***
— Не дай Шинигами ты попадешь в Корень, Аке, — сказала мама как-то раз вместо сказки на ночь; (мама никогда не рассказывала Йоаке сказок, только страшные правдивые истории). — А если попадёшь, никогда не показывай слабости. — Почему? — спросила тогда Йоаке. Мама только схватила ее за плечи. — Потому что они давно перестали быть людьми, Аке, и стали оружием. Словно звери, они ищут слабость в каждом. Покажешь ее — станешь добычей. Затем умрёшь. Покажешь зубы — не тронут…***
Йоаке помнит каждое мамино слово. Мама говорила мало. Но всегда правду. «Горькая правда лучше сладкой лжи,» — говорила она. Йоаке запомнила. Йоаке записала это на своей подкорке и только этой горькой правдой живёт. Так меньше разочаровываешься. Так проще жить. Йоаке теперь в Корне. Она теперь одна из этих бездушных оболочек, что по странному стечению обстоятельств зовутся людьми. Йоаке видит их насквозь. Видеть, на самом деле, нечего. Они пусты внутри. Они полые, как ножны для клинка. Йоаке такой стать, откровенно, боится. Йоаке перебирает в кармане палочку от данго, залитый в стекле цветок сакуры, малахитовую фигурку черепахи и старый жетон со спиралью. Йоаке легко стучит по двери и ждёт ответа. — Заходи, — скрипит старческий голос по ту сторону. Йоаке заходит, почему-то задерживая дыхание. — Здравствуй, Йоаке-чан. — Вы хотели меня видеть, Данзо-сама? — отвечает Йоаке, склонившись перед стариком. Йоаке его опасается. Все внутри Йоаке дрожит и молит скорее уйти от него подальше. Он серьезно пугает ее, заставляет мысленно биться в истерике и трепетать, подобно запутавшейся в паутине бабочке. Данзо-сама — паук, оплетает всё и всех своей сетью и ждёт, когда задрожит нить. Йоаке страх в себе давит. Йоаке натягивает маску равнодушия, мимикрируя под тех, кто в Корне уже давно. Йоаке опускает ледяные, дрожащие пальцы на пол, покорно опускает голову и ждёт дозволения, чтобы ее поднять. — Да, Йоаке-чан, присядь, — фальшиво улыбается он и кивает. Йоаке поднимается с колен и убирает маску за спину, пряча вместе с ней дрожащие руки. Стул перед столом выглядит сухим, жёстким и неудобным, но Йоаке садится. Спина прямая и твердая, как доска. Старик ухмыляется. — У меня для тебя задание. — Готова исполнить, Данзо-сама, — ровно отвечает Йоаке, хотя всё внутри неё кричит. Старик никогда не давал ей заданий лично. Йоаке просто отдавали папку со всеми материалами и назначали дополнительных людей — хах! — при необходимости. — Твои навыки высоки, и ты никогда не проваливала миссий, — начинает Данзо-сама. Он встаёт со своего кресла и начинает обходить стол. Йоаке не смеет повернуть голову. Йоаке не смеет скосить глаза. Она только слушает глухие удары тростью об пол и лёгкий шелест ткани. — Когда я подумал об этом задании, то сразу вспомнил о тебе… Старик обходит стол и останавливается за её спиной. Йоаке непроизвольно задерживает дыхание и старается не передернуть плечами. Йоаке чувствует тепло чужого тела и запах мертвичины. Йоаке страшно. Страшно, как никогда. — Кто, как не ты, сумеет привлечь чужое внимание… — вкрадчиво шепчет Данзо-сама, опуская руки на её плечи. Йоаке чувствует, как все внутри леденеет. Йоаке чувствует запахи старческого тела, подвальной сырости и мертвечины. Йоаке мутит, но она держит лицо как может. «Не показывай эмоций, не показывай слабости…» — набатом стучит в голове, в унисон бешено колотящемуся сердцу. — Кто, как не ты, сумеет втереться в доверие и влюбить в себя… Кто, как не ты, сможет заманить человека в ловушку… Пальцы до боли сжимают плечи. Колени Йоаке не дрожат только чудом. Старик склоняет голову к уху и шепчет, обжигая кожу дыханием: — Ты готова взяться за это дело, Йоаке-чан? Уверен, что твоей маленькой сестрёнке не нужны проблемы… Сердце замирает всего на мгновение, чтобы затем заколотиться в бешеном ритме, разгоняя адреналин по артериям, венам и капиллярам. — Готова, Данзо-сама, — хрипит Йоаке. Горло сдавлено, оплетено корнем с сотней ответвлений. Йоаке знает, что её подцепили на крючок. Йоаке знает, что теперь с корневищем единое целое, как бы ей этого не хотелось. Потому что они знают, на что давить. Потому что в кармане, стукаясь о палочку данго, деревянную черепаху и жетон, лежит залитый стеклом цветок сакуры. Потому что подаренный, кажется, целую вечность назад гребень давно пылится в ящике туалетного столика. — Отлично, Йоаке-чан, — улыбается старик, поворачивая лицо Йоаке за подбородок. — Тебе нужно завлечь Шисуи Учиху в одно место. Вся информация в этой папке. У тебя есть две недели, Йоаке-чан. Йоаке медленно кивает и выдыхает едва слышное «хай». Сухие пальцы отпускают подбородок, и их хозяин возвращается в свое кресло. Йоаке легко подцепляет лежащую на столе папку, пытаясь скрыть тремор рук, и идёт к двери, на ходу надевая маску. — Не подведи меня, Йоаке-чан, — говорит старик, когда она подходит к двери. — Всё будет сделано, Данзо-сама, — отвечает Йоаке. Дверь открывается с лёгким скрипом, и Йоаке уходит в темень подземных коридоров. Йоаке тошнит, лихорадит и трясёт от ужаса. Папка в её руках слегка намокает от струящегося по ладоням холодного пота Йоаке опутана корневищем и совсем скоро станет его частью. Ей страшно.