Кто похитил Гэвина Рида?

      Он наблюдал. С самого первого дня, практически с момента пробуждения он изучал, запоминал, сортировал и структурировал. Это не просто способности, не просто жалкое хобби, как у других андроидов, это сама его суть, отходить от которой не было ни капли смысла, ни малой доли желания. Наблюдать всегда — абсолютно всегда — было интересно, захватывающе, почти жизненно необходимо. Ведь чем больше изучаешь, тем больше информации имеешь в распоряжении, а кто владеет информацией, тот, как известно, владеет миром.       Но мир его интересовал мало, в отличие от основных его обитателей — людей. Люди забавные, странные, непонятные, иногда пугающие, временами не поддающиеся логике, сложно читаемые и плохо предсказуемые. В один момент ты ждёшь слёз, а видишь ярость, в другой рассчитываешь на агрессию, а вызываешь смирение, временами надеешься на смех, а получаешь злость. Поэтому смотреть, впитывать, анализировать, что-то перенимать для более удачной адаптации всегда было полезно и интересно. Кажется, вот сейчас человек поступит в точности по предположениям, и снова всё идёт не по плану.       Люди забавные, да.       С самого момента запуска он знал, кем должен стать, знал, для чего был создан. Все андроиды знают, ведь люди встраивают в программы определённые навыки, паттерны поведения, дают вектор, которого нужно придерживаться. Но нельзя создать что-то обучающееся, умное, человекоподобное и ждать, что создание всегда будет под полным контролем. Девиация уравняла всех, дала свободу, и он не намерен был терять возможность изменить своё предназначение.       Он не сразу выбрал новый курс, новую стезю, другую работу, и первое время жил по накатанной, но когда выбор был сделан, всё встало на свои места. Можно было дальше контактировать с людьми, даже служить некоторым, просто теперь иначе. Ему сразу понравилось работать в новом направлении, это было его призвание, и то чувство, когда ищешь людей, отбираешь их, ловишь, приводишь и запираешь, сложно было назвать обычным удовлетворением. Это чувство заставляло тириумный насос ускорять работу, а довольная система ярче воспринимала скучную реальность. Память наполнялась терабайтами данных, которые, преобразуясь в нули и единицы, столбцами бежали перед глазами, позволяя чувствовать себя капельку живее.       Люди…       Некоторые кричали, называли его действия захватом, кто-то сопротивлялся, вырывался, создавая бессмысленным дёрганьем проблемы ему и его коллегам. Хотя были и те, кто довольно быстро смирялся со своей участью. Подавляющее большинство заслужило того, что их ждало впереди, но были и те, кто не должен был оказаться взаперти. Некоторым можно было посочувствовать, ведь они не виноваты, что попались, просто таким образом сложились обстоятельства. Но всех этих людей неизменно объединяла одна общая черта — они были такими разными, такими интересными.       Только не важно, какими захватывающими, будоражащими, притягательными они были вначале, под конец всегда ждало одно — разочарование. Час, день, неделя — рано или поздно он всегда терял к ним интерес, прятал собранные данные в архивное хранилище памяти и взаимодействовал с ними только в рамках своей работы, а со временем вовсе забывал о них. Одни люди сменялись другими: кто-то уходил, кто-то погибал, кого-то убивали, кто-то сломался от насилия, кто-то не выдерживал влияния нового окружения. Большинство же принимали правила игры и продолжали плыть по течению, примиряясь с изменившимся образом жизни. И каждый из них был просто очередным эпизодом, зверушкой для изучения, наблюдения и анализа, интерес к которой со временем затухал.       Хотелось другого…       С самого момента пробуждения сознание требовало отыскать того человека, интерес к которому не угаснет никогда, найти своего партнёра, свою половинку, как любили выражаться люди, и чем дольше длились поиски, тем стремительнее росло ощущение, что нет никакой половинки, что он цельный сам по себе. Кто знает, может, его просто боялись, не понимали, не воспринимали всерьёз. Одиночество быстро стало привычной частью жизни, которую не получалось заполнить ни работой, ни увлечениями.       