энтропия

Правду говорят: бревна в глазу не заметишь. Перед тобой ведь монитор, мелькающие красные огоньки всякого аварийного, чуть более красные галстуки, иногда серые, но всегда дезориентирующая красная — трубка вместо башки. Если выражаться совсем по-человечески, то бревно было и не в глазу — во плоти. Фонгай. Аттракцион внутри аттракциона. И вот за ним ты действительно ничего не замечала. Вздыхала, тянулась, он тянулся тоже — и в последний момент обрывался, как висельник в петле. Ночные смены оставляли вяжущий привкус под языком. День в сравнении казался скучным, бессмысленно тягучим и звенящим — ты просыпалась дома на полпути от гостиной к спальне; просыпалась в наполовину расстёгнутой рубашке и с мигренью, какая бывает после отливов разного рода. В твоём случае — отливов эмоций и крови от лица. Как бы ты заметила в таком темпе, что прошёл целый месяц, если бы не Марьям? Сама Дева Мария в фартуке корпоративных цветов, окружённая стройным полукругом детишек, отправила заявку в друзья на Фейсбуке. «Привет, — написала и прозвучала она со всеми правилами пунктуации, — не знаешь, что в ресторане за муть?» «Привет», — так же сухо ответила ты. Следующим сообщением — три вопросительных. В холодильнике доживал срок годности творог, полкой ниже — чернеющий банан. Ты смешала их в глубокой миске для риса, плеснула сверху молока и задумчиво облизала ложку. Вернулась к ноутбуку, проверила онлайн Марьям — пять часов назад. Три общих друга. Ха! Бедная, с шести часов на ногах. Значит, до ночи ждать ответа. А ночью тебя на месте не будет. Значит, до утра. Что же там случилось? Ленивый ползунок загрузки встал, исчез. В новой вкладке — список друзей Марьям, в списке — знакомые менеджеры дневной смены и один стажёр. Вот только… до стажёра его память занизила; на аватарке — совсем другой человек: с заметным недосыпом и медалькой-бейджиком прошедшего испытательный срок. «Ненавижу свою работу» — статус. Неделю назад обновил. Это сколько, получается… две плюс одна, плюс эта — с понедельника по среду, — а в сумме месяц. Как вовремя, однако, «муть в ресторане» случилась. Вместо корпоратива в честь полной занятости. Так и тянется за тенями по комнате время до заката. Свет от ноутбука то ярче, то глуше; пара кружек прибавляется к немытым тарелкам в углу стола, а ты котов своих в ленте смотришь и робко курсором дёргаешь на разрывающей строчке «возможно, знакомы». Всё надеешься на профиль Скотта или Колл-центра пиццерии. Ничего подобного, разумеется, в лоб не выпадает. Разве что под лопаткой чешется. К дурному. На смене догадки, запрятанные куда поглубже, как-то сами собой вспоминаются. И начинается. Скотт ведь — менеджер неофициально заглавный. Наверняка знает. Может, спросить: что за муть в ресторане, а? Марьям бы спросила. — Т/и, — подзывает Фонгай с режиссёрского кресла. — Кинь в шредер, будь добра. Протягивает не глядя пару листов из огромной стопки на коленях, и ты нос морщишь незаметно: половина его канцелярии в офис охраны переехала. Да, к чему бы? Измельчитель по соседству с мусорной корзиной от тычка в бок заходится ласковым урчанием, сжирает бумагу и в ожидании добавки замирает. Его появление, если честно, можно было предугадать: первая была подставка для кружки — всё для тебя, — потом напоминалки и маркеры, как будто Скотт собирался задержаться, — да, пожалуй, ему бы никто и возразить не смог, а то вместо двух листов пошло четыре: две жалобы и чей-то трудовой договор. Ласковый металлический зверь лязгает челюстями. — Что за муть? — раздаётся у тебя