийся скрипучий звук? Чуть свернём, обойдём. Напороться на животное нежелательно, – поднимается и безапелляционно шагает вправо. Чонгук безропотно за мужчиной. Изумляется, ведь не увидел на дереве такую блямбу. И следы. Следы? Чонгук и под микроскопом бы не распознал, чего не скажешь о Сущем, который верно подметил – на животных лучше не нарываться, защититься крайне проблематично. Медведь не магический зверь – и так раскромсает на лоскуты; виверна будет побезобиднее, она маленький ночной обитатель, прототип дракона, расхождения в размере и в том, что у виверн нет передних лап, они практически срослись с крыльями. Виверны безопасны. Относительно, они до критического любопытные и из любопытства способны на нападение и причинение увечий. Лучи солнца прорываются сквозь кроны. Чонгук перемолот всмятку, натягивает капюшон, утопая в его пределах, прячась от солнца. Чонгук не хочет его ни видеть, ни чувствовать. От череды бесконечных стволов деревьев рябит перед глазами. Или от усталости. И каково же удивление, когда оповещают об обеде. Чон напрочь забыл про пищу, хотя живот крутило от голода. Он от души обрушивается на землю невнятной грудой, сохранив косую вертикаль лишь за счёт портфеля, послужившего опорой. В воображении ноги отвалились от пронзившей боли. – Уже время обеда? – бурчит отстранённо, всем видом демонстрируя протест дееспособствовать самому. Шевелит ртом, остальное отсохло на грядущую вечность. – Да. – Я рад. Нет, правда. Поход для уничтожения магов походом для уничтожения магов, а обед по расписанию. Сюр, но я рад. Во сколько мы вышли? – В восемь. – Ох-ре-неть, – отчуждённо наблюдает: альфа поставил рюкзак, закопался в его дебрях. Чонгук не рассчитывает на банкет с деликатесами,.. от икры бы не отказался. И кураги, чернослива и фиников. Нутренности обдаёт горечью; вещи, всегда бывшие повседневностью, теперь не доступны, в жизнь Чонгука безжалостно вторглись и лишили повседневности, изворотив его солнце в чуждое и отвратительное. – Ты не замёрз? – У? – гудит. – Не замёрз? Смаргивает ленивую поволоку, навострившись из-за подозрительного вопроса: – Нет. – Пить? – достаёт термос и непонятные сплющенные упаковки. – Нет. – Чувствуешь себя как? Устал? – развинчивает термос, откуда хлынул пар томящегося кипятка; неровно раскрывает термопаки, поддев жёсткие оболочки перочинным ножичком. – Тебе сдалось? – грубо выплёвывает на показушную участливость. Противно. – Не притворяйся святой добродетелью, злодею не положено. Сущий отрывается от приготовления им обеда, вертит сложенный нож меж пальцев и вдруг широко улыбается. Чонгук подбирается. – Учту, маленький ома. Но в моих же приоритетах твоё состояние. – Поподробнее. – Идти больным, травмированным ты не сможешь. – Поэтому не отрубил мне руки? Помедлив: – Нет, – улыбка уступила серьёзности. Заливает кипятком содержимое пакетов. – У нас нет цели делать из учеников-детей инвалидов. Мы расправляемся со вступившими в должность, взрослыми, квалифицированными магами. Трогать несмышлёных детей безрезонно. «Несмышлёный» оскорбляет глубоко-нежное, однако не до рокового. Мало слов унижения от ублюдка, дабы задеть гордость и дабы Чонгук усомнился в себе. Подобное сбивает с толку, колет, не разрушает. В конце концов, Чонгук тоже не лучшего мнения о Сущем, у них холодная война. – Меня вы тронули, – уязвлённо не из-за «несмышлёный», из-за ситуации целиком. – Ты выделился, так вышло. Это не твоя и не наша вина. – Тогда чья? Подразумеваешь, мне не винить вас? – поджимает колени к груди в слабом жесте. Слёзы тут как тут, подоспели сорваться по щекам. – Вини, кого хочешь. И не реви. – … – опять «не реви». От этого ревётся сильнее: утирает глаза рукавами, пока те строптиво намокают. – Чонгук, – требовательно. – … – всхлипывает и ударяется в громкий плачь, не сумев пресечься. Мужчина отстаёт, не донимает и запирает своё «не реви» за