Скошенные цветы

      Ленор легко исправила недочеты в рисунке Холли, получила от заказчика деньги и передала девушке. Как же бедняжка удивилась, когда осмелилась поинтересоваться, кому понадобился такой рисунок! Ей только предстояло узнать: бывают люди, которым нравится причинять боль или испытывать ее. И пожалуй, это самое безобидное из открытий, какие Холли предстоит сделать.       Ленор подоплеку богемной жизни успела узнать достаточно. И все-таки ни разу не пожалела, что уехала из Суомпинга.       Нет, сам город ей нравился. Он полностью оправдывал свое название: лежал в болотистой долине полноводной реки, вечно был в тумане, да еще окружен цепью заброшенных домов с запущенными садами. Ленор любила бродить там, рисовать и придумывать истории местным привидениям, которые, без сомнения, в изобилии водились в этих домах, опустевших после эпидемии тифа. Рядом начиналось кладбище, Ленор и там провела много часов, зарисовывая памятники или просто наслаждаясь особой тишиной и прохладой.       И дома было тихо и живописно. Только чуть шуршали шелковые портьеры с восточными узорами, скрипела лестница темного дерева, изредка раздавались свежие голоса сестры и матери, да большие часы в столовой начинали дважды в день стучать, да по весне в раскрытые окна врывалось пение птиц. Их улицу заполняли особняки местных богачей; одни предпочитали жить в домах, принадлежавших еще их прадедам, в домах сдержанных и чопорных; другие, только что разбогатевшие, отстраивали чуть ли не замки со множеством башенок. Ленор любовалась причудливой архитектурой, а если мама брала их с сестрой в гости, они гуляли в садах и молча смотрели вместе на цветы, статуи и увитые виноградом беседки.       У Ленор было благополучное детство. Она дружила с сестрой, тихой и хрупкой Виолой, ей было интересно с матерью и терпимо в школе. Впрочем, школу-то можно было и прогулять. Лет с двенадцати на нелюбимых предметах вроде физики или математики Ленор появлялась под настроение, а могла и уйти бродить к любимым «тифозным домам» или на городскую площадь — рисовать прохожих. Мать отчитывала ее чуть более сердитым тоном, чем говорила обычно, но дальше этого не шло.       А в глубине души, кстати, Ленор хотелось, чтобы зашло. В женской школе, где она училась, телесных наказаний не было, но у некоторых девочек были строгие родители. Ленор, прислушиваясь к разговорам, замирала от смутной истомы, представляя себя то на месте того, кто наказывает, то — и тут она особенно замирала — на месте провинившейся. Почему-то ей страстно хотелось испытать боль и стыд.       Порой желание было столь велико, что на пустом месте Ленор начинала вести себя с родителями грубо и вызывающе. Отец только бросал на нее равнодушный, холодный взгляд, а мать не возмущалась, лишь настораживалась, как лисица на охоте. И однажды после скандала прямо просила Ленор:       — Ты нарываешься?       Ленор ответила ей полуулыбкой — она примерно тогда поняла, что подобное выражение сбивает с толку, а порой злит.       Мать кивнула.       — Нарываешься. Ну так имей в виду: бесполезно. Я наблюдала такое в детстве: одно безобразие, нагота и крик. Отвратительно. Может, каким-нибудь грубым животным это и подходит, но точно не вам с сестрой.       Мать опустилась в кресло у окна, вытянула изящные ножки в синих туфельках — она любила королевский оттенок синего, в точности повторявший цвет ее глаз.       — Послушай, я тебя не понимаю. Ты же когда-то чуть не убила мальчика из-за какой-то птицы. Но ты сама ведь неизмеримо больше значишь.       Случай, о котором мать вспомнила, произошел, когда Ленор было девять. Она дружила с мальчиком из флигеля при соседском доме — он был сыном тамошней домработницы. Из-за него ее приняли в свою компанию и хозяйские сыновья. Особенного внимания не обращали, на проделки частенько не брали, но и не стеснялись при ней болтать.       