энтропия

Сокращения всегда к месту. Меньше кислородных затрат, зато больше смысла — когда счёт на секунды из-за пропавшего с радаров Фокси, а тебе надо со старательной миной развернуться: «Мой глубокоуважаемый коллега, заблокируйте проход во избежание наступления страхового случая через три, два, — о нет» — раздаётся закадровый смех и аплодисменты. Газетная публика в восторге. Два трупа. Вопрос. Кто чтит этот бред? Пардон, корпоративную этику. Ответ: так-то каждый — некоторые наизусть, — но ты на выдохе отплёвываешь «ФОНГАЙ!», кодируя срочность своей просьбы в децибелах. Никто из дневных не может позволить себе так разораться в присутствии старших по званию. Ты — можешь. Потому что Фонгай не врал насчёт пиратской пронырливости. Точечные удары крюком по захлопнутой двери отзываются стреляющими спазмами в животе. Кажется, можно даже услышать сбитое на пару октав фирменное рычание — а утром его снова выпустят к детям. Слава корпоративной этике. Скотт тянет шею вместе с гласными и хлопает по кнопкам со всей дури. Скотт делает отвратительный кофе и травит байки, в период с трёх до пяти срываясь на перевозбуждённый лепет — нет, не заткнуть. Просто у него давно не было компании, а у аниматроников давно не было душа, а у менеджеров с дневного… Марьям о таких подробностях и не догадывается. Здесь, под метафорическим слоем пыли, с разрывом в двенадцать часов от приятельницы, ты чувствуешь невыразимое одиночество, словно бы запертая во временной капсуле. Скотт — тоже. Скотт топит своё одиночество в тебе. — Т/и! — приветствует он, вытянувшись по струнке. Разве что хвостика-веера за спиной не хватает. — А я уж не мечтал. Полная кружка, мокро прибившая пухлую кипу бумаг к столу, говорит об обратном. Вторая неделя начинается с неловкого рукопожатия. — Всем такие комплименты делаешь? — спрашиваешь добро. — Разумеется. С поправкой на индивидуальный подход дробь блестящую интуицию. Как тебе новая сигнализация? В протянутом журнале сменщиков ты быстро находишь свою фамилию и подписываешься. Скотт юрко отбирает у тебя ручку, тетрадку и стягивает пиджак, закинутый на плечо — всё распределяет по местам, оставляя без дела вертеться в кресле. — Новая? — Пик моды, тренд весны. Сверху расщедрились, представляешь! Стоило только дневным напортачить. Тебе в голову сразу приходят полузабитые игровые автоматы с выпотрошенными внутренностями-билетиками. Ты проходила мимо них сегодня. Гротескное зрелище. Нерациональное использование древесины. Фонгай отмахивается: — Ничего такого, с чем бы не могли разобраться доблестные аниматоры. Не знаю только: курсы переквалификации или, ну, намекнуть. Детишек бы лучше развлекать, чтоб по коридорам не шарахались. Он бережно выправляет воротничок твоего пиджака, костяшкой смахивает пылинки и трёт-трёт-трёт, перебирая пуговицы. Ты лениво вертишься с закрытыми глазами и блаженно запрокинутой головой. Ага, курсы. Расскажи ещё. Где-то в коридоре через узкий глазок мерцает красным огоньком новая сигнализация, призванная… призванная — что? Визжать на заблудших детишек или всё-таки сотрудников? Внезапно манипуляции Скотта, конкретно подвисшего у вешалки, кажутся механическими и бездумными. Он как лунатик, по пояс высунувшийся из окна. От сравнения холодеет в животе. Ты считаешь секунды интервалов и нарочито ровно дышишь, чтоб не задеть случайным попаданием в неосознанное. Скотт продолжает методично протирать дырку во фланелевом воротнике. Что бы его ни беспокоило, это передаётся воздушно-капельным. — …скажи, тебе можно доверить… э-э, секрет? Маленькую корпоративную тайну. — Ни в коем случае. Слышишь трескучее, сжатое в однотональность «хмм». Поскрипывают отвратительно дорогие туфли. Похоже, маленькой тайны там на фундаментальный пиздец наберётся, раз пробило монументальное равнодушие. Ты как раз заканчиваешь десятый оборот