~~~
Больше всего на свете Силко боится теперь её потерять. Нескладная, зарёванная девчонка, которую он по наитию подобрал в дождливом переулке у завода, оказалась алмазом в грязи — поистине королевским подарком судьбы, в десять раз более ценным, чем он мог себе представить. Таким, который даётся лишь раз в жизни — второго не будет. Предназначенным именно ему. Идеальным. А ведь он чуть не убил её тогда, своими руками. От этой мысли всегда хочется вздрогнуть загривком. Если бы не его минутная слабость и не её дерзость, её самозабвенная, безбашенная смелость — они бы так и не узнали, что могут дать друг другу всё, в чём так отчаянно нуждались. Ну или… почти всё. Что это, если не перст рока. Когда её выводит из себя бесцеремонность Севики; когда назойливые тени одолевают, винят, бранят; когда и в седьмой, и в восьмой раз, и даже в двадцатый не удаётся сделать так, чтобы правильно бахнуло, и это бесит — Силко приходит ей на помощь. Даёт ей выместить злость, перенаправив взрыв, становится её когтеточкой. Возможно, даже спасая этим несколько жизней, кто знает. Когда потерявший берега выскочка из синдиката подвергает сомнению его авторитет, и приходится опять мериться клыками; когда из Верхнего приходят новости о потрясающих достижениях хекстека, а Заун может похвастаться только числом смертей от передоза; когда отражение в зеркале без приличной одежды и грима заставляет Силко люто себя ненавидеть — Джинкс приходит ему на помощь. Даёт опуститься на самое дно — с ней там, на дне, больно, но не страшно, — а потом медленно возвращает назад, на поверхность. Долго-долго гладит, чтобы доказать, что он важен, нужен и любим самой прекрасной девочкой в Рунтерре, что он — целый мир, что сильнее него нет никого на свете, так что на следующий день он снова может взвалить на себя бремя власти и играть роль всемогущего шиммерного короля. Их монстры кормятся друг другом, всегда голодны и всегда сыты. Они — целое. Как Киндред. Потеряв одного, навсегда будет потерян другой.~~~
Джинкс очень изобретательна, и это проявляется во всём. Она наблюдает за ним всегда со страстной пытливостью инженера: живое тело гораздо интереснее и сложнее железок, но и у него есть своя механика и свои законы. Ей интересно, где у Силко предел прочности — где нужно ослабить гайки, а где затянуть, где он упруго гнётся, а где начинает ломаться. Её завораживает в нём абсолютно всё: его реакции, мимика, движения разномастных глаз, непроизвольные сокращения мышц, то, как удивительно меняется в тембре его голос. Когда он кончает слишком рано — не по её плану, — Джинкс сердится и негодует, но не на него, а на себя — опять всё не так рассчитала. Слишком много переменных. Она довольно быстро вычисляет, сколько времени ему нужно не вдыхать, чтобы сработала эта его волшебная пружинка внутри. Выясняет, что там, в разноцветной тьме асфиксии, для Силко находится манящая своей запретностью зона потери контроля, куда его тянет снова и снова, ошизевшего от объёма дел, которые требуют контроля каждый день. Шарфом, поясом, шейным платком и бинтом, голыми руками — Джинкс словно пытается задушить его раз за разом, но передумывает в самый последний момент. Рискованно, но ей не привыкать к опасным экспериментам. На грани, но Силко не привыкать заглядывать смерти в лицо. Джинкс очень хочется как-нибудь довести его до слёз, потому что ей любопытно, умеет ли его левый глаз плакать — не шиммером, а так, как у всех, — но уж этого Силко увидеть ей точно не позволит. У всего есть свои границы, и здесь для него проходит одна из них. Джинкс не настаивает, но грустнеет — ей жутко не нравится получать отказы. Занятно, но ей самой при всём этом словно бы вовсе не нужна