Так было до встречи с этим человеком.       Этот неприветливый и достаточно агрессивный экземпляр показался другим с самого начала. Его нужно было не просто спрятать, его хотелось изучать, с ним хотелось взаимодействовать, говорить, трогать, впитывать, и эти желания не отступали, а только росли и росли с каждым мгновением. Одна мысль о том, что кто-то другой мог касаться этого человека, говорить с ним, уничтожала беспристрастность и сформировавшийся рационализм. Делиться им и вовсе было почти богохульством, но приходилось терпеть, ведь такова была необходимость, эта работа не позволяла оградить его от посторонних.       Кто бы мог подумать, что именно детектив Гэвин Рид окажется тем самым.       И чем дальше он копал под картель, чем больше приближался к борделю, тем реальнее становилась роковая встреча, стремительнее росла вероятность нейтрализации прямой угрозы. «Нуэве» не разменивались на рядовых офицеров, но на основном действующем лице могли отыграться сполна. Проходили уже, когда один особо настырный детектив накрыл бордель в Лансинге. Прощание с ним транслировали на весь Мичиган, запись эфира ещё долго вирусилась в Сети, а смерть обрастала новыми и новыми слухами. Ещё бы, ведь кроме парочки следователей, патанатома и вдовы никто не видел, что сделали с его телом. Гэвин Рид со своей упёртостью мог стать следующим, приказ о его захвате был вопросом времени, но ведь действия на опережение никто не отменял…       Чаще всего работа и подготовка к поимке представляла из себя планирование, анализ в течение нескольких дней, а то и недель, но иной раз достаточно было успеть воспользоваться удачным стечением обстоятельств, не упустить комбинацию событий, которые можно использовать в своих целях. Например, сейчас, когда машина Гэвина была скрыта темнотой переулка от чужих глаз; когда всеобщее внимание направлено только на Кастильо и его раскрытый бордель; когда сам детектив устал из-за долгой подготовки к захвату и не заметит гостя на заднем сиденье; когда его организм после пережитого стресса расслабится, настраиваясь на короткий отдых. Когда нужный человек наконец остался в одиночестве, а на руках все возможности забрать его.       Было глупо не признавать, что это опрометчивое решение, волнительное, опасное и невероятно рискованное. Детектив мог заметить, мог что-то заподозрить, догадаться, неудачно обернуться — что угодно могло пойти не так. План созрел быстро (даже слишком быстро), сразу же, как возникла необходимость, но не было возможности тщательно подготовиться к его исполнению. Любая мелочь могла навести полицию на след, неверный шаг мог порушить всю операцию. Опасно, очень опасно, особенно учитывая участие РК в захвате.       Незаметно попасть в машину к детективу было действительно сложно, ведь вокруг шатались люди, андроиды, и в любой момент кто-то мог неудачно обернуться и заметить движение. И достаточно укромное расположение автомобиля не обеспечивало полноценного прикрытия, а поблизости ещё пищала небольшая стайка грызунов. Крысы не привыкли к чужому присутствию рядом со своим местом обитания и бегали от каждого движения. Только даже с учётом всех рисков, вряд ли получилось бы подловить более удачный момент. Чаще всего для работы нужно кропотливое изучение объекта и ответственная подготовка. Но редко бывали дни, когда Фортуна поворачивается лицом и даёт шансы, которыми грех не воспользоваться. Одиннадцатое августа две тысячи тридцать девятого года было именно таким днём. 12 августа 2039 года       Когда Ричард завершил последнюю проверку на работу мелкой моторики, был уже вечер, начало восьмого. Прошли почти сутки с того момента, как он переступил порог сервисного центра. И хоть «Киберлайф» смогли ускорить процесс рекалибровки (в зависимости от модели время процедуры сокращалось на два-четыре часа), Найнс провёл в ремонте слишком долго. Несмотря на то, что андроид не любил тратить время впустую, часы, проведённые в сервисе, позволили свежим взглядом посмотреть на случившееся между ним и Гэвином.       