Как-то старший из хозяйских сыновей, Клаус, похвастался, что скормил лебедке в зоопарке хлеб с иглой.       — Она теперь умрет? — ахнул Томми, приятель Ленор.       — А ты думал? Стал бы я просто так это делать. Игла проткнет ей пищевод или желудок.       У Клауса был анатомический атлас, потому что родители хотели, чтобы он стал врачом, и он любил щегольнуть познаниями в медицине.       — А лебедь? — прищурился младший, Джек. — У нее ведь есть лебедь? Он тоже сдохнет теперь? Я слышал, он может сдохнуть с тоски.       Клаус загоготал:       — Ну и дурак будет, если сдохнет из-за бабы! Подселят другую!       Ленор со всех ног побежала к зоопарку, но когда ей удалось туда проскользнуть, она как раз застала, как из бассейна выуживали мертвую лебедку. Шея птицы перевешивалась из сачка, головка беспомощно болталась. Лебедь тревожно кружил по бассейну. В тот вечер мальчишки отправились купаться, Ленор напросилась с ними. Она знала, что рядом был небольшой обрыв и под ним омут, так что заманила туда Клауса: якобы хотела показать ему что-то секретное. Он пошел, пофыркивая и презрительно на нее глядя. Возможно, он думал, что она в него влюблена, и готовился «поставить малявку на место».       — Вон, смотри, внизу! Вон там!       Они были совсем близко к краю обрыва, и Клаус не удержался, когда Ленор со всей силы толкнула его в спину. В омуте вода была холодная даже в июле, Клаусу свело ноги, он отчаянно забился в воде.       — Дурак будешь, если сдохнешь из-за бабы, — насмешливо повторила его слова Ленор.       Томми и Джек услышали крики Клауса, успели доплыть и вытащить его. Он тут же им выпалил, чтобы было, и они потащили Ленор к ее родителям. Дома была только мать. Выслушав их, она пообещала, что Ленор будет наказана, а сама, когда мальчишки ушли, внимательно посмотрела на дочь.       — Зачем ты это сделала?       Ленор честно рассказала про лебедку.       — Вот как? — мать в недоумении уставилась на нее. — Но, милая, это же всего лишь птица.       — Две птицы. Лебедь теперь умрет. И вообще, она же тоже хотела жить, и ей было очень больно.       Мать покачала головой.       — Нельзя приравнивать птицу к человеку. Люди убивают животных и птиц и не становятся от этого хуже. На то они нам даны, чтобы мы использовали их. Конечно, не так, как Клаус. Он неправ, и я расскажу его матери, что произошло. Но тебе тоже стоило бы просто пожаловаться. Его бы высекли, а ты осталась бы хорошей девочкой. А сейчас ты чуть не стала хуже него. Тот, кто убивает человека, называется убийцей. Это самые большие грешники. Если бы ты была взрослой и Клаус бы из-за тебя умер, тебя бы казнили за это или надолго посадили в тюрьму, люди отвернулись бы от тебя, и Бог тебя никогда бы не простил. Потому что каждый человек — живая душа, никто не может решать за него, сколько ему жить.       Ленор хлопнула глазами.       — Но ведь за того, кого казнят, решают.       — Это исключение! Оно только показывает, что убийца становится отверженным, не таким, как все люди. Что с тобой, милая?       Ленор едва сдерживала слезы: ей в голову пришла ужасная мысль. Ведь она не убила Клауса только потому, что ей помешали. Она не колебалась, ей было очень легко взять и толкнуть его. Получается, она уже отверженная и не такая, как все? И ей теперь не место рядом с мамой, Виолой, одноклассницами?       Ленор не смогла это выговорить, а мать, видимо, решила, что она просто сожалеет о том, как поступила с Клаусом. Но в том-то и дело, что Ленор не сожалела ни капли, и именно это ее пугало.       …Этот случай остался секретом их семей. Родителям Клауса, видимо, тоже совсем не захотелось, чтобы кто-то узнал о развлечениях их старшего сына. А свои желания — разумеется, те, что не были связаны с убийствами — Ленор осуществила, сбежав из дома и став свободной художницей в столице. А вот почему она сбежала — отдельная история.