***
Когда вечером супруг позвал Цинь Су в кабинет, она желала отказаться, сославшись на дурное самочувствие — она не представляла, как сможет смотреть ему в глаза, улыбаться или даже, возможно, что-то большее. Но спохватилась: после стольких неудачных попыток зачать дитя на любой признак её нездоровья А-Яо созывал целителей, и обычно она сама была не против, но сейчас видеть этих людей, которые обязательно доложат супругу о следах минувшей истерики, она не хотела. Иной же причины отказывать мужу в свидании у неё не было, так что пришлось идти. В конце концов, она десять лет была хозяйкой в Цзиньлин Тай и умела изображать и радушие, и приветливость, и другие чувства не хуже этого лжеца! Сумеет некоторое время потерпеть с улыбкой, а после сошлётся на усталость от долгого дня и желание накопить силы перед следующим — не менее долгим. И даже не солжёт. Так что в кабинет А-Яо Цинь Су входила с улыбкой, и целовала его — частое приветствие между ними, если в комнате нет посторонних — с искренним чувством, заперев всё дурное глубоко в душе. Она много лет была женой этого человека, любила его, желала от него дитя и не видела никаких обид — она сможет на прощанье быть с ним ласкова, как и подобает достойной супруге. Мэн Яо никаких признаков волнения тоже не подавал — смотрел на неё всё с тем же искренним чувством, бережно держал её ладонь в своей руке и рассказывал, как прошёл день. Спрашивал, как провела свой она — во время празднеств, когда А-Яо должен был сопровождать гостей, а она наоборот — соблюдать приличия и не показываться на глаза более предписанного этикетом, они иногда виделись лишь глубокой ночью. А иногда — не виделись вовсе, потому что дни А-Яо были заняты гостями, а ночи — отданы работе в кабинете, ведь обязанности главы с него на время пиршеств никто не снимал. Так что такие разговоры не были редкостью. И что говорить, Цинь Су придумала заранее — никакой прямой лжи, их с главой Лань в саду, как и её заплаканный вид, явно видели. Так что в ответ на вопрос она совершенно искренне покраснела: пресветлая Гуаньинь, какой позор, так потерять самообладание — пускай и по вескому поводу! — и потупилась: — А-Яо… Прости. Я, видимо, опозорила тебя перед побратимом, не знаю, что глава Лань подумает обо мне после всего, что я ему наговорила… — А-Су, — лицо Мэн Яо удивительным образом приобрело разом поддерживающее и обеспокоенное выражение — Что бы ты ни сказала, он поймёт — Лань Сичэнь благородный человек, никогда не пеняющий другим за их слабости. Цинь Су стоило труда не засмеяться, такими фальшивыми показались эти слова в свете дневного разговора. Но — рано, пока рано… — Да… Глава Лань — действительно добродетельный человек. Просто сегодня утром я подслушала один разговор... Не тревожься, А-Яо, говорили о совершенно невинных вещах, я даже уже и не помню, кто говорил…. Просто… — Цинь Су старательно вспомнила тот миг, в который узнала о всей чудовищной лжи, которой была её жизнь, и ломко улыбнулась. — Просто говорили о том, что ещё год-два — и нужно будет старательнее присматривать за дочерями, которые перестанут быть детьми и станут юными девами на выданье. А я… Я так и не… Я не знаю, почему меня так опечалило это именно сейчас, когда вокруг полно людей, и я даже не догадалась уйти в свои покои и забрела в сад. А-Яо бережно прижал её к себе, давая отдышаться и если нужно — поплакать ему в плечо. Но все свои слёзы Цинь Су выплакала ещё днём. Так что она отстранилась и продолжила, старательно, будто бы от стыда, пряча взгляд: — В саду я и встретила главу Лань. А ты так много о нём говорил, и столь тепло отзывался — и я решила поделиться с ним своей печалью и попросить совета. Гусу Лань известен своими целителями, и я осмелилась просить главу встрече с кем-то из них, я даже объяснила, почему мне так нужна эта встреча… А-Яо ободряюще ей улыбнулся: — Ничего страшного, А-Су. У главы Лань есть супруга