разрядка. Когда он осторожно спрашивает её об этом, Джинкс говорит растерянно и почти удивлённо: — Зачем? Тебе же ведь и так хорошо со мной, нет? Силко подозревает, что она благодарно освобождает его от ответственности за свой оргазм — в обмен на то, что он полностью освобождает её от какой бы то ни было ответственности вообще. Несколько раз, впрочем, она его всё-таки подпускает — будучи в подходящем настроении или фазе цикла, как знать. Просит, чтобы он дал ей свои… ну… пальцы… Там, внутри. Пожалуйста. И в этом ей отказать невозможно. Джинкс кончает очень тихо, со всхлипом и лёгкой дрожью в ногах, совсем не эффектно — не так, как можно было бы ожидать от… неё. Но зато абсолютно искренне, по-настоящему, непритворно, и это дороже всего. Силко баюкает её потом на руках, доверчиво свернувшуюся по-кошачьи, закрывшую в улыбке глаза. Носом перебирает пропитавшийся душистым порохом шёлк на её макушке и думает в эти минуты, что от нежности к ней можно просто без всяких там шуток сойти с ума. Единственное, что его всерьёз смущает: Джинкс хочет, чтобы он стал её первым мужчиной. Не просто хочет — настаивает, бредит этой идеей. Впрочем, тоже явно не ради великого удовольствия: ей интересен сам процесс как новый опыт — Как это происходит? Это так важно? Почему все так восторженно говорят об этом?.. А главное, ей нужно окончательно подтвердить этим примитивным ритуалом, что она принадлежит ему, а он — ей. Силко откровенно боится её разочаровать — какой из него любовник? — поэтому хочет отложить этот миг, насколько возможно. Делает вид, что ему просто нравится провоцировать её отказом. Джинкс при этом презабавно злится, щерит зубки и восхитительно хлещет его крест-накрест ремнём от Пау-Пау. Грозится, что вот однажды свяжет его и силой возьмёт своё. Но оба они знают, что это пустая угроза — Джинкс важно, чтобы уж это у них было как надо. Говорить ей, что стоит сначала дождаться её совершеннолетия для таких вещей, с учётом обстоятельств уже как-то совсем нелепо, поэтому Силко придумывает условие получше. Они договариваются, что он с ней не переспит, пока они не найдут способ приструнить наконец Пилтовер. Так у Силко появляется веская причина оставить их отношения на грани этих странных и сладких игр, а Джинкс буквально обретает для него статус воплощённой идеи фикс, символа их светлого будущего. Неприкосновенного, девственного божества. И Силко даже думает, что этим надолго решил проблему — напрасно. Не проходит и месяца, как он впервые за очень много времени снова срывается на ней: из-за очередной выходки, перешедшей всякие границы — в Пилтовере взорвано здание! Шестеро силовиков мертвы! Он будет заминать это дело неделями! — и вдруг получает сюрприз куда неожиданней чашки. Камень Аркейна. Держи. Джинкс слишком довольна собой, чтобы злиться в ответ. Глаза её сияют голубее самоцвета. Жизнь ничему тебя так и не научила, Силли? Не смей недооценивать меня. Она поднимается, улыбается с тихой гордостью, подходит к нему и обнимает влюблённо: ты ведь понимаешь, что это значит, да? Силко теряет дар речи, не зная, на кого из них смотреть. У него не укладывается в голове, что такая, как она, настолько хочет такого, как он, что пошла ради этого на столь безумную авантюру… Ключ к их общей победе теперь не просто близко — прямо у них в руках. Джинкс сутками работает над тем, чтобы создать для них оружие на основе хекстека, и очень, очень замотивирована наградой. Это просто невообразимо — то, как она берёт и исполняет его самые заветные, казавшиеся прежде несбыточными мечты, одну за другой, так естественно и легко, словно была только для этого и рождена. Силко восхищается ей, восхищается сверх всякой меры, страстно, почти болезненно, ненормально. Он готов идти ради неё поистине на любые жертвы. И, если будет нужно, готов стать этой жертвой сам.~~~