зубами, принявшись размешивать заваривающуюся кашеобразную субстанцию в их сухпайках. Чон же ёрзает, отодвигаясь и заодно отворачиваясь, неминуемо привлекая внимание: его закутавшуюся в плащ фигуру смеряют длительным взглядом, сконцентрировавшись в области… попы. – Прекращай сидеть на земле, почки угробишь. Сядь прямо на рюкзак, в твоём нечего раздавить, – наставляет гладким спокойствием. Ему повинуются вперемешку со жгучими слезами, не имеющими эффект. Пощадой и не пахнет, только жижей в роли съестного. Обливаясь, жевал смесь — со вкусом картошки и мяса — пластмассовой ложкой, Сущий в досягаемой близости занимался тем же, уместившись на притащенном рыхловатом повалившимся давно-давно стволе дерева. – Запивай обязательно. – … – Чонгук запивает, не глупый же. Телу в связи с колоссальной физической нагрузкой нужны литры воды. Ещё ложек семь и: – Что с ладонями? – От грифона удирал, – проговаривает замученно с набитым ртом. – Как ты там?.. Процедура не из, – паузится, вспоминая, – лакомых, – ухмыляется отнюдь не весело. – Твой разбитый нос отмщён. Доедают в молчании. Чонгука сверх питательной походной смеси из термопака удостаивают каким-то сладким батончиком, он не успевает насладиться, сужая краснючие веки на спине отошедшего мужчины. Не зря. Характерный звук вынуждает забыть о батончике и судорожно завозюкать глазами. Он там… ссыт? Жар опаляет лицо до хрустящей корочки. – А подальше отойти не?! – выкрикивает очумелым наездом, ибо с какого хрена?! Чонгук… Чонгук робок, зажат в туалетной теме. Его не сказать, что волнует, когда кто-то, прости боже, писает подле него, но с какого хрена?! Лес! Места навалом! Неужели нельзя было избавить впечатлительную натуру от такой звуковой сценки?! АСМР, ёпт! На него взирают из-за плеча, не прерываясь. Благодаря плащу не видно струю меж разведённых ног. Да и вообще – спасибо, не передом! Чонгук плавится от неловкости, бурлит-бурлит-бурлит… – У меня нет заскоков, как у тебя, – произносят насмешливо. Ах, забавно ему… Гандон! Чонгук перевёртывается на рюкзаке в противоположное направление. – И срать при мне будешь?! – то ли шпилька, то ли опасение. – … – Сущий поддаётся смеху. – Не собирался. Но если обстоятельства иного не предоставят, то зазорного- – А обстоятельства не предоставят? – напрягся. Судя по звукам, вернее, по их отсутствию, с бесстыжим утолением справились. – Гипотетически, – звякает пряжкой ремня. – Ну уж нет. Я не намерен при тебе какать даже гипотетически. – … – хохочет и легко соглашается: – Хорошо. Сам-то не сходишь? Пока отдыхаем, – шуршит по траве поступью. Чонгук подрывается торпедой и уносится за кусты, стремясь слинять от неудобной встречи после ошеломительно пикантного диалога с интимным смущающим журчанием: – Да! Не подглядывай! – с нервной заминкой: – Пожалуйста! – Не был намерен подглядывать даже гипотетически! – отзеркаливает, поддерживая странно-завязавшуюся манеру копировать фразы друг друга. Чон проверяет, не просвечивает ли, и, удостоверившись, принимается за ширинку и глубинное духовное сосредоточение, не иначе. Справившись через непомерный промежуток для столь стандартного, притопывает «на базу», мысленно заделавшись признательным мужчине за тактичное помалкивание. И за неущемление в этом вопросе. Мусор был убран безукоризненно, Чонгук пришёл на всё чистое и первозданно-природное. Ещё бы минутку простаивания… Минутка была. Пятнадцать, точнее. А затем рюкзаки на плечи и в путь. Возникания припаслись на попозже. Попозже неотвратимо зрело с каждым тяжёлым метром. Чонгук не робот. Не робот, механизмы и те вынашиваются, человек подавно. Проклиная Сущего, не проявляющего ни малейших признаков усталости, закрадывались подозрения, человек ли он. Чонгук готов был выть от изнеможения, Сущему хоть бы хны. Идут, идут, идут,.. Вереница. У омеги за это время шёл не исключительно он, но шёл и автопилот – вышел по