Dragon - Tiger

Дарио не был сумасшедшим, и не был Дарио, это бы резало Шиничиро обидой, чувством обмана, если бы сейчас до этого было хоть какое-то дело. Дарио на переднем, жмёт по педалям и выкручивает круг руля, увозя их в ночь, вперёд по скользкой дороге. Ближе к полуночи начался снег с дождём, а через полчаса началось другое. Град пуль и едкое от гари, что сразу забилось в нос, отец успел толкнуть Шиничиро и Казутору за диван, в общем гаме Шиничиро слышал голос дяди Кейске: — Все немедленно на землю! — и звук выстрела в потолок, от которого Казутора под ним дернулся, смотря на него глазами-голубой трагедией. «Пожалуйста, пожалуйста мальчик, сбереги…» Ты поэтому так просил, дядя? Ты знал? Вы все знали? Шиничиро в машине сжимает ледяную ладошку Казуторы в пальцах, тот поломанной куклой, жмётся в него, скрыв лицо где-то у шеи. Шиничиро думает, что это «все на землю!» было на самом деле лишь для них двоих, потому что больше никто не лёг, лишь упал, на полу, вдали от Шиничиро растекались алые кляксы, и падали обессиленно спины в простых чёрных костюмах, Шиничиро со скупым ужасом сжавшим сердце понимал, они больше никогда не поднимутся. Дарио вытащил их за шкирки, поволок по полу как котят, куда волок Шиничиро не знал, но не сопротивлялся, лишь смотрел на четыре спины, с драконами, карпами и горечавками, жадно ловил, каждое движение. Пока папа и отец шевелятся, они живы, это знак. Дарио все так же с нажимом запихал их на заднее сидение, сам ухнулся устало на переднее, стаскивая с лица маску, разгореченно выдыхая, и почти не медля дал по газам, уезжая. На переднем пассажирском Шиничиро видит две спортивные, одинаковые сумки, новые, но забитые вещами, ничем не примечательные казалось, лишь по переднем кармашкам Шиничиро понимает, это сумки для них. В каждой по красной корочке паспорта, и по уголку фотографии, одинаковой. Сквозь сетку Шиничиро разглядывает, щурясь, чёрный тосвийский флаг и блекс старых комбинезонов. Дарио смотрит на них через зеркало заднего вида, рукой с тонкими пальцами сжимает ручку коробки передач, глаза его, возможно впервые видятся Шиничиро человеческими, чуть менее жёлтыми. Змей Дарио, ведёт себя как его очередной дядюшка. Впрочем, у Шиничиро их много, и все они друг другу братья по крови. Не по своей, но братья. Неоново-синий свет вывески мотеля, так дёшево копирующий американские сериалы для подростков, слепит их даже через тонированные окна. Дарио заезжает на парковку, выключая зажигание, и выдыхает, откинув голову на подголовник. Казутора молчит, вцепившись в лацкан пиджака Шиничиро, Шиничиро тоже молчит, сжимая в руках его плечи. Новая Эра пахла горьким, гарью и паршивыми хот-догами. В машине слышно лишь три дыхания, разделённое и покойное, оно — минута молчания, Шиничиро понимает внезапно, кого именно они хоронят, кого провожали сегодня на этом балу. Их с Казуторой детство. Вот кто по настоящему умирал сегодня, и когда Дарио поворачивает к ним голову, в его глазах Шиничиро видит лишь виноватое согласие: Да, мальчик, это была ваша панихида, и Шиничиро даже не злится, лишь кивает с вопросом на спортивные сумки. Дарио отводит их в номер, кровать застелена протёртым с глупым гавайским узором, в комнате пахнет сигаретами, и отчего-то сеном, будто они и не в Токио. А они в Токио? Казутора валится на гавайское устало, лишь стаскивает дорогой пиджак, откинув подальше, рубашка, тоже чёрная, на его запястьях отскакивает отсветом Шиничиро в глаза, маленькие свастики, такие же как в рукавах Шиничиро. — Казутора, — голос у Шиничиро хрипит, и он тянет к Казуторе руку, тот задирает к нему голову, так изломанно, что это почти некрасиво. Почти, потому что даже такой Казутора это красиво. — Они ведь выживут? Выживут да? — Шиничиро понимает, как бы он не ценил семью, не любил их, хоть часто и пытался скрыть это от самого себя, в доме Казуторы