Они мастерски скрывают истинный характер своей связи — Силко носит полностью закрытую одежду, Джинкс почти удачно изображает для всех вокруг его дочь. Только Севика, что находится к нему ближе всех после девчонки, чует неладное, как хорошая охотничья сука. Открыто выражает своё недовольство, едва оставаясь в рамках субординации, где ей уже явно тесно. Говорит, что вседозволенность не доведёт их до добра. Что нельзя ослаблять хватку, терять контроль. Что Джинкс совершенно не осознаёт последствия своих действий и не умеет за них отвечать. Просит, чтобы Силко дал ей право наказывать Джинкс за проступки, если не может делать это сам. Силко только осаживает её гневным, красноречивым взглядом: это — не твоё — собачье — дело. Словно назло ей, наперекор, он ведёт вновь поддавшуюся страхам девчонку на реку, туда, где когда-то чуть не утонул сам, и хочет, чтобы Джинкс освободилась от всего, что ещё может сдерживать и ограничивать её. Довольно лицемерно, впрочем, учитывая, что своё прошлое он отпустить так и не смог. Но может быть, хотя бы у Джинкс это получится лучше?.. Судя по тому, что после их совместного купания Джинкс распинает Мистера Кролика над своим столом в мастерской и с новыми силами принимается за работу с хекстеком — у неё это и вправду получилось. У него. У них. Всё сыплется в одночасье, когда Севика случайно видит его без рубашки. Дождь застаёт их по дороге на базу, и перед встречей с шерифом ему нужно срочно успеть переодеться; Севике же достаточно только отряхнуться по-пёсьи и заглянуть в глобус за ромом. В этот самый момент Силко неудачно прикрывает дверцу гардероба, повернувшись к ней спиной, и демонстрирует тонко процарапанное ножом вдоль рёбер «Здесь была Джинкс». Сам он уже почти забыл об этом художестве — царапины давно затянулись и не напоминали о себе. Но тут он чувствует горячий взгляд на хребте, быстро набрасывает рубашку, видит глаза Севики… и цепенеет. Ч-чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. — М-м… Ну ясно, — цедит она наконец сквозь папиросу, разбивая немую сцену. В тоне её — и желчь, и презрение, и жалость. Хмыкает. — Выходит, что тебя и защищать-то ни от кого не надо было. Если тебе по нраву, когда тебя… — Хватит. Ты забываешься, Севика, — глухо рычит он на неё снизу вверх, пытаясь снова почувствовать себя главным. Хотя — кто он перед ней? Крыса перед росомахой. — Не-ет. Это ты забываешься, Силко, — и она сверху вниз выдыхает дым ему в лицо. Не намеренно, конечно же. Случайно. С этого дня всё стремительно катится под откос. Силко слышит шепотки за спиной о том, что его девка совсем отбилась от рук, а сам он размяк. Во взгляде Севики становится всё меньше преданности и всё больше неприязни. Она уже ушла от одного вожака, поставившего личную привязанность выше общей цели, и вот-вот повторит это снова — только дай ей повод. — Хочешь дать независимость Зауну, а сам даже себе не хозяин. Зависим от неё, как шиммерный торчок, — сплёвывает она через зубы. Силко видел шиммерных — и всегда тешил себя мыслью, что уж он-то точно не такой. Он делает инъекции, да. Но лишь потому, что ему нужно время от времени обезболивать старую травму. И всё. Он контролирует себя и сможет остановиться в любой момент. По крайней мере, так ему раньше казалось. Но неделю спустя, покупая новые перчатки только для того, чтобы скрыть багровые следы от верёвок на запястьях, он вынужден признаться хотя бы себе — не сможет. Нет у него больше никакого контроля. Ни над собой. Ни над Джинкс.~~~