и ребёнок, ты ведь знаешь, думаю, он поймёт твои печали. Я, стыдно признаться, и не подумал обратиться в Гусу, но их целители действительно лучше, чем у Цзинь, возможно, они смогут помочь нам. — Он помолчал пару мяо. — Но неужели вы больше ни о чём с ним не говорили? Цинь Су отвела глаза. Вдохнула, задержав воздух в груди и пытаясь успокоить зачастившее сердце. Выдохнула, снова поднимая голову и глядя в глаза мужу: — Говорили, лаое, о тебе. О многом. Знаешь, кое-что случилось ночью. Мне не спалось, и я вошла в твой кабинет, чтобы взять книгу. Она замолчала, внимательно вглядываясь в его лицо, хотелось увидеть все-все, даже самые незаметные посторонним отголоски его эмоций. Они в браке были уже так давно, что Цинь Су научилась смотреть и видеть это под почти приросшей к его лицу маской вечной доброжелательности. Мэн Яо был странно спокоен и отстранён. Даже спокойнее, чем в начале разговора, будто она была одним из тех не очень приятных, но и не особо обременительных гостей, в разговоре с которыми он мог позволить себе думать не о самом разговоре, а к примеру о планах на день. Будто он уже знал, что ему скажут, и поддерживал разговор лишь из вежливости, раньше он никогда не был с ней так холоден, и пусть они всё ещё сидели плечо к плечу и держались за руки — от этого было лишь страшнее. Но свернуть с намеченного пути она уже не могла. Как и не смогла сдержать легкой дрожи, усилившейся, когда он привычным жестом обнял ее за плечи. — У тебя сломался тайник. Я увидела зеркало, подошла посмотреть и упала в него. Она снова замолчала, отчего-то все слова оправданий о том, что ничего не трогала и не хотела смотреть, казались сейчас жалкими и ненужными. И потому не шли с языка, а еще ей как-то болезненно хотелось, чтобы он в такой момент — в момент истины для них обоих! — снял свою маску, вел себя по-настоящему, искренне. Даже если это будет значить гнев и крик. — Лаое, скажи… Она проглотила такое глупое и ненужное «Скажи, что все это неправда», потому что — правда. «Ты все знал?» — да, знал. «Ты собирался мне сказать?» — нет, не собирался, и она это знала. — Скажи, ты тоже считал меня дурочкой, как все вокруг? Рука Мэн Яо не сжалась на её плечах крепче, улыбка не исчезла с его лица. Голос был так же спокоен: — Нет, А-Су. Ты умнее многих из тех, кто сегодня пировал за мой счёт, и тем более умнее многих женщин. Умнее моей матери. Но иногда этого бывает мало. Цинь Су искренне пыталась вырваться из хватки, ведь не так уж крепко Мэн Яо её держал, и ненамного превосходил её в росте и силе золотого ядра, но, как он и сказал, иногда этого бывает мало. У него было гораздо больше опыта, и он заблокировал её акупунктурные точки в несколько движений — после чего отнёс её, неспособную шевельнуться, закричать или использовать ци, в уже знакомую комнату за зеркалом. Бережно положил на кушетку — Цинь Су почувствовала, как ей под голову подложили что-то мягкое — и нежно погладил по щеке: — Не волнуйся, А-Су. Я вернусь следующим вечером, и у нас всё будет хорошо. У нас будут дети, даже не один ребёнок, и не только сыновья, они будут расти в безопасности и будут счастливы. У меня не было выбора, ты поймёшь. Мэн Яо отошёл, и Цинь Су почувствовала слабые колебания ци. Вскоре в комнате она осталась одна — не способная пошевелиться и даже заглушить собственные тихие всхлипы. Цинь Су не знала, сколько времени прошло и удалось ли ей заснуть — в неподвижности время текло, словно смола, и отслеживать его она могла лишь по ощущению того, как понемногу возвращалась подвижность к рукам и ногам. К тому моменту, как что-то тихо прозвенело, словно по потайной комнате пронесся порыв ветра, задев колокольчик, она уже почти сумела подтянуть к груди непослушные руки. А после услышала голос Бицао — и на несколько мяо полыхнула черным пламенем ненависть внутри, которую оказалось так трудно усмирить: бедная служанка тоже была введена