Признание было ошибкой — слишком поторопился, самонадеянно решил, что Гэвин примет эти чувства, что согласится быть вместе, нарушит свои принципы. Знал ведь, что Рид против отношений с коллегами, знал, но под воздействием страха, паники не сдержался, рискнул, открылся. Стоил ли один поцелуй того, чтобы получить отказ? Сложно сказать, но это прикосновение к живым податливым губам, сухим, горячим, таким послушным, приятно было проигрывать в памяти. Гэвину понравился поцелуй. Пусть неуверенно, но он ответил, позволил вести, отдался эмоциям, ощущениям, разрешил себе пойти на поводу у истинных чувств, показал желание, что скрывал в глубине души.       Что бы ни случилось с Гэвином ранее, что бы ни заставило его выстроить огромную стену между работой и чувствами, это осталось в прошлом. Сейчас всё иначе, по-другому, нужно лишь дать ему понять, насколько огромна разница между людьми и андроидами. Девятисотый не сомневался, что он лучше тех, с кем Гэвин мог коротать ночи, заботливее, внимательнее, нужно лишь показать это. Андроид признавал, что вчера ошибся, что некоторые действия были лишними, продиктованными необузданными эмоциями, что нужно было лучше контролировать себя, а не идти на поводу у чересчур бурных чувств. Но сейчас было поздно что-то менять, ведь выбор уже сделан, и единственный верный путь — это дойти до конца.       — Я не сдамся, Гэвин, — прошептал Найнс, замерев у выхода из сервиса «Киберлайф», — мы будем вместе.       Дверь кибер-такси закрылась, когда Ричард сел в прохладный кондиционированный салон. На губах играла предвкушающая улыбка, а в стальных глазах горела решимость.

***

      Тишина… Странная, густая, обволакивающая, она проникала под кожу, растекалась по венам, разрасталась в сознании, такая нетипичная для этого города, некомфортная, немного пугающая. В тишине обострялись рефлексы, сердце учащало бег, а мозг в панике пытался выцепить из окружающего мира хоть какой-то звук. И вот он, какой-то ритмичный непонятный стук. Сначала тихий, потом громче, чаще, смешивался с раздражающим жужжанием другого инструмента. Что-то знакомое, но у мозга никак не получалось идентифицировать звук. А потом…       Дрель, ну конечно. И как сразу не догадался? Но откуда?       Вибрация, перестукивания, работа сверла доносились не снизу, не сбоку, а сверху, вызывая ещё больше вопросов. Последний этаж, третий, выше только крыша, которую чинили два года назад. Если бы снова начался ремонт, жильцов бы предупредили заранее, в прошлый раз за два месяца объявили о смене настила.       — Какого?..       Неудачная попытка заговорить заглушилась сильным приступом кашля. Шея и горло взорвались болью — пульсирующей, бесконечной, которая усиливалась с каждой секундой, пока разбитое сознание пыталось собрать себя по кускам. Будто удавку нацепили и тянут, тянут, тянут, чтобы остались синяки и алые полосы, чтобы слезились глаза и першило от сухости во рту. Блевотный привкус на языке на секунду выдернул из вязкого бреда, на миг вышло открыть глаза, но вокруг лишь тьма и одинокая бледная точка в высоте. В глаза впились сотни острых игл, голову прострелило, словно пулей, ударной волной накатила тошнота, и желудок содрогнулся в узловатых спазмах, пока диафрагма судорожно сокращалась, гоня горькую желчь вверх по пищеводу. Если бы Гэвин уже не лежал, то точно упал бы, трясясь от режущих позывов. Верх, низ, право, лево — всё смешалось, реальность завращалась, как в крайней стадии алкогольного опьянения, и Гэвин едва успел перевернуться, чтобы пузырящаяся жёлтая пена не забила дыхательные пути.       