Когда он готов начать молиться Солу о том, чтобы всё не стало ещё хуже, всё, разумеется, становится. Возвращается её сестра. Силко отчаянно пытается перехватить суку до того, как об этом узнает Джинкс, но увидев Севику, марионеткой подвешенную над его столом («Лжец!»), понимает, что безнадёжно опоздал. А ещё понимает, что Джинкс теперь очень, очень, очень зла. Тучи сгущаются. Закрываются мосты. Бизнес встаёт почти намертво. Но всё это ерунда по сравнению с тем, что Джинкс куда-то исчезла вместе с камнем, и никто не может её найти. Если бы она захотела причинить ему боль на грани переносимости — и кажется, даже немного за, — то ни за что не придумала бы способа лучше. Силко без неё попросту сходит с ума. Она вернётся, говорит Севика, хотя очевидно мечтает об обратном. Конечно, вернётся, думает Силко, не находя себе места, не в состоянии есть, пить, спать. Она ведь не может просто так уйти. Она должна вернуться к нему. Он должен ей всё объяснить. И Джинкс — конечно же — возвращается. Запрыгивает на него в самый неожиданный момент, выхватывая инъектор у него из рук — как никуда не уходила. Беснуется, упрекает, шипит, вонзает без жалости иглу ему прямо в лицо. На! На! На! Не смей пренебрегать мной! Не смей от меня ничего скрывать! Острие зависает над его единственным зрячим глазом — резко, вблизи — сразу мурашки по коже. Кто, как не Джинкс, знает наперечёт все его страхи? Силко почти уверен, что она не сделает этого. Почти. Но больше любой боли, больше угрозы собственной зенице ока он боится снова лишиться её. Поэтому прибегает к последнему, крайнему средству — он ей врёт. Впервые. Отчаянно, намеренно, нагло врёт, пытаясь впарить ей сказку, которую придумал, пока её не было рядом — о том, что Вайолет охотится вовсе не за ней, а за камнем, на пару со своей новой подружкой с верхов. Так убедительно, что чуть ли не сам верит. Джинкс морщится, и Силко почти слышит говорящие с ней голоса. По бешеным глазам видно — она наполовину не здесь. — Тебе-е… придётся очень хорошо постараться, чтобы вернуть моё доверие, Силли, — Джинкс согласно кивает — собственным словам и чьим-то ещё. — Хочешь, чтобы я простила тебя, да? — Она шарит в поясной сумке за спиной и поднимает на уровень его глаз что-то… это… это что, кляп? Силко жалобно загибает бровь, но Джинкс неумолима — в ожидании склоняет голову набок, уже растягивая ремешок перед его лицом. Приоткрывает свой рот, подсказывая, словно ребёнку, что ему следует сделать. Пусть только она больше не бросит его. Плевать. Пусть только… Он пойдёт на всё. Пропустив над языком и обхватив зубами тугой выступ на изнанке кляпа, Силко моментально чувствует себя абсолютно беспомощным перед Джинкс — больше, чем когда-либо. Его красноречие всегда было его единственным хоть сколько-то серьёзным оружием, способом нападения и защиты. Он предпочёл бы скорее лишиться зрения или слуха, чем возможности говорить, но его предпочтения сейчас интересуют Джинкс меньше всего. Она накрепко затягивает пряжку у него под ухом и оглаживает назад его волосы, любуясь. Тычет легонечко в кончик носа — буп! А потом, ловко вскарабкавшись с ногами на стол, прыжком ухватывает из-под балки одну из свисающих оттуда кусак на цепочках. Джинкс утверждала, что это нерабочие заготовки, к которым она однажды приделает лампочки, чтобы получились красивые такие светильнички с огоньками. И Силко искренне верил её словам, не горя желанием проверять. Плюхнувшись задом на стол и свесив ноги, Джинкс разворачивает кресло спинкой к себе. Требует: — Руки. Силко медлит, сухо сглатывая через кляп. Вот почему именно здесь? И именно сейчас, посреди рабочего дня… Не слишком ли это… безрассудно? Чувствует нетерпеливый пинок ботинком в спинку: — Ну? Он нехотя заводит руки назад и тут же