Тепло родных рук

На крыльце тонкий слой пыли – в ветреные дни она собирается, сколько с ней не борись – а на нем едва видные следы. Садовые деревья, высаженные в привозной грунт, шумят, цепляя гнущимися верхушками угрожающе темные тучи. Скоро пойдет дождь, думает Аларих Бранте и выходит из дома, оставляя за собой вторую цепочку следов. Он садится на ступени, ведущие в сад, ничуть не заботясь о чистоте своей одежды, смотрит на терзаемые ветром верхушки деревьев и краем глаза на сидящего рядом младшего брата. Натан давно вырос, он больше не приходит к нему сам, не сидит молча рядом, думая о чем-то своем, не тянет за одежду, когда хочет обратить на себя внимание, не зовет играть на задний двор. Теперь он пропадает в сомнительных компаниях, таская за собой дурную славу и запах дешевого вина, а когда возвращается домой, бредет, держась за стену, в свою комнату, много спит и старается меньше попадаться на глаза остальной семье. Алариху кажется, что они не виделись целую вечность. Он смотрит на брата, отчаянно цепляется взглядом за черты его лица, пытаясь сложить воедино образ мальчишки из хрупких воспоминаний и сидящего рядом парня с не по годам уставшими глазами. Ему столько всего хочется сказать, вывернуть душу наизнанку, выскрести оттуда все, что должно принадлежать Натану, и отдать наконец, но слова с непривычки застревают в горле. Натан тоже молчит. Только чуть поджимает губы и почти не смотрит на брата, которому остается лишь гадать, что у него на уме. – Дождь скоро начнется, – говорит самую очевидную ерунду старший Бранте, чтобы разрушить наконец тишину. – Да… – протягивает в ответ Натан. – А помнишь… – Аларих начинает быстро, чтобы не дать затянуться паузе, но все равно запинается посреди фразы. Помнишь, как мы играли, когда были детьми, сколько времени проводили вместе, как были близки? Как я обещал стать для тебя лучшим старшим братом?.. – …как мы строили башню из досок, здесь, во дворе? – У тебя получалось лучше. Натан слабо улыбается, и Аларих, сам того не замечая, повторяет его улыбку. Он сказал правду. И деревянная крепость у стены еще одно тому подтверждение: без Алариха и Томмаса она развалилась, младшим братьям не хватило умения и сил, а может дружеской взаимопомощи, чтобы следить за сколоченными досками. Воспоминания пробуждают в старшем Бранте почти забытый юношеский задор, ему хочется вскочить на ноги, схватить брата за руку, забежать вместе с ним под садовые деревья, снова насобирать палок, построить что-нибудь, и пускай начнется дождь, пускай они будут мокрыми и грязными, пускай такое поведение судье не по статусу, ему все равно. Это столь незначительная плата за то, чтобы вновь почувствовать себя детьми, поймать на себе восхищенный взгляд Натана, обнять его, показать, что даже если он не чувствует любви Близнецов, у него всегда будет любовь старшего брата. Любовь, которую не отберет никто. Они снова молчат, глядя на Сияющий Столп, чей свет пробивается даже сквозь тяжелые, налитые готовой выплеснуться влагой тучи. Аларих думает о том, как его братишка был прав в тот, последний, день перед отъездом. Четыре года вдали друг от друга, за которые он получил новый Удел и незаметную пока рану на месте тающей с братом связи. Шесть лет работы в Префектуре, шесть лет вечной занятости и забот о сотнях дел простолюдинов и дворян, за которые рана эта разрослась, загноилась и стала кровоточить беспрестанно. И он хочет вычистить эту рану своей высказанной болью, прижечь ее касанием родных рук, не дать ей снова разрастаться. Аларих думает о том, что исцелить его может только Натан, но начать должен он сам. – Прости меня, – говорит Аларих. Натан отвечает ему удивленным, растерянным взглядом, хмурит брови, совсем как в детстве, когда чего-то не понимал, но спрашивать не торопился. – Прости, – сквозь ком в горле повторяет старший Бранте, – за то, что меня не было рядом, когда я был тебе нужен. Слова сползают с губ, как запекшаяся корка со старой раны – и больно, и странно хорошо, и не остановишься, пока не оторвешь ее до конца. И Аларих говорит, говорит без остановки, как он скучал, как хотел увидеться как раньше, быть рядом, но откладывал, ведь работа, бесконечные дела и распри чужих ему людей требуют его времени постоянно, а родной брат всегда будет рядом, брат сможет подождать. Он был неправ. Он с самого рождения Натана был с ним рядом, был примером и поддержкой, был тем, кто никогда не откажет в играх, заботе и любви. Что же изменилось? Почему решил он, что так будет всегда, что если пропадет в делах Префектуры, Натану будет все равно? Как же я буду без тебя, спросил перед его отъездом Натан, и Аларих не предал значения, оставил, не помог. Не подумал, как он сам без братишки будет. И ты изменишься, и я изменюсь, все будет по-другому, сказал ему Натан перед отъездом, и Аларих только спустя годы понял, насколько мудрее него был младший брат. Все поменялось, он прав, они выросли, но как же хочется как раньше, как в детстве, ободрить одним словом, защитить одним делом, чувствовать себя полным сил только от того, что брат рядом, что есть ради кого стараться и становиться лучше. В конце концов, он обещал стать лучшим старшим братом. А стал вечно занятым судьей, что бесконечные строки письма видит чаще, чем лица домочадцев, что имена истцов и ответчиков слышит чаще, чем произносит дома имена семьи. Что позволил Натану потерять веру, с дурными компаниями связаться, топить себя до беспамятства в вине и пустых наслаждениях, ускользнуть, как песок сквозь пальцы. Прости, прости, прости, шепчет Аларих, и сам не замечает, как склоняется все ниже, болезненно обхватив себя за плечи. Его душит любовь, невысказанная, нерастраченная, ведь когда, если он брата почти не видит; его душит вина, что с каждым днем грызет все сильнее, сжимает словно в тисках сердце, ранит, стоит на Натана посмотреть. Аларих так виноват перед ним: не уберег, не доглядел, не исполнил собственное обещание. Старший Бранте замолкает, оборвавшись со вздохом на полуслове, когда Натан неожиданно обхватывает его худыми руками и неловко притягивает к себе. Аларих упирается лбом в плечо брата, чувствует на таком расстоянии уже въевшийся в поношенный сюртук запах дешевого вина, каких-то благовоний и еще не пойми чего, и этот непристойный аромат кажется ему слаще любого, что можно найти во всей Блаженной Империи Аркнов. – За что мне тебя прощать? – тихо спрашивает Натан. – Я не винил тебя никогда. От этих слов становится чуть легче дышать. Тишина между ними больше не гнетет, а приятно обволакивает, и только сейчас Аларих замечает, как с темных туч хлещет ливень. Старший Бранте улыбается в плечо брата и крепко обнимает его, наконец чувствуя, что фантомная рана в груди перестает болеть.