в заблуждение, как и многие-многие другие. Это не ее она должна ненавидеть, а Яо, но мужа, вопреки всему, она все равно любила. Даже после всей правды, обрушившейся на нее, как неожиданный ледяной водопад — все равно любила. Бицао была достаточно опытна, чтобы суметь разблокировать ей возможность двигаться и говорить. Пусть духовные силы и запечатаны пока, но это пройдет, печать накладывается ненадолго, ее максимум — сутки, если только заклинатель не делает этого сам. Потом ци разрушает плетение, ведь даже с заблокированными каналами золотое ядро продолжает пульсировать, и ци рано или поздно пробьет преграду. Но сейчас ей это было не важно. Выпить укрепляющий настой, холодно и резко пригрозив верной Бицао смертью за любую лишнюю травку. Она никогда в жизни так не говорила ни с кем. Откуда только взялось? Или это всегда в ней было, просто спало? Ведь много раз раньше хотелось повысить голос, чтобы услышали, в самом деле услышали. Но никогда ранее не позволялось: слишком уж крепко вбивали в нее, что молодая госпожа должна быть покорна, мягка, нежна, удобна. Больше ни-ког-да. Никогда она не будет такой. Цинь Су знала, догадывалась сердцем, что Яо к ней больше не вернется. Живым — не вернется. А значит, она должна быть сильной. Ради себя, своего благополучия и… ради чудом, не иначе, сбереженной искорки жизни, о которой она так и не сказала никому, даже мужу. До сегодняшней ночи она даже уверена не была, но пока лежала, пытаясь пробить преграды ци, убедилась. Но прежде она должна была сделать слишком многое. Бицао рассказала ей, что сейчас творится снаружи, и пусть Цинь Су и не знала планов супруга, но знала его самого. И могла предположить, как он будет действовать. Цинь Су была, словно в тумане: ходила, говорила, отдавала приказы, убеждала… Пускай со стороны всё и выглядело так, будто Цзиньлин Тай была опутана сетями её супруга от подножия до конька крыши, но в этой сети были бреши. Люди, которые были более верны кому-то из старейшин, чем ему; те, кто повиновался лишь по зову долга; свиты многочисленных гостей, успевшие с утра разбрестись по закоулкам Ланьлина… Всех их требовалось собрать и убедить, уничтожая между тем немногочисленных оставшихся в резиденции людей Мэн Яо — большая часть ушла к святилищу. Ей не верили, не понимали, кое-кто из преданных Мэн Яо старейшин даже осмелился обвинить её в сумасшествии, но прилюдно открытый тайник и прогулка в подземелья, в которых держали Ханьгуан-цзюня и адептов Лань, убедила даже самых упёртых. Время, тем не менее, стремительно утекало — уже близился вечер — и пока заклинатели были ошеломлены и готовы слушать, Цинь Су повела их к святилищу. Их — тех, кто оставался снаружи, кто захватил пятерых глав мелких кланов, явившихся без жертв для подношения, и остатки свит прочих, — было достаточно много. И они все были на взводе, не получив от своего главы условленного сигнала, не зная, что происходит в запечатанном печатью святилище. Все это могло вылиться в очередное кровопролитие, если бы она, Цинь Су, госпожа Цзинь, оказалась слаба. Только это придавало силы и звенело сталью в ее голосе. Приказ сдаться, сложить оружие и освободить пленных. Белые тени за ее плечами — Ханьгуан-цзюнь и два адепта Гусу Лань — оказались достаточно весомым аргументом? Она не знала, но уже испытывала благодарность к этому молчаливому заклинателю, как и к его брату. — Распечатайте святилище! Немедленно! Среди старейшин, шедших с нею, было достаточно тех, у кого должно было хватить духовных сил, чтобы взломать печать, питаемую природным источником светлой ци. Тем более изнутри это уже пытались сделать запертые за нею люди: пока еще смутно различимые за сиянием барьера, но то, что они живы, радовало безмерно. Когда печать пала, от радости не осталось и следа. Люди были утомлены и напуганы, ко многим ещё не вернулись силы. И юные наследники, и их именитые отцы — все смотрели