ощущает цепочку вокруг запястий — в несколько обхватов. Тревога стремительно нарастает: как долго Джинкс его так продержит? Сможет ли он остановить её, если будет нужно? Она явно не в том состоянии, когда с ней можно разумно договориться… Джинкс разворачивает его обратно лицом к себе, крутанув кресло. Ставит обе подошвы на сиденье, сыпля комьями полузасохшей грязи — где только она лазила, боже?.. Наклоняется вперёд, к нему. Расстёгивает жилет и рубашку, рывком обнажая его грудь — бледную, худую, с редким подшёрстком, предмет его стыда — и узкие плечи. Закидывает ему за спину хвост шейного платка, чтобы не мешал. Достаёт из верхнего ящика маркер и зубами стягивает с него колпачок. На её лице — хорошо знакомое ему вдохновение, тёмное, предвкушающее злорадство. Силко дёргается от безысходности и досады, когда войлочный кончик касается кожи. Знает, что несмываемый. Розовый. Масляная краска. Джинкс уверенно рисует щекотные, влажные линии, что-то размашисто выводя поперёк его груди. Силко напрасно пытается отстраниться, кося глазами вниз. Кажется, это… крысиная морда. И что-то ещё, неразборчиво, вроде «подлец» и «врун». А после, задумавшись на секунду, она малюет ему поверх кляпа категорический крест — видимо, в знак того, что этому рту ни в коем случае нельзя верить. Закончив, Джинкс поднимает правую ногу на стол, подпирает коленом локоть, а маркером — губу. Носком левого ботинка шатает кресло туда-сюда, критически осматривая то, что получилось. — Грязный, — заключает она, неодобрительно качая головой. — Грязный. Грязный лжец. Он даже не успевает уследить за её движением, когда Джинкс хватает графин со стола позади себя, большим пальцем сбрасывает пробку и льёт ему воду плотной струёй на лоб, на лицо, на ноздри — так что Силко давится в мгновенной панике, задыхаясь, судорожно, крупными спазмами самосохранения выворачивает плечи, машет головой, но Джинкс ловит и держит его за волосы на затылке, не давая увернуться. Хихикает. А когда опустошает графин до дна, прижимает ботинок ему к паху и с мстительной ухмылкой отмечает именно тот эффект, которого и ожидала. Кто, как не Джинкс, знает наперечёт все его триггеры? Пока Силко отфыркивается, глухо кашляет в кляп и пытается отряхнуть волосы, прядями облепившие лоб, она как ни в чём не бывало снимает стальные челюсти с верхней части гранаты и продевает в них кисть изнутри. Даёт ему отдышаться не больше минуты, прежде чем снова наклониться вперёд. — Больше не будешь мне врать? — в лицо допрашивает она, щёлкая глазастой железкой в такт своим словам, словно в долбаном кукольном театре: ам-ам. — Не будешь? Острые треугольные зубы смыкаются на его соске — ам! — на втором — ам! — на ключице, боку и на шее — всюду, куда могут дотянуться — ам! ам! ам! — атакой голодной пираньи, оставляя яркие отпечатки и следы, проступающие кровью. Силко протестующе машет мокрой головой, полумычит-полустонет на каждом укусе. Трётся поневоле о её подошву, в рефлекторных спазмах елозя на кресле. — Обещай, — требует Джинкс. Ам! — Йа… аыфау, — пытается протолкнуть он сквозь кляп. — Аыфау!.. И это ужасно, и унизительно, и нужно это остановить, но он невероятно, до головокружения возбуждён в этот момент — не вопреки, но из-за. Ему так не хватало этого… так не хватало её… Джинкс, наигравшись, бросает кусаку, с коленями лезет на кресло к Силко. Ныряет ему в брюки ладонью, без предисловий обжимает член — вверх-вниз, неумело, но так сильно и злобно, что почти до боли. Наматывает на кулак его шейный платок, тянет узел всё туже. И туже — ищет ту грань, где он поддастся страху. Но Силко не боится смерти. Только не от её рук. — Проси прощения, — говорит она, сдавливая сильнее, ускоряясь, дыша