по собственной оси, когда напряжение становится невыносимым: оно вдавливает глазные яблоки внутрь, заставляет командой распахнуть веки и застыть — да, тебя впечатывает прямо в эпицентр конфликта. Волнами исходящего от Скотта. Бьющего-железнобанковые-морды-в-качестве-хобби Скотта. Изведённого до ручки Скотта, у которого в арсенале есть топор, но не… — Великолепно, — отрезает он. — Ты прошла проверку. Хоть бы пошевелился, сукин сын. Нет: застыл, сомкнув руки за спиной — это он в своём «обманчиво деловито», потому что «реально деловито» Фонгай нарезает круги от двери до двери модельной походкой, а не морозится на месте. Видно, менеджерский инстинкт проснулся — пытается замять. Но хочет сказать. Но морозится. И от этого встрявшего, недвижимого Скотта, нечеловечески сдавленного до отсутствия дыхания, тебя воротит, как воротит ребёнка от Фокси с расшатанными челюстными креплениями. — Сделай лицо попроще, — выдаёшь ему серьёзно. — Я с тебя только что испытала эффект зловещей долины. Он уязвлённо вздрагивает. Хватается за сердце. — Как можно, т/и. Вся эта жестикуляция и грация, очаровательный галстук в полосочку — и ты всё равно прибегаешь к дополнительной визуализации? Пять из десяти. Шоколадная медалька и утешительная грамота за плохую имитацию. Мне. — Ничего личного. Просто иногда я трезво осознаю, что у моего начальника вместо головы телефон. По крайней мере, трюк срабатывает. Замять в недолгосрочной перспективе до дальнейшей необходимости. Скотт цепляется за протяную возможность — тайм-аут — и снова начинает дышать, снова ёрничает: — Мне начать говорить после сигнала, чтобы соответствовать твоим представлениям о пародии на человека? — Тогда ты будешь пародией на сигнализацию. — Ах. Пауза. — Не волнуйся, я никому не скажу, что уделала тебя в «Слова». Он смеётся и приваливается сбоку, комично приобняв спинку кресла, и ты не можешь оторвать взгляда от сгиба его плеча, от уходящих под жилетку складок рубашки. Никакой романтизации. Эти руки нужны для раздачи люлей аниматроникам. Фонгай что-то говорит — абсолютно бессмысленное, перебирает тонкими пальцами над ухом. Наверное, оспаривает твою победу. Голос вибрирует в самой груди, тянется вверх, к кадыку, льётся из фронтального динамика — в смысле, у него же только диск, может ли быть… — Справа. — Что? Вытянутый край красного корпуса почти бодает тебя в висок — нет, какого чёрта, это умилительно. — Чика, — нежно подсказывает он. — Справа. Ты подскакиваешь как ужаленная.

***

Может быть, Скотт хочет (в своей навязчивой, подтекстной манере), чтобы ты об этом думала. Ему хватило совести уговорить на несовместимые с жизнью кардио-тренировки — хватит и затащить в кружок по интересам. С мягким-ласковым принуждением. Остывший кофе бьёт по напряжённым мозгам в среднем спустя двадцать минут, запускает дрожь по нервам. Ровно столько требуется Фонгаю, чтобы найти себе важное, конкретно неотложное занятие прямо на этой вот бумажке которую я только что наугад вытянул, как туза из колоды. Спокойно, т/и, ты же справишься одна. Считай, внеплановая аккредитация. И для пущей убедительности читает бухгалтерский отчёт вверх ногами, пока ты в поте лица носишься от двери до двери. Значит, про аниматоров и сигнализацию — это был бы второй неотвеченный вопрос по программе «спрашивай о чём угодно!» Скотт пичкает холодным кофе и стрессом (из тонизирующих соображений) в равных пропорциях. Скотт хочет, как хочет мальчик на Рождество плюшевого Фредди Фазбера, чтобы ты тоже помешалась. Жутковато, если думаешь об этом дольше восьми секунд — примерно продолжительно многозначительному зрительному контакту. В силу очевидных обстоятельств, у вас не было ни одного. Это не мешает тебе чувствовать постоянное жжение между лопаток. Нет, что ты, я всё ещё читаю отчёт; перевернутые числа мне нравятся больше. Кстати, проверь