Dragon - Tiger

Казутора в руках был мягкий, как плавленый воск. На фоне шумело дыханием, шёпотом, стреляло переглядками, пахло дорогим парфюмом и звенело шагами отцов, но до этого дела не было. Потому что Казутора в руках мягкий, как плавленый воск. Его запах терпко-родной, у носа хищными фруктами тропиков, толи яд, толи сладость, и уд, благовоний душный трепет, в легких, от самого Шиничиро доставшийся, заставляющий рот наполняться слюнной и в горле рождающий утробный рык. Мое. Только мое, весь целиком, шёлком волос, и тонкостью золотистой кожи, мышцами под ней перекатывающимся. Шиничиро обладал Казуторой настолько же, насколько ранее его ненавидел. И это пьянило, дорогим вином искрило на языке, сладко-удушливо клубилось, вкусом вырываясь там, где когда-то давно, нежная плоть окропилась юношеской, почти детской, кровью. Шиничиро до дрожи в пальцах обожал Казутору Баджи. И Казутора поражал его до изнеможения. Потому как был чем-то, не от мира сего. Только такой как Казутора мог не растерять себя по дороге в пучине отчаяния, на самом деле, Шиничиро душило от ужаса. Они были во тьме, оба покорёженные, обожженные, старые куклы, Шиничиро, пожалуй, лишь из тех кого забросили в пыльный угол, Казутора же, те кому выжгли пластиковые глаза сигаретами, порвали платьице, облили дешевым пивом и подожгли, как умеют только подростки, поиздевались над детской игрушкой. По всем законам вселенной, именно Шиничиро, отряхнув от пыли розовое с оборками должен был нести на руках изуродованное вперёд, но вышло, отчего-то, иначе. Казутора карабкался сквозь тьму, тащил на себе, почти бездыханное, будто бы приговаривая: «ещё чуть-чуть потерпеть». В голове у Шиничиро мутнело от страшного образа: Оплавленные пластиковые пальчики карябают асфальт, в диком желании жить, пока чистые, и лишь слегка от грязи серые, безвольно по этому асфальту едут, потому что всякое желание потеряли. Почему, черт возьми, он, а не Казутора? Так бы было правильно, так бы было честно, от этого в груди бы не кололо, ржавым раскаянием. Потому что Казутора Баджи в руках мягкий, как плавленный воск, а в душе стальной, до горького солода обиды. Что-то в них с самого начала было не так, вывернутое, немного неверное, будто бы парой черт размазало чёткую картинку: Альфы стойкие и сильные, омеги слабые и нежные. Отчего же наоборот? Может дело в отцах? Кому как не Шиничиро знать, что такое омежья стальная воля? Ведь, разве, не его папа переломал хребты всем, кто смел бы посягнуть на его вышину? Не Чифую ли Мацуно байк седлал при нем, лишь убирая за ремень пистолет? Не их ли с Казуторой отцы трепетали пред ликом своих, казалось бы хрупких, на первый взгляд, мужей? Шиничиро на свет был порождён тем, чьё имя шептали со страхом, шептали с придыханием. Рождён всего в шестнадцать лет отроду, в момент когда было и вовсе некстати, но однако, Шиничиро выжил. И теперь Казутора Баджи в его руках, мягкий, как плавленный воск, и жмётся к его груди. Хотя, казалось бы, ему не стоило. В голове у Шиничиро страшная верия мыслей, о том, что наверное, иногда тем, кто сильнее в сто крат, нужно прижаться к чьей-то груди, и наверное это вовсе не стыдно. Потому что Казуторе стыдно не было, а на Казутору Шиничиро теперь опирался как на светоч. Потому что разве есть что-то в жизни лучше чем Казутора Баджи? О нет, лучше нет определённо. И от этого Шиничиро руками прижимал к себе сильнее.