тяжелей. Топит его в собственной токсичной, удушливой грязи, как топил однажды этот город: река, вобравшая кровь обоих братьев. Бегающие глаза её безумны. — Проси, мокрая крыса. Проси. — Фровфи неня, ниая… — сипит он, едва хватая воздух через нос, шире раздвигая колени. — Фоаауйвфа… ннн… Когда на пороге убийства она резко ослабляет платок и так же резко убирает руку, Силко наконецнаконецнаконец-то рвёт плёнку жгучего позыва на вдох и проливается вместе с ней, бьётся с пульсацией крови в висках, полуслепо, пьяно моргает глазом — жив! — словно только что рыбой вскинулся с глубины. Отчаянно пытается набраться кислорода ноздрями и всё никак не может — вовсе не то, что ртом. И здесь, на пике уязвимости и на дне стыда, вместо того, чтобы встретить его и вывести, как обычно, Джинкс вдруг неожиданно его бросает. Перебирается от него обратно на стол, небрежно решая вполоборота: — А отстёгивает тебя пускай Севика. Вы ведь так чудно с ней ладите… умеете хранить секреты. И она в пару обезьяньих прыжков подтягивает себя на балке, исчезнув из виду. — Вынкф! Неф!.. — едва придя в себя, в шоке окликает Силко. В ответ — ничего. Тишина. И тут ему резко становится страшно. Он судорожно встряхивает сцепленными за спиной руками, раз и другой, выкручивает себе запястья до крепких браслетных ожогов. Пытается зачем-то подняться на ноги, зная, что всё равно не сможет, ищет пальцами по звеньям хотя бы какое-то крепление, узел, но куда там. Она знала, что делала. — Вынкф!.. Если это шутка, то очень злая. Силко затравленно шарит взглядом по потолку, бросает его на дверь. Заперта, слава Солу, уже спасибо. Он ясно понимает, что настоящее наказание ждёт его только сейчас. И это даже не беспомощность и боль, нет. Это невозможность поговорить с ней. Силко знает, что Джинкс где-то там, наверху — видит его, а он её нет. По крайней мере, очень надеется на это — не могла же она в самом деле уйти… Чего она хочет? Чтобы он раскаялся? Перестал сопротивляться? Как ему выяснить это, если его рот наглухо забит резиной? Он не знает, сколько сидит так — полчаса? час? Время тянется невыносимо. От однообразной, вынужденной позы мучительно затекает спина, немеют руки и челюсть. Тянется из-под кляпа длинная нитка слюны. Засохшая краска и сперма стягивают кожу, раздражают места укусов. Одежда кое-где всё ещё влажно липнет, и отсутствие даже шанса почесать, отереться, оправить, отвести волосы просто сводит его с ума. А самое страшное — без сделанной вовремя инъекции начинает чу-до-вищ-но болеть глаз. За годы анальгезии Силко уже забыл, насколько же, оказывается, плохо ему может быть без возможности по первому требованию унять эту адскую боль. Плавленое стекло всё глубже и глубже выжигает глазницу, медленно распространяясь на всю левую половину лица, отдаёт в ухо, в зубы, в висок, чуя свою безнаказанность, метастазами проникает в мозг. Словно назло, издевательства ради, заряженный инъектор лежит на столе прямо перед ним, но — Силко не может до него дотянуться. По сравнению с этой пыткой всё, что Джинкс делала с ним только что, кажется чистой эйфорией. По крайней мере, она была рядом, она прикасалась к нему… Силко без особой надежды зовёт её ещё раз: «Вынкф!..» — жалобным, сдавленным мычанием, слишком глухим для крика. Роняет голову как-то особенно жалко, не получая ответа. Не может найти ни одного мало-мальски удобного положения, чтобы усмирить эту нестерпимую, голодную боль, что только набирает силу. Вот оно, его место — на троне, но что с него толку, если рядом нет Джинкс?.. Никакой он не король на нём, а шут. Игрушка. Мистер Силли, распятый его деткой в знак презрения к границам. Как же давно всё это зашло настолько далеко? Неужели он