Фокси по камерам. Круто, теперь смотри: тридцать два доллара после четырёх нулей. Половина — на сотрудников. Правда же лучшая компания на свете? Он откладывает бумагу обратно на стол, к кипе небрежно заляпанных листов, и ты снова чувствуешь ту потерянность в череде ловко контролируемых событий. Сквозь просвет подсохшего кофейного пятна видны стройные ряды десятки раз отксерокопированного одного и того же текста. Залей его перцем при первой же возможности. Вселенское-зло Скотт. Психопат с топором. Он вызывается сам доставить железняк на сцену, помогает надеть пиджак и провожает тебя до дверей. По пути вам, кажется, встречается ещё коротящий Бонни — ты ловишь между столов движение, мелькнувшее синее пятно в утренних потёмках и следующий за ним надрывный скрежет, прежде чем Фонгай обхватывает твою голову двумя руками и разворачивает прямо. — Тоже вышел попрощаться, настоящий друг, — без энтузиазма констатирует он. — Отдыхай, старик, я скоро. А касание задерживается, выверенно и мучительно. У тебя синдром утёнка во всю прогрессирует, наивность множенная пропорционально доверию растущему — к категории очарованных прибивается новоиспечённый каталог постоянных. Ты занимаешь там почётное, единственное место. Скотт распахивает стеклянные двери, смотрит сверху-вниз и выглядит так, будто в последний момент передумывает целовать на прощание. Не то чтобы он мог. Тебя всё равно кидает из жара в холод и обратно. На улице моросит. К следующей смене Скотт приносит на пожевать смутно знакомую по консистенции сыра пиццу. Она резиновая и чуть тёплая. С кухни, точно. Ещё жирная, как будто её окунули во фритюр и держали начинкой вниз, приговаривая «где деньги, Лебовски». Марьям часто жаловалась, что масло в ваннах никто не сливает. Тоска уколом приходится под рёбра. А потом выше: опять ты за старое. Дешёвая ностальгия хрустит на зубах вместе с засохшими бортиками. Вместо салфеток — первая страница старой газеты. — Скучаю по тем крутым костюмам, которые раньше в рекламе крутили, — бубнишь ты, припоминая фотографию, увиденную днём в Фейсбуке — плохо отфотошопленного кота, со слезящимися глазками и куском пиццы в зубах. — Нестрёмного Фредди? — оборачивается Фонгай. — Девчачьего Фокси? — Нет. — О. Бобров с банджо? Ты откладываешь кусок и даже не испытываешь неловкости по поводу того, что единственная наслаждаешься трапезой. — Не-а. Такие золотые были. — А! Бонни-старший. Прародитель детских кошмаров. Ты не уверена, что вы вообще говорите об одном аниматронике, но продолжаешь, пальцем вырисовывая по тонкой бумаге спиральки. — Не такой ведь и страшный был... — Статистически, — уклоняется Скотт, — он пугал до соплей ровно столько детей, сколько пугали все последующие модели, но от костюма пришлось избавиться принципиально. Механизм и всё такое. — Ну, туда вроде человек помещался, — цепляешь ты из памяти случайно услышанный факт. Фонгай опускается на чёрную раскладушку, чем-то напоминающую режиссёрское кресло — дополнение к интерьеру по твоей убедительной просьбе — и подпирает корпус телефона кулаком, что сошло бы за подпирание щеки. — Один определённый, — лукаво подчёркивает он, точно знает что-то, чего не знаешь ты. — Со-владелец компании однажды проснулся единственным владельцем и решил, что Спринг-Бонни пора на пенсию; что естественность — пик сезона, поэтому у нас есть жёлтая курица, бурый медведь и синий, блин, но как по мне — фиолетовый заяц. — Новаторство так себе. — Ну почему. Свесил на сотрудников кучу дополнительных правил, чтоб не успевали задуматься о том, куда слухи про липовую страховку ползут, — мол, совсем от рук отбились, беспредел на точках устроили. Он иронически сверяется с наручными часами и выглядывает в коридор. — А разговоров сколько! Списанные огрызки таскают — никогда такого не было. Больше проблем у Фазберс Энтертеймент нет.