Как продать весну

      Потолок в госпитале уже давно не белый. Слегка желтоватый, с вязью тонких трещин и мелких сколов штукатурки. Йоаке смотрит наверх. Бесцельно, бездумно… Просто смотрит куда-то в потолок. Она не ищет в нем ничего. Она не думает, почти не моргает.       Руки стянуты кожаными ремнями. Металлическая бляшка слегка морозит руки, но Йоаке не обращает на это внимания. Только лежит на спине и глядит в переплетения трещинок. Запястья уже давно онемели, пальцы тяжелые, неподъёмные и, как всегда, ледяные. Йоаке медленно закрывает глаза, чтобы также тягуче вновь их открыть. Она давно могла бы освободиться. Простые ремни не могут удержать шиноби. Но Йоаке лежит. Не дергается, не шевелит руками, натирая грубой кожей запястья. Не пытается вырваться… Йоаке лежит и смотрит в потолок. Солнечный луч медленно ползет по лицу.       Шуршат занавески, раскачиваемые влетающим сквозь распахнутое окно ветром. Тихо сплетничают ирьёнины в коридорах, уверенные, что Йоаке не слышит их ядовитых слов. Смехом заливаются дети на улице, и плачут люди в соседних палатах. Йоаке слышит шелест листвы и хлопающие, будто крылья, полы халатов…       Йоаке м о р г а е т.       В окно печально заглядывает луна, пришедшая на смену солнцу. Ухают совы, все также шелестит листва, пьяно хохочут ночные гуляки. Йоаке лежит. Одеяло давит на грудь могильной землей и пышет жаром. По ногам неприятно стекает пот, больничная рубашка намокла от испарины. Ей бы скинуть с себя одело, вывернуть из ремней руки и сбежать из госпиталя, кошкой выпрыгнув из окна… Но Йоаке лежит. Слушает биение сердца и смотрит в потолок. Йоаке не думает ни о чем, не чувствует ничего, кроме обжигающей пульсации раны на животе — ирьёнин отказался сращивать кожу шосеном и просто сшил грубой толстой нитью плоть на живую. Она к тому времени уже не кричала, не плакала и не билась напуганной птицей, сдерживаемая руками медиков и «спасителя». Йоаке только смотрела на слишком яркую лампу над своей головой и молчала, не проронив с того дня ни слова.       Шорох занавесок. На подоконнике появляется силуэт. Йоаке не поворачивает головы и не уводит взгляд с потолка. Она и так знает, кто это.       — Йо! — здоровается «спаситель». — Слышал это помогает больным, так что принес тебе кастеллу.       Голос «спасителя» наигранно бодрый. По палате разлетается ароматный запах бисквита. «Шисуи бы точно понесся уплетать сладость,» — отрешенно думает Йоаке. Он любил сладкое. Даже Итачи не мог сравниться с ним в этом.       «Спаситель» спускается с подоконника и по-хозяйски проходится по палате, оставив сверток с кастеллой на тумбе. Йоаке продолжает смотреть в потолок. Губы сухие. Тело затекло и онемело. Стягивающие запястья ремни уже не чувствуются. Йоаке не уверена, что вообще способна чувствовать.       — Неужели не попробуешь? — спрашивает «спаситель», усевшись на край больничной койки. — Какая жалость. А ведь я так старался!       Он театрально смахивает слезу и вглядывается в ее лицо. Йоаке тощая, бледная. Не знай он, кто она такая, то ни за что не поверил бы, что это одна из лучших медовых куноичи. Нет той соблазнительной красоты, от которой мужчины теряют головы, нет свойственной всем Узумаки искры, нет блеска в глазах. Она пустая, хрупкая, как тончайшие крылья бабочки — только тронь, и все рассыплется на яркие ошметки. Йоаке смотрит в потолок, изредка моргая. Ее грудь, придавленная тяжелым одеялом, едва вздымается. Не замечай он этого, то решил бы, что она м е р т в а я…       Иногда он жалел, что спас ее от смерти.       — Ну же, попробуй, — ласково тянет он, смахивая с девичьего лица тусклые пряди. Когда-то они были яркими, малиновыми, как самый яркий рассвет. Сейчас же это жухлые осенние листья, слетающие с деревьев и хрустящие под ногами. — Тебе нужно поесть…       Йоаке не отвечает, не поворачивает головы, замерев в одном положении. «Спаситель» вздыхает. Стянутые перчатками пальцы разворачивают пакет и отрывают от бисквита кусочек. Крошки сыплются на казённую простынь.       — Всего кусочек, давай, — шепчет он. Влажный бисквит касается губ. Йоаке не двигается, не открывает рта. Не человек — пустая оболочка. Снова вздох. Перчатки падают на тумбу.       Грубоватые пальцы легко давят на челюсть, раскрывая рот, и кладут на язык едва теплый кусочек кастеллы. По губам стекает вода, а стекло стакана тихо ударяется о зубы…       Йоаке глотает. Дергаются ресницы. Звякает пряжка ремня, столкнувшись с перекладиной больничной койки.       — Умница! — улыбается «спаситель», прищуривая глаз.       — Зачем? — едва слышно хрипит Йоаке. Голос скрипит ржавой калиткой.       — Ты ничего не ела. Я беспокоился, — отвечает он, словно ничего не поняв.       Йоаке поворачивает голову.       — Зачем спас? — повторяет она все также сипло.       «Спаситель» не отвечает. Лишь поднимается с кровати, натягивает перчатки и застывает у окна.       — Ты напоминаешь мне одного человека…       — И кого же?       «Спаситель» усмехается и, повернув голову, бросает через плечо взгляд.       — Меня.       И прыгает из окна на ветвь дерева. За окном гулко каркает ворон. Йоаке прикрывает глаза.       А затем выдергивает руку из ремня…

***

      Начинается рассвет. Алое марево солнца лениво поднимается вверх по небосклону, касаясь лучами крыш сонных домов.       Учиха Итачи пристально всматривается в облака и коротко улыбается, когда на вытянутую руку усаживается угольно-черный ворон. Темный плащ с красными облаками взметается вверх, подхваченный ветром.       В рассветном небе коротко мигает звезда, а затем исчезает, уступая место звезде побольше — солнцу…