действительно в ней ошибся? Вдруг однажды она всё-таки переступит грань и совершит что-то… непоправимое, о чём они оба всерьёз пожалеют? Нет, нет, нет, она не может. Она ведь любит его. Действительно любит. Она просто так играет. Наконец, с приливом невероятного облегчения, Силко видит Джинкс в глубине потолочных теней и перекрытий. Она сидит там, обхватив колени руками и смотрит на него, не мигая — вроде как и не на него даже, а сквозь. Силко подаёт голос, чтобы привлечь её внимание, старательно тянется навстречу, невзирая на намордник и цепь. И Джинкс слышит его зов со дна — оттуда, где она сейчас. Поднимает уши. Моргает. Спускается к нему, как зверушка — прыжком. Забирается в кресло, словно принюхиваясь сочувственно, удивлённо, прикрывает рубашкой голое тело — защищает животной заботой, прячет следы. Кажется, ещё не до конца поняла, кто это всё с ним сделал. Слитным движением оглаживает его лицо, распускает пряжку и вынимает кляп. — Глаз, — тут же выдыхает Силко в хриплой, отчаянной мольбе, бледно-серый от боли, пытаясь казаться не слишком слабым. — Пожалуйста, Джинкс… дай… Она машинально тянется за инъектором, продевает в него палец. Запрокидывает голову Силко и, прицелившись над бесформенной, медно растёкшейся радужкой во тьме, бьёт острием по зрачку. Ставит на боли точку. Шиммер вспыхивает в черепе сверхновой, волной расслабляя спазм каждого, самого мелкого и крупного сосуда, по силе гормонального фейерверка оставляя оргазм далеко позади. Но сначала Силко всё же приходится пережить десяток секунд в раскалённой добела, аметистовой Бездне. Кажется, Джинкс замечает, что корчится он как-то не так, как всегда — скованно и странно, — спохватывается и освобождает ему перетянутые руки, позволяя крови заново вхлынуть в кисти. Блаженство избавления, искупления, блаженство, которое она приносит, пахнущая порохом, тёплая, позволяющая себя обнять, не сравнить ни с чем. У этого счастья нет названия, ему нет цены. Не ядовитый воздух, не голодные смерти, не прокажённые, не дети-проститутки, не переполненные заунитами тюрьмы, вот это — безумие. Безумие. Безумие. Желание отдать ради этого момента всё. Годы, сгорающие в обмен на мгновенья. Всё может гореть синим пламенем во имя неё, и Силко точно знает его оттенок. В его руках Джинкс тут же преображается в лице. Смягчаются её черты, смягчается колючий блеск в глазах — и она возвращается к нему. Наконец-то возвращается по-настоящему. — Си-и-илли… — шепчет она, виновато заломив брови. — Прости меня, прости, прости, прости!.. Я была так зла на тебя, я… — Она бережно вытирает маслянистую шиммерную каплю с его шрамов, гладит лицо, губы, тонкими пальчиками уводит его волосы назад. — Такое больше не повторится, никогда, обещаю тебе… — Я знаю, — говорит Силко тихо, накрывая её ладонь своей. — Я… заслужил. Главное, чтобы ты осталась со мной. — Вторую руку он кладёт на расписную поясницу в завитках, ласкает большим пальцем, опьянённый ей, расторможенный шиммером. — Пообещай мне, что не будешь больше искать её… Всё это осталось в прошлом. Сейчас, в настоящем, есть только мы. Пожалуйста, только останься со мной… Пожалуйста. Останься. — Ты… правда этого хочешь? — спрашивает она потрясённо, сияя, тая от этой слепой и беззаветной, одержимой любви. — После всего, что… ты всё ещё хочешь?.. Силко утыкается лбом в её плечо, из стороны в сторону качает головой, и шёпот его дрожит: — Я просто не могу потерять тебя, Джинкс. Девочка, я… не могу… Когда она прижимается к нему в пронзительно-крепком объятьи, левая щека его всё ещё кажется мокрой после укола. Джинкс слегка отстраняется, чтобы лучше отереть слезу. Проводит по коже и вдруг — замирает, глядя на пальцы. Прозрачная.