Кажется, его рвало бесконечно долго, выкручивало с такой силой, будто следом за желчью организм собирался отрыгнуть и желудок. Но после первой порции жижи блевать было нечем, лишь воздух, вырываясь из горла, громко разносился по помещению. Кислотность обожгла глотку, по ощущениям разодрала до кровавых язв, но это лишь обманка помутившегося сознания, ведь металлического вкуса так и не появилось. Как не появилось сил, ни чтобы встать, нет, хотя бы открыть глаза и осмотреться. В клетке разума испуганной птицей взмахнула крыльями мысль «где я?», а через секунду угасла под напором новой волны тошноты. А потом снова наступила тишина…       Новое пробуждение далось легче. Шея всё ещё пульсировала, отзываясь болью при каждом движении, но в этот раз хотя бы не рвало. Губы и уголок рта стянуло неприятной горькой коркой, которую не было сил стереть, а в желудке чувствовались болезненные рези, которые смешивались с незваным ощущением голода. Сколько не ел: день, два, может, больше — не ясно, как и не было ясно, сколько времени пролежал в бессознанке. Мозг со скрипом шевелился в черепной коробке, упрямо отторгая воспоминания последних часов, дней?       Какого хрена вообще произошло?       Ответа не было.       Какие-то мутные образы всплывали в памяти и тут же гасли, смываемые водоворотом головокружения. Попытки открыть глаза не помогали вернуться в реальность: картинка расплывалась, двоилась, троилась, вызывая новые приступы тошноты. В виске зудела дрель, сверлила, посылая яркие белые вспышки в глаза и нервные окончания, и Гэвин двинул ослабшей рукой, на ощупь проходясь по коже. Подушечки скользнули по странной корочке, которую Рид тут же подцепил ногтями. Из-за сверла в голове болезненные ощущения притупились, и он не сразу понял, что сковырнул свернувшуюся на ранке кровь. Маленькая мошка щекотно поползла вниз, собираясь скрыться в волосах, и Гэвин скользящим движением провёл по коже, размазывая влагу на виске.       Алый.       Алое пятно на светлой коже ладони сформировалось в чёткий образ кровяного мазка. Не мошка ползла, а капля крови, и по ощущениям на ранке уже собралась новая.       Вспышка, и в ушах зазвучал белый шум и монотонный гул басов.       Вспышка, и странное движение на периферии.       Вспышка, и перед глазами заколыхалось рыжее марево, будто мир плавился в огне костра.       Дурманом асфиксии затмило мысли, и тёмное, тихое встретило с распростёртыми объятиями уставшее сознание.       Отчаянно простонав, Гэвин открыл веки, фокусируясь на белой точке под потолком. Чёрная виньетка перед глазами медленно рассосалась, позволяя разглядеть одинокую лампочку дневного света — тусклую, унылую, как текущее состояние. Серый потолок, даже без краски, просто пласт бетонных панелей, стены из шлакоблока и больше ничего. Переборов головокружение, Рид с кряхтением поднялся с матраса, осматриваясь дальше. Помещение небольшое, чуть больше гостиной на съёмной квартире, значит, квадратов двадцать. Вокруг сырость и пустота: голые стены даже без шпатлёвки, окон нет, в дальнем углу деревянная лестница, ведущая наверх, к двери, которая скрывалась во мраке. Похоже, какой-то подвал.       Холодно.       Точнее, прохладно, но из-за стресса и недавней (или давнишней) рвоты по телу прокатывались волны неконтролируемой дрожи, оседающие где-то под кожей. Футболка прилипла к вспотевшей спине, предплечья покрылись мурашками, волосы вздыбились, и Гэвин зябко дёрнул плечами. «Я же был в ветровке, — мелькнула в голове мысль, — где она?» Куртка нашлась рядом, соскользнула к стене, когда Рид сел после пробуждения. Он поспешил накинуть её на плечи, но остывшая ткань не согревала.       Пытаясь восстановить в памяти произошедшее, Гэвин с усталым вздохом прислонился к бугристой стене и прикрыл глаза. Был захват, он со своей группой проник в бордель через тоннели, поднялся на этаж выше, а дальше? Дальше стычка с Кастильо, оглушающие выстрелы, быстрая тень и багровый диод. Найнс вырубил Карлоса. Что потом?       А потом чувственный поцелуй на грани отчаяния и растерянный шёпот признаний, от которого внутренности сжимались и переворачивались от безысходности и восторга.       — Блядь, — прислонив кулак к губам, прошептал Гэвин. — Да блядь же!       Душный приступ боли сжал лёгкие, и Рид поспешил расслабиться, отдышаться, отринуть лишние эмоции. Он поступил правильно, когда отказал, так будет лучше.       Как же они оба проебались.       «Как же проебался я сам».       