на неё, госпожу Цзинь, так, будто это лично она, а не её супруг, устроила всё это безумие. Глава Лань вынес из святилища тело её мужа — изувеченное и окровавленное. Ханьгуан-цзюнь молнией метнулся из-за её плеча ещё раньше, как только барьер пал, и теперь бережно поддерживал Не Ванбэя — старательно пытающегося выпрямиться и поднять голову, но всё равно сутулящегося, опираясь на руку друга, с начинающими подсыхать кровавыми пятнами на повязке. Но именно Не Ванбэй заставил всех замолчать, склонившись перед ней: — Госпожа Цзинь, этот Не приносит свои соболезнования вашей утрате. Это больно, но в этот час вы — единственная надежда клана Цзинь. Прошу вас, завершите церемонию. На его ладонях покоился невесть как и откуда возникший клинок — золотой, словно выточенный из рога Цилиня, с белоснежной нефритовой рукоятью. И Цинь Су приняла его, дошагала до алтаря, лишь чудом не оскверненного ничьей чужой кровью во время битвы в святилище. — Кровью кровь подтверждаю. Боли от пореза на ладони она не ощутила, только смотрела, как растекаются по древнему — белому с золотыми прожилками, чистому — камню капли крови, вспыхивая теплым сиянием и впитываясь без следа. Дары, вынутые из рукава Яо, ей протянул кто-то, она не смотрела, кто. Свежие ароматные травы, благовония, фрукты и пионы… Даже не завявшие и не помявшиеся во время боя… «Прости его, Покровитель, он не был злым, просто… хотел… признания. Пусть его душа отыщет покой». Развернувшись к выходу, Цинь Су отчеканила: — Прошу всех вернуться в Цзиньлин Тай. Пострадавшим окажут помощь, эта Цзинь клянется, что каждому, кто потерпел урон от рук моего супруга, будет выплачена достойная вира. День закончился, но жизнь в Цзиньлин Тай ещё не замерла — как и в прежние дни, но по другой причине. Слуги разносили по покоям ужин, сновали лекари, пытались устраивать скандалы наиболее быстро оправившиеся от случившегося главы, и обо всём этом Цинь Су должна была отдать распоряжения, успокоить, заверить во всецелом уважении… Тело Мэн Яо лежало в подвалах, под талисманами сохранения. Цинь Су за вечер так и не нашла времени, чтобы подойти к нему ближе, чем тогда, в святилище, когда прошла мимо, направляясь к алтарю. В собственные покои она пришла, когда было уже далеко за полночь, и чуть не рухнула на пороге, открыв дверь. Усталость упала на плечи, как мешок с песком, Цинь Су как-то видела, как мужчины таскали подобные в качестве тренировки. Бицао — она следовала за госпожой неотлучной безмолвной тенью — поддержала под локоть, помогла дойти до постели, пока сама Цинь Су оглядывалась по сторонам, словно впервые. Как она будет жить здесь? Подставка и чернильница на столе — подарок супруга. Его же забытая шпилька у зеркала. Его каллиграфия на стене и рисунок тушью — на другой. Её собственные украшения — большая часть подарена им, Мэн Яо любил её баловать… Ее затошнило, скрутило спазмом все внутренности. Бицао засуетилась, бросилась подавать воду — и умывальный таз, куда Цинь Су и извергла все выпитое и желчь, ведь больше в ее желудке ничего не было со вчерашнего вечера. — Бицао, найди целителя Цзинь Дачэна… Нет, найди брата Цюнлиня из Уминшань. Я не могу и не хочу доверять своим. Она настолько устала, что сказала это вслух и сама же ужаснулась сказанному. Но это было правдой: она не могла доверять целителям клана Цзинь, ведь уже сейчас их могли подкупить те, кто не хотел видеть ее во главе. В истории клана Цзинь еще не было прецедентов, чтобы женщина, даже вдова главы, управляла кланом и орденом. Прецеденты в других орденах… Самый свежий — и яркий — последняя глава Цзян. И кто-нибудь обязательно попробует на него сослаться, чтобы сместить Цинь Су — не нужно быть Бо Лэ, чтобы понимать это. Пока Цинь Су пыталась отдышаться и рассматривала воздушные замки, Бицао успела найти целителя. С ним, правда, прибежали брат Синчэнь и почему-то глава Лань, который и заставил рвущегося хоть