итогу. Второе дыхание, короче, иссякло. Идти было не на чем, Чонгук пусть не машина, однако топливо израсходовалось, внутренний ресурс угас, сосуд пуст. Настал черёд выдохшегося, словно рыба на суше, сопротивления. Сдёрнул рюкзак, кажущийся неподъёмной тягостью, облокотился на шершавое дерево и съехал. Плащ задрался. – Всё. Я не пойду больше. Не могу, – еле ворочает языком. Глаза слипаются. Реагируют незыблемой невозмутимостью. Бунт от пленника обоснован и вполне предполагаем, не удивляет. Перекрыть его возможно доводами. – Чонгук, нам позарез успеть до темноты, ночью повылезают виверны и другие животные. Ты устал. Потерпи ещё чуть-чуть, – настоятельно уговаривают а-ля капризное дитё. Капризное дитё на то и капризное дитё – доводы проваливаются. Чонгук не просто устал, он на миллиметровом волоске от того, чтобы вырубиться, какое терпеть. – Посрать, – с не уступающей невозмутимостью. – И это единственное «посрать», которое ты от меня добьёшься. Я никуда не пойду. Вот и всё. Как ты заставишь меня? Меч к горлу? Так будет весьма проблематично тащиться, до темноты не успеем, – размышляет степенно, вяло. – Травмировать не выгодно. Нет, можно, конечно, попробовать… – А тебе оно надо? – возвышается покровителем, гложет мальчика властью, авторитетом. – Мне ничего не надо. Ты подзабыл – вы держите меня силой. – Силой? – Да. – Разве мы хоть раз применили к тебе силу? По-моему, ты идёшь на девяносто процентов сам. – По-моему, я уже на сто процентов сижу. То, что вы меня не били и не бьёшь ты в частности – не аннулирует факт принуждения. И? Как принуждать дальше будешь? – Не буду. – … – надежда всколыхнулась из закромов… – Понесу на руках. – … – … и схлопнулась в небытие. Чон офонарел, лихорадочно заотбивавшись – его нахально подхватили пушинкой под лопатками и под коленями. – Отпусти! Пусти! Не смей! – одичало залягался ужиком в тисках браконьера. Устало-сонное марево слетело махом. Его почти роняют, удачно подстраховав от полноценного падения в последний момент. – Не прикасайся! Не смей! – отшвыривается от альфы, будто от необузданного чудовища, спотыкается, обхватывает рёбра, раздувает ноздри. Конвульсивно перетряхивающая дрожь прокатилась по телу. Чонгук нафантазировал с лихвой. Его не избивают, но не позволит ли себе Сущий..? – Тогда не вынуждай прикасаться. – Тогда не вынуждай идти с тобой, – взбудораженно. – Что предпримешь, когда мы выйдем к людям? Лес не резиновый. – Об этом не беспокойся. До столицы я скажу тебе несколько… знаний. Они сподвигнут идти со мной по собственной воле и не сбегать. – Самонадеянно. – Неопровержимо. Теперь пошли, часа три – и доберёмся, – подцепляет рюкзак Чонгука и движется покорять обозначенный отрезок дороги. Выбора нет, вынуждать прикасаться к себе боле не рискнёт, запал стух. Три часа – значит три часа. – Сам же заявлял, – знания дорогого стоят. – Угу. Ты заплатишь. Брякает надломленно: – Натурой? Сущий аж вкапывается, поворачивается юлой. – Я понимаю, что ты маленький омега и находишься в компании большого и страшного альфы, но выкинь эту мерзость из своей прелестной головы. Я тебя не трону. Теперь, решив и этот вопрос, наверняка терзающий тебя с гор, пошли. Стемнеет быстрее, мы не в городе, ты и так в курсе, Академия отдалена от цивилизации. – Я должен поверить? Поверить обманщику – парадокс. – Ну ты ведь веришь кому ни попадя. – В каком смысле? – Пойдём, Чонгук, – нещадно. Чонгук и пошёл собакой на привязи. Не кинулся в омут веры Сущему, гештальт не закрыт – и тем не менее внутренний стержень подвывинтился, ощутимо спокойнее. Выкарабкивает из кармана джинс не съеденный сладкий батончик, резкий хруст сминания обёртки не вписывается в шумы леса; откусывает скромно, дабы растянуть угощение. Жуёт. – А если я не хочу платить? За знания, которые ты скажешь, – разминает кисть. Кажется — Чонгук не уверен, — он смачно стукнул мужчину в шею или в