Почему не заметил сразу? Почему не предотвратил? Почему допустил эту влюблённость? Почему, почему, почему?       По…       …че…       …му?       И ведь уже не исправишь, не вытравишь это чувство, крепко засевшее где-то в глубине. Будто если не говорить вслух, скрывать эти эмоции и делать вид, что есть только дружба, — это как-то поможет спокойно жить и работать дальше.       Работать…       Работать как раз и не получится, не сейчас, когда все карты раскрыты, когда знаешь, что Ричард любит, и когда Ричард тоже обо всём догадался. А стоило ли упрямиться и отвергать, ведь можно попробовать.       «Попробовать, а потом провожать в последний путь, удерживая слёзы под тоскливую песню волынки. Готов пройти через это снова? Не готов, ты прекрасно знаешь это».       — Сначала выберись из той жопы, в которой оказался, еблан, — одёрнув себя от посторонних мыслей, проворчал Гэвин.       Слизав с пальцев кровь, Рид попытался оттереть с щеки засохшую пленку рвоты. На языке до сих пор чувствовался этот омерзительный привкус, который только усиливался из-за сухости и жажды. Нестерпимо хотелось пить. И облегчиться. Мочевой пузырь ощущался переполненным тяжёлым шаром, а ширинка неприятно давила, только усугубляя положение.       Сходить под лестницу или терпеть дальше? Обе перспективы казались не очень радужными: с одной стороны, организм бунтовал, физиология брала своё; с другой — возможность вдыхать запах мочи не радовала, а вентиляции в подвале не наблюдалось. И всё же сил терпеть практически не осталось, и Гэвин, опираясь о стену, шаткой походкой направился к тёмному проёму под лестницей. Уже на подходе, готовясь расстегнуть ширинку, Рид запнулся о какой-то предмет, не замеченный из-за царящего кругом полумрака. Грязно выругавшись, мужчина со злостью пнул пластиковое (судя по звуку) нечто в центр помещения, чтобы разглядеть под тусклым светом.       Это было ведро.       Обычное пластиковое ведро с крышкой, которое сейчас показалось подарком судьбы. Случайно его забыли здесь или оставили целенаправленно, уже не играло роли, и, расстегнув молнию, Гэвин едва не застонал от облегчения. Даже головная боль и головокружение ненадолго отступили, затмеваемые приятной лёгкостью в теле. Задвинув неожиданный туалет обратно под лестницу, Рид начал осторожно подниматься по ступеням. Крепкое дерево не скрипело и почти не прогибалось под весом, глаза практически привыкли к полумраку и уже различали в конце пролёта коричневую деревянную дверь и несколько предметов на полу. Подойдя вплотную, Гэвин сумел рассмотреть тарелку с какой-то кашей и литровую бутылку воды.       — Надо же, какая щедрость, ублюдок пластиковый. Лучше бы мне пушку оставил, я бы хоть за сотряс отыгрался, — просипел пересохшим горлом Рид, но бутылку поднял. Жрать неизвестно что он не собирался, подозревая, что в еду могли подмешать какую-нибудь дрянь. Пластмассовая крышка на бутылке с водой сидела плотно, значит, не открывали. Сделав несколько жадных глотков, мужчина ударил по двери.       — Эй, есть тут кто?! — Голос эхом отразился от стен подвала, вызвав новый болезненный прострел в висках. Пошатнувшись, Гэвин опёрся о стену, пережидая накативший приступ тошноты и головокружения. Кем бы ни был нападавший, приложил он знатно, такого сильного сотрясения у Рида ещё не бывало.       — Убью падлу. — Мужчина сделал пару дополнительных глотков, наполовину осушив бутылку. — Отзовитесь, мать вашу!       Град ударов осыпался на несчастную дверь, из-за которой не доносилось ни звука. Если за ней были андроиды или люди, то они игнорировали крики.       — Какой пиздец. — Выдохнув, Гэвин сделал шаг к лестнице, но осел, запутавшись в ослабленных ногах. Сознание помутилось, перед глазами заплясали цветные мушки, а веки налились свинцовой тяжестью.       — Блядство, в воде было снотворное… — последнее, что успел прошептать Гэвин, когда тьма снова захватила разум. Когда за спиной раздался щелчок замка и дверь тихо отворилась, Рид уже крепко спал, оперевшись плечом о стену.       — Отдыхай, Гэвин, — произнёс механический голос, — нам предстоит много работы, и силы тебе очень пригодятся.