***
В кабинете Хокаге пахнет табаком, чернилами и крепким чаем. Йоаке стоит перед столом, преклонив колено. Дым клубится под потолком и расползается вдоль стен. — Поднимись, Йоаке, — говорит Хокаге, закуривая трубку. — Докладывай. — После известия о смерти клана Учиха Данзо-сама направил меня и нескольких АНБУ осмотреть тела, — тихо рассказывает Йоаке. Фарфор маски морозит подрагивающие пальцы. — Основной задачей было обнаружение глаз с додзюцу. Мы должны были принести их Данзо-сама. У большей части тел глаза были выколоты. Мной лично были вырезаны и доставлены глаза Фугаку и Микото Учиха. Также было обнаружено еще десять, но не у всех шаринган был активен. Точное количество обнаруженных додзюцу мне не известно. Хокаге задумчиво пускает кольца дыма. Старческие пальцы сцеплены в замок. Йоаке молчит, ожидая распоряжений. Ее язык полыхает огнем, а в груди вечный холод и снег. Она чувствует тяжесть металла через плотную ткань подсумка на бедре. Ей хочется вогнать один из кунаев в собственную плоть и смыть всю свою грязь кровью. Йоаке все еще чувствует горечь яда на губах и помнит ярость Итачи, когда закрывала от него глаза… Может, расскажи она ему правду, клинок не поднялся бы на его клан? Может, убей Йоаке себя, а не Шисуи, все было бы иначе? По венам вместе с кровью течет вина. И никакая фарфоровая маска не скроет этого. — Иди, Йоаке, — говорит Хокаге после недолгого молчания. Йоаке кивает, надевает маску и выходит из кабинета. — Проследи за ней. АНБУ с серым вихрем на голове кивает и выскальзывает через окно. Сарутоби Хирузен тяжело вздыхает. А затем принимается чистить свою трубку от табака.***
Йоаке шагает вперед. Мимо проносятся дети, звонко смеясь, шумно торгуются люди на рынке, хохочут шиноби в забегаловках. Мелкими шажками ходят по улице яркие майко, величаво качают бедрами красавицы гейши, таинственно улыбаясь мужчинам, бесшумно скачут по крышам АНБУ… Йоаке невольно вслушивается в веселые разговоры, болтовню о выросших ценах и тихие перешептывания сплетниц. Вокруг нее кипит жизнь. Кровь, боль, застывшие лица, пустые глазницы. Два тела, лежащие в центре комнаты. Йоаке дергается и трясет головой. У прилавка толпятся дети, во все глаза рассматривая диковинные игрушки. Шумно втягивают лапшу посетители забегаловки, хохочет компания чунинов, громко спорит с торговцем какая-то женщина… Йоаке делает быстрые короткие вдохи. Звякают в чоканье стаканы, шелестят расшитые кимоно, стучат по земле гэта, шипит мясо на гриле, стучат фигуры по доске для сёги… Йоаке зарывается пальцами в волосы, сжимая пряди у висков. Разорванная бумага сёдзи, кровавые отпечатки рук на стенах, мертвая тишина, вороны, алое марево шарингана, пустой пузырек… Ядовитый отчаянный поцелуй. Ногти впиваются в кожу. Йоаке быстро дышит и жмурит глаза. Из горла вылетает сдавленный хрип. — Эй, ты в порядке, утренняя звезда? — Эй, ты в порядке? Детское личико полно беспокойства. Мальчик пристально смотрит на нее. Слишком большие, голубые, как небеса, глаза. Он шмыгает носом и чешет щеку с тремя полосами. «Кажется, по возрасту, как Цве… Сакура,» — отрешенно думает Йоаке. — Да, все хорошо, — губы тянутся в фальшивой улыбке. Запах металла, мертвые дети с гримасами ужаса на маленьких лицах, карканье ворон, окровавленный красно-белый веер. Два тела в центре комнаты. Ядовитый поцелуй, кудрявые волосы. «Мне нечего сказать». Воронворонворон. Мертвецы, пустые глазницы. «Да, Данзо-сама». Печать на языке, алое марево, «не смотри в глаза». — Я в порядке, — говорит Йоаке и треплет мальчишку по голове. Вороны, мертвая тишина, вспоротые тела, мертвецы, детский смех, темноволосый мальчик на больничной койке, кровькровькровь. Ледяные запястья, отсутствие пульса, открытые двери, трупный смрад, пустой пузырек, урна без праха. Сотни имен на могильном камне, родное лицо в книге Бинго… Йоаке щелкает по детскому носу и идет прочь, пряча руки в карманы. Пальцы бьет крупной дрожью. Йоаке встряхивает головой. Мальчишка за спиной недовольно ворчит. Вокруг нее кипит жизнь. А внутри леденеет кладбище…***