ключицы под порывом эмоций. – Придётся. Тебе, ученику Академии, не привыкать. Не в бровь, а в глаз. Те же Договоры «о Невыезде из государства», «о Неразглашении» всего, касающегося учёбы в Академии, «о Нераспространении знаний о магии», сюда же редкие звонки семье и поездки к ней, некая отстранённость от иной, безмагической жизни, громадный груз ответственности, нехватка свободы, туалетный комплекс, развившийся в связи с ущемлённым личным пространством, испорченное тело, травмы и переломы на практических парах,.. Жалеет? Нет. Грустит и плачет по ночам? Да. Ничто в мире не бесплатно. И Чонгук заплатит высокую цену за похождения со врагом. *** Костёр потрескивает на своём языке, расплёскивая искрами и всполохами. По периметру оцепляющая темнота, Чон сбежал от неё — не от Сущего, увы — из скалистых утёсов, она настигла, будто сутки напролёт кралась за ними третьим участником «экспедиции» по уничтожению кристалла. Наручники притёрлись к коже, кости ноют от инородного веса. Настроение меланхоличное. Чонгуку бы лечь спать… Сидит на рюкзаке перед огнём, зачем-то прогоняя в памяти, как перебирались через заросший едва не джунглями овраг. Ноги отзываются колебаниями боли. Смотрит на мужчину, блаженно раскинувшего ступни к очагу, снятые берцы торчат рядом. Чонгук смотрит на лицо, на берцы, на лицо, на берцы и таки сдаётся соблазну: ослабляет шнуровку и тоже стаскивает, не скрывая стона наслаждения. Они доковыляли час с лишним назад, смеркалось, и Чонгук был неподдельно счастлив, завалившись на рюкзаки, поваленные Сущим. Каково было мужчине переть два рюкзака не колышет. Пока валялся жопой кверху, лбом в плотную материю, коленями в землю — неудобство не воспринималось, — вокруг него хлопотали, собирая хворост и рубя компактным топориком ветви. В поле зрения угодил сиротливо брошенный меч, не задумался о его применении в свою пользу, ибо мизинчиком пошевелить – подвиг. Затем розжиг. Пришлось соскрестись беспозвоночной жижей, чтобы Сущий отыскал огниво и в горстке шелухи из коры и зачахших растений принялся высекать скользящим по стержню ножом зачатки огня. Оно не вышло мгновенно, мужчина терпеливо повозился, прежде чем яркий брызг перекинулся и укрепился на подготовленной сухой затравке. Там и веточек посущественнее подложил. Чонгук неотрывно наблюдал, где-то глубоко-глубоко… восхитившись? «Мне тебя жаль. Ты же ничего, кроме своей бесполезной магии, не умеешь и не знаешь». Чонгук не разжёг бы огонь, без понятия, что за штука длинноватая, по которой Сущий фигачил. Конечно, это не подтверждает ту жалость, но. Благо Чонгук обессилен вдаваться в размышления на всю катушку и загоняться в дебри самобичевания. В приготовлении ужина также хозяйствовал Сущий: из палок соорудил над пеклом перекладину с ковшиком; макароны сварились – слил воду и перемешал с говядиной из консервов, подав к невидимому столу. Черпали ложками из общего чана, Чонгук не чурался, утрамбовывая до отвала живот. Остатки роскоши на дне негласно уступил альфе, отодвинувшись. Альфа же поклевал и непререкаемо выдал: «Доедай». Чонгук доел. Тут и в туалет приспичило, Сущий пристроился в паре шагов от костра, Чонгук умчался в черноту за деревья. Проколупался долго, никак не выходило отпустить себя, обдавший холод не способствовал. Сущий аж позвал, хватившись, Чонгук откликнулся, удостоверяя, что не сбежал. По возвращении его, еле влачащегося, застигли врасплох зубными щётками и тюбиком пасты, поясняя: «Гигиена превыше краха света. Кариесу, к сожалению, по барабану хороший ты или плохой. Всех в рот поимеет». Омега впервые с участи похищения громко прыснул, сопроводив коротким смехом, взял щётку. Рассмешила пошлятская ерунда… Не стыдно. На секунду почудилось, словно всё нормально, словно крах — нет, не света, — солнца Чонгука не произошёл. Произошёл. Не утерял способность смеяться – не погиб. Крах солнца – не самое страшное. Самое – пережить. Расправился с чисткой, прелесть коей оценил, полоская и сплёвывая. Всё-таки не занимался этим минувшими ночью и утром. Мятный привкус возвёлся до райского. И вот. Развалились к теплу, слушая треск стихии. Огонь говорит на совершенно чужеродном для кого бы то ни было языке,.. и нежиться его теплом это не мешает. Молчание не напрягает, за день в лесу они редко перекидывались фразами и реже развивали диалоги. Не наскрести энергии и примитивного желания, правда и табу на разговоры не ставилось, потому Чонгук, зевнув нараспашку, обращается к спутнику: – Как ты ориентируешься здесь вслепую? Не понимаю, – дует щёки. Уже весь мозг себе сломал, будто кубик Рубика. Чонгуку бы поспать… На него переводят расслабленный взгляд: – Я иду не вслепую. Метки на деревьях, я сам их ставил, – аккуратно чешет синеватую гематому на переносице. Чешется – заживает. – Ум-м, – проницательно мычит и осоловело моргает. Изрекает вытекающим: – Часто ходишь по лесу? – Частенько. Не потеряемся, гарантирую. – Ум-м. – Не замёрз? – Ум-м. – Самочувствие? – Ум-м. – Ясно, маленькому оме пора спать. – Ум-м. Да, Чонгуку бы поспать… Его легонько тормошат, выводя с пограничной зыбкости. – Сними плащ. Ботинки не шнуруй. Исполняет. Сущий умещает рюкзаки на толстых, прочных ветвях ели для сохранности от любопытных виверн, которые скоро явятся из нор. Чонгук на всунутых носках добалансировал к определённому дереву, куда предстоит забраться. Мдэ. Сущий показал и объяснил, когда они причалили в данную точку их пункта ночёвки. Конструкция проста и гениальна в пропорциональном соотношении. И по-шаткому надёжна. Три близстоящих друг к другу треугольником дерева, треугольник образуют деревянные балки, вложенные в стволы выдолбленными выемками и поверх перевязанные верёвками на стыках соединения. На эти балки стелены заполняющие брешь брёвна, на брёвнах копна лохматых листьями веток, сглаживающих твёрдость и бугристость, на ветках спальный мешок, предварительно закинутый туда Сущим перед ужином. Та-да-да-да-ам. Лежанка над землёй, подальше от бороздящих почву насекомых, змей, виверн, медведей и прочих обитателей. Чонгук не хочет. Зато он хочет спать. Залезть – отдельное препятствие, лежанка в метрах пяти над бренным. – Я тебя подсажу. Или сам? – … – выковыривается из ботинок и задирает ногу. Ага. Счаз. Чонгук дотуда не задрёт. Его поддевают подмышками а-ля куклу и поднимают; писклявит ересь, ухватывается за ветку. – Держишься? – Да, – подтягивается атлетом, физическая подготовка обеспечивает одноразовой акцией в убогом состоянии. Ему помогают, за лодыжки подведя ноги к опоре. – Аккуратно, – контролируют, не сводя цепких глаз. Чон не спешит, покоряет последний рубеж на сегодняшний день с расстановкой, с толком. «На пороге» лежанки не знает, как к ней подступиться, предпочитает не смотреть вниз, дабы не пугаться. – Эта хрень безопасна? Она не опрокинется? Не сломается подо мной? – Безопасна, не опрокинется и не сломается. Я лично делал и спал там больше десятка раз. Главное на края особо не налегай, держись в середине. Обопрись на ту ветку кривую справа, закинь колено на брёвна и осторожно переберись. – … – следуя инструкции и попутно трясясь от накрутки, что вся эта хрень несправедливо рухнет, в каком-то аффекте оказался восседающим на спальном мешке. – Порядок? – Да, – трёт воспалённые веки, утихомиривается, привстаёт на коленях, боязливо выглядывает. Высота мерещится не хуже небоскрёбной. – Молодец. Мужчина отходит за мечом и ловко залезает к нему. Площадь маловата, но спать точно можно. Спальник предусмотрен на двоих; Чонгук неуклюже вползает. Ни отголоска протеста не всколыхнулось в нём, когда сзади пристроилось постороннее тело, то не давило и не напирало, касалось призрачно и вынужденно. Чонгук замертво отрубается буквально сразу же. Костёр прогорит ещё около получаса. И наступит трясинная тьма.