в голове и тут же в горле. Вдумчиво. Марьямовским голосом. — Бюрократия, — без запинки отвечает Скотт. Он не тормозит в движениях, но краткостью обороняется явно: не лезь. И желание лезть взаправду отбивает. На часах — ровно полночь. Прости, Марьям. Только шредер лясы точит, поглощая бумагу за бумагой, лист за листом, — ты малодушно избегаешь вчитываться в мелкий текст, чтобы не дай Боже. Вдруг заразно. Вдруг Фонгай как-то догадается, разочаруется; «сунула нос в протокол, как можно!» — с ним так хорошо, что иногда забываешь про минное поле неправильных вопросов и… О. Криминалистически-теоретически, эта муть и бюрократия не могут же быть связаны? А то многовато для рядового понедельника у Скотта жалоб. — Иногда мне кажется, что я заслуживаю выходной, — в подтверждение жалуется он. Где видано, чтобы Скотт — круглый год работник месяца — жаловался на лучшую в мире работу? Даже если предположить, что там — лично ему, про расшатанные крепления и запашок от роботов, — за целый час передачек бумаги убавилось всего-ничего. Зато аллергия на молчание — ого-го! Это ключ! Развязывает язык похлеще трёх шотов виски. Ты, как будто прослушала, катаешься в кресле по офису, а сама прикидываешь: болтать хочет. Не о том, о чём надо, но хочет. Фрик. К часу, наслушавшись жутких перестукиваний металла по кафелю и скатанных в неловкость хорошаясегодняпогодка, сверяешься с показаниями планшета: Чика отвисает на посту под мигающей лампой, Бонни торчит в окружении запасных голов в кладовке (Гамлет), а Фредди красноречиво палит из уборной. Хорошо. По понедельникам всегда хорошо. Фонгай рассеянно постукивает ногой, пробует дёрнуть за наживку — ты мастерски фильтруешь его нервозность, выгнувшись за кружкой с кофе. Добавляет колорита только то, что хлебать из кружки нечего. Но — процесс идёт, и Скотту, чьё самообладание утекает вместе с процентами в левом нижнем, об этом знать необязательно. Очередная бумага, слегка мятая, отправляется в мясорубку. На экране так и плывёт изображение коридора с двумя табличками. Фазбер, не сдвинувшийся ни на шаг, морозится, будто скованный темнотой пацан, готовый вот-вот драпануть до выключателя и ненароком пробить дыру в стене. Чика гремит на кухне. Бонни метафорично облизывает камеру. Назад к Фредди. Ты вздыхаешь, присползаешь в кресле и трёшь затёкшую шею. Ладно, может, понедельники не так хороши. Пора откатиться до мышления статистического клерка сорока лет. Девиз: ненавижу свою работу. И вон этого медведя. Всё лучше, чем ласково вверяемое помешательство Скотта. Врагу не пожелаешь ловить себя на мысли, что с радостью бы скакала от двери до двери, сметая по пути дорогое оборудование, лишь бы точно так же не смела груда металла и плюша. Жуть. Ты продолжаешь растирать кожу вокруг позвонков, отчаянно мечтая о массаже крепкими, мозолистыми руками от не-будем-показывать-пальцем, когда вселенная наконец посылает тебе знак. Такой же красный, как и всё, что приелось — вернее, через пыльный фильтр планшета это лишь блеклая вспышка, гораздо слабее фотоаппаратной, но боги лимитированных игрушек, чёрт возьми, не скупятся на иронию. И сигнализации, которые обычно не замечаешь за скоростными переключениями. Бинго. — …ишь? — вплетается чудесный, вкрадчивый голос из трубки, словно кат-сцена. Да-да, слышу, хочется ответить ему. Под прицелом камеры Фредди едва заметно дёргается, наклоняет голову. — Слышишь? Слышу. С чего бы Марьям побежала к тебе через месяц, ровно когда канцелярия Скотта переехала в офис? У неё в друзьях — вся орава дневных