Йоаке стремительно идет в свое общежитие. Она так больше не может. Неможетнеможетнеможет. Она виновата во всем. Шисуи, Итачи, сотни детей, стариков, женщин, мужчин, Саске… Это ее вина. Если бы… если бы она поступала иначе, если бы говорила правду, если бы… Ничего бы не произошло. Маска куском льда липнет к коже лица. Сердце болезненно быстро колотится в груди, ничто не прячет безумного тремора рук и сумасшедшего взгляда. Да, она определенно сошла с ума. Нормальные люди не травят своих друзей ядовитым поцелуем. Нормальные люди приходят на похороны близких людей. Нормальные люди не могут ложью толкнуть на убийство всей семьи. Нормальные люди не делают того, что делает Йоаке. Нормальные люди не… Йоаке н е н о р м а л ь н а я. И она хочет положить этому конец. Она влетает в свою комнату, швыряет маску на кровать и одним движением срывает верх, оставляя только черный топ. Она должна с эти покончить. Она должна смыть свои грехи, свой позор кровью. Иначе никак. Йоаке в этом уверена. Йоаке садится в центр комнаты на колени. Ей не страшно. Она откидывает волосы назад и достает танто из ножен. Два надреза. Слева направо и от груди до пупка. Все просто. «Это не сложно,» — убеждает Йоаке себя. Холодное лезвие касается кожи, оставляя тонкую царапину. Йоаке выдыхает воздух и приставляет острие к боку, закрыв глаза. По прядям струятся лучи закатного солнца. За окном поют птицы и переговариваются прохожие. За стеной шумно играют в карты. В комнате сверху кто-то целуется… Йоаке жадно тянет воздух носом. Пахнет лесом, пряным раменом и свежей листвой. За углом открылась новая чайная — Йоаке чувствует терпкий аромат заварки и теплой керамики. Пахнет глиной, деревом и слегка подгоревшим рисом — кто-то опять не уследил за плитой… Солнце медленно опускается за горизонт. Пора. Йоаке, не открывая глаз, надавливает на острие. Больно. Но можно стерпеть. За окном каркает ворона. Йоаке шипит сквозь зубы. Холод металла чужероден для теплого нутра. Ей не страшно. Она вновь встретится с мамой и Шисуи, попросит у Учих прощения… По пальцам течет кровь, заставляя их скользить. Йоаке не страшно. Дрожащие руки крепче сжимают рукоять танто и ведут вправо. Больно, мокро и горячо. Йоаке давит на клинок, всаживая его глубже, и продолжает вести. Плоть расходится в стороны. Крови становится слишком много. Нужно довести до конца. «Умереть, не закончив, слишком глупо,» — думает Йоаке. Ей больно. И все-таки страшно. Йоаке слизывает стекающие на губы соленые капли слез. Танто послушно двигается дальше в ее слабеющих руках. «Осталось немного,» — успокаивает себя Йоаке. Кровь растекается по полу и штанам. Вспоротая плоть пульсирует от боли. Йоаке не позволяет себе кричать и запрещает плакать. Она должна с честью принять смерть. Иначе смыть свой позор не удастся… Маска равнодушно глядит на нее с покрывала. Ворон за окном становится больше. Лезвие доходит до пупка. Йоаке хрипло смеется, смаргивая слезы. Это не так просто, как она убеждала себя. Это сложно и больно-больно-больно. Кровь растекается вокруг маленьким красным озером. Удастся ли ей умереть с улыбкой как Микото? Йоаке старательно ведет танто дальше. Губы кривятся, стараясь сложиться в улыбку. Пальцы скользят по рукояти… — А ну не смей! — кричит кто-то, к чертям снося ее дверь. Йоаке громко смеется, чувствуя на щеках слезы. «Даже здесь не справилась,» — думает она. Рану зажимают ее же рубашкой, а затем подхватывают на руки.