друг друга не просто любили. Обожали, вот верное слово. От страха у Казуторы трясутся руки, папа и отец… — Казутора, — Шиничиро присаживается на корточки у его колен, проводит по едва измявшимся брюкам пальцами — Они выживали всякий раз, — он сглатывает — Они не оставят тебя так просто, — Казутора смотрит на него с надеждой и с ней же кивает. Скрип двери за спиной вызывает агрессию, но только на секунду, пока Шиничиро не узнаёт знакомое дыхание. Дарио ставит на пол мягким движением сумки и тянет к ним, зажатые в пальцах потные и ледяные банки кока-колы. Шиничиро смотрит на них, красные бока напоминают ему о дурном, но забирает, покорно открывает сначала одну, втискивает ее в пальцы Казуторы, вторую открывает уже для себя. Казутора смотрит на банку, потом на него, и Шиничиро поняв, что нужно делать кивает и отпивает глоток, Казутора повторяет за ним. Вот так, друг за другом, как и надо. Дарио выдыхает грустно, потирает веки пальцами и пинает носком туфли одну из сумок, несильно, будто подвигает ближе. — Там документы и деньги, вещи на первое время, на пару месяцев вам должно этого хватить, — пальцами Дарио сжимает рукав. — На пару месяцев? — Шиничиро смотрит на него увы без надежды, уж больно прагматично, словно вырос на десяток лет за вечер. — Мы надеемся, что на больший срок вам это не нужно, — Дарио нервно оглядывает часы, там стрелка неумолима скользит к половине третьего ночи, и Шиничиро вдруг понимает: Дарио торопится. — Что нам надо сделать? — тихо спрашивает Казутора, почти совладав с собой, почти вернув себе привычную непоколебимость. — Выжить, — отвечает Дарио, и они кивают. Выжить, вот значит как. Утром Шиничиро смотрит как Казутора расчёсывает волосы, его расческа нашлась на дне одной из сумок, ещё там была одежда, непримечательные чёрные толстовки и футболки, несколько пар брюк, кроссовки потеплее, кажется на время, даже Казуторе придётся отказаться от любимых берцев, две поясных сумки, и ещё кое-что куда более важное: два паспорта, где Шиничиро уже почти двадцать два, а Казуторе стукнет через полгода, несколько скрученных трубочек банкнот, весьма много, если вы не жили в роскоши всю свою жизнь, и важнейшее, те самые две фотографии, одинаковые, фотографии сделанные когда молодая Тосва надела свои первые в жизни комбинезоны, там, почти двадцать лет назад ещё не было их с Казуторой, но был жив другой Шиничиро, а другой Казутора улыбался с бумаги фотокарточки, там папа ещё даже не был с отцом, там родители Казуторы ещё не были знакомы. На заднем обороте нашлись послания, короткие фразы, на одной — руками Дракена и Майки, так Шиничиро понял, эта сумка принадлежит ему, два коротких слова, выведенные разными почерком родителей: «Любим, сынок». На вторую он даже не отважился взглянуть, слишком уж это было личным, только посмотрел как Казутора прижимаете ее к груди, занавесив лицо волосами, вздрагивая плечами от немых всхлипов. Шиничиро позволяет ему это, верно считает, что если не выпустить бурю, она задушит Казутору на живую. Шиничиро смотрел как Казутора расчёсывает волосы, а сам заправил за пояс брюк подарок от Дарио. Выходя тот протянул ему начинённый парабеллум, ничего не говоря, но Шиничиро взял. В комнате Казутора проверил магазин, убедился, что ствол заряжен и отдал его Шиничиро. — Прибережем это для дерьмовых дней, — говорит Шиничиро, и Казутора кивает. Бывают ведь дерьмовые дни. Казутора глядел на него через зеркало, усталый и бледный, но уже спокойный, простой, без своих любимых побрякушек, лишь свастика на шее, тонкая подвеска, подарок дяди Майки на тринадцатилетие, выделялась на фоне чёрной футболки. Шиничиро скользнул к нему, положил руки на плечи, поцеловал в макушку. Казутора откинулся на стуле перед трюмо, головой ложась Шиничиро на грудь. — Нам пора идти, милый, — говорит Шиничиро, и Казутора едва заметно кивает. Да, нам пора.