менеджеров, кого хочешь спрашивай, но ведь правда: что это ей даст, когда Фонгай, — Фонгай это шутка про субординацию; неофициально заглавный, аттракцион внутри аттракциона. — Т/и, — допытывается кассетный голос достаточно близко, чтобы спугнуть наваждение. — Алло-алло. Последняя мозговая извилина, поперхнувшись восторгом от переката помех и ощутимого покалывания в затылке, выдаёт: — А, — и потом, окончательно распрямившись, ещё более осмысленное: — Прости, ты со мной? Да, поняла. Извини. Обернувшись, ты едва не проговариваешь вслух: прости, почему-то думалось, раз у тебя вместо башки трубка, то можешь в любой момент с кем-то ещё на проводе чирикать. Интересно, а вот когда ты звонил в первый раз… Если бы Скотт мог хмыкать, то только так: словно в микрофон от души дунули. — Дерьмово выглядишь! — поддевает он, воспрявший под лучами внимания. — Спишь плохо? Говорил же: циркадный ритм имеет свойство сбиваться. И рукой так по плечу — хлоп-хлоп, приятельская этика. Ты и не заметила, когда он успел встать. — Не угадал, — врёшь ему. — Оу, — сочувственно тянет Скотт. И замолкает. Стушевался? Да если бы. Тут другое: ощущение, будто взглядом ввинчивается. Ты не сразу догадываешься, что он принял это как вызов: — Нет, тш, дай угадаю, — полушёпотом вторит Скотт, уже успев опереться на спинку кресла. — Бурная личная жизнь? Где-то на задворках, в траурной тишине по слову на букву л, проскальзывает упрёк: он снова тебя разговорил. Выворачивайся теперь. — Я уже отвечала, — гордо выпрямляешь спину, но всё ещё дышишь ему в подбородок. — Твоя очередь. — Женат. Оу. Без стеснения. Без… что в таких случаях обычно делают? Ордер на неприближение? Скотт только переминается с ноги на ногу невзначай. В иной раз списала бы за жест азартного ну, ну, что? — но в этот — все мысли о том, как ты ему, такому шикарному и женатому, дышишь в подбородок. (Не о том, что десять из девяти конъюгаций инициирует он) Серьёзно, мог бы сказать! Что за дела! Видимо, у тебя на лице каждая эмоция проигрывается, потому что Фонгай вновь отпускает этот синтетический смешок, больше похожий на выдувание микрофона в караоке. — На работе, — довершает он. Женат. На работе. Тот самый бородатый анекдот. Откатиться до мышления сорокалетнего клерка, точно. — Любимая шутка моего старого знакомого, — предаётся ностальгии Скотт. — Знаешь же, как оно бывает: огонь, вода и медные трубы — там, конечно, трубы были пластиковые, — а потом жизнь разводит по разным точкам. Ах, Майк, как он без меня! Все премии себе забирает. — И ты никогда не хотел написать ему? Похожая на лунатизм полуавтоматическая задумчивость сковывает Фонгая. — Хотел, — фонит он. — Но это ужасная история, которую вы похоронили под плинтусом? — Нет, — натянуто легко отбивается Скотт. — Конечно нет, т/и. И, когда уже теряешь надежду на внятный ответ, добавляет: — Я только там, где нужен. На ночных сменах. С тобой. Приятно вроде (конечно приятно), прельщает, но с момента «ты прошла испытание» так и не ответил ни на один вопрос. Якобы очень вовремя в двери вколачивались шальные аниматроники. Ты возвращаешься домой ни с чем. Буквально и метафорично. Никаких тебе засосов, похмелья или что там в фильмах по телику крутят — просто скидываешь пиджак, ползёшь до кухни, включаешь ноутбук и пишешь Марьям, еле попадая по буквам, совсем не обращая внимание на её прошлый ответ, — пишешь про сигнализации, тактично не упоминая Скотта. И она вдруг появляется в сети, читает, молчит. Спустя три минуты отправляет: «Плохо». Да, плохо. Потом становится хуже.