чем-то помочь второго даочжана остаться вне покоев и не нарушать приличий. Брат Цюнлинь осмотрел её быстро, без излишней бережливости, которой иногда отличались целители, смотрящие благородных дам, и вердикт вынес тоже без словесных кружев: — Госпожа здорова, лишь устала и изволновалась. Я понимаю, что полный покой госпожа себе сейчас позволить не может — но время для здорового сна и питания выделить обязана, госпожа должна беречь не только себя. Дать рецепт успокаивающих и укрепляющих отваров, которые не навредят плоду, и посоветовать не реже раза в луну показываться целителю — всё, что я могу. Бицао в стороне приглушённо ахнула. — Благодарю, брат Цюнлинь, — Цин Су сделала попытку поклониться ему, но молодой целитель удержал ее с мягкой улыбкой, преображавшей его суровое лицо: — Вы можете называть меня брат Нин, госпожа. Отдыхайте, первые отвары для вас я приготовлю сам. — Брат Нин, — заставив себя произнести это домашнее, теплое имя, Цин Су едва не расплакалась: им причинили столько вреда, но он, как и все из Уминшань, отметал вину невиновных. — Как ваш глава? С ним все будет в порядке? И тот юноша — Сюэ Ян? Целитель досадливо вздохнул: — Глава, как и госпожа, сегодня всего лишь перенапрягся, из-за чего обострилась старая болезнь — зло привычное, он вскоре будет в порядке. А вот молодого господина Сюэ не помешало бы к кровати привязать, да, боюсь, дёргаться начнет, ещё что-нибудь сломает! Он взглянул на Цинь Су и смутился — видимо, на её лице слишком сильно читалось изумление такой бурной реакцией. Принялся оправдываться: — У него истощение и переломы, стоит пить лекарства и лежать в кровати, а он затребовал конфет и пошёл навестить главу. А по пути к его покоям чуть не устроил драку со слугой. — Надеюсь, никто не пострадал? — Госпожа не должна волноваться. Брат Ванцзи все уладил. Цинь Су подозревала, что брат Ванцзи уладил конфликт в привычной манере: заморозил взглядом всех, и правых, и виноватых, растащил в стороны и увел юного Сюэ туда, куда тот так стремился. Или в самом деле привязал к кровати, она бы не удивилась. — Отдыхайте, госпожа Цзинь. Я вернусь с готовыми лекарствами. Брат Нин покинул ее комнату, на пару фэнь заглянул глава Лань — прятал глаза и тихо благодарил о заботе. Она понимала, точнее, догадывалась, кто оборвал жизнь Яо. Зла на него она не держала — как побратим пред Небом и Землей, Лань Сичэнь был в своем праве и поступил согласно клятве. Но… Несмотря ни на что в ее сердце все еще жила любовь к мужу. Та частичка ее, что осталась — и будет отдана их ребенку. Выпив принесенные целителем отвары, она все-таки уснула, словно провалилась в черноту без снов и ощущений. Утром ей предстояло возглавить Совет, принять бразды правления кланом — или уступить их, но уступать она была не намерена. Только не теперь.***
Цинь Су просыпалась тяжело, будто выныривая из-под воды. Рядом с постелью уже стояла Бицао с готовым завтраком и одеждами — и с темными синяками под глазами, которые не мог скрыть даже толстый слой краски. У Цинь Су тоже были бы такие, не будь она заклинательницей. Раньше она обязательно бы пожалела немолодую женщину, велев хорошенько отдохнуть днём… Теперь жалеть никого не хочется — ее саму никто не пожалел. А если Бицао не справляется с обязанностями, она может уйти со службы, за эти годы наверняка накопила достаточно на безбедную старость. Или хотя бы найти себе помощницу — как у главы, у Цинь Су теперь и вовсе не останется времени, чтобы самостоятельно присматривать за своими покоями и одеждой. Цинь Су ела, пока Бицао её причёсывала — и в завтрак так же входил знакомый со вчерашнего вечера отвар. Цинь Су чувствовала, как слегка подрагивают руки служанки на её волосах, то ли от обиды, то ли от страха: Су не смогла да и не захотела пересилить себя и, прежде чем начать есть, проверила пищу. Она была дочерью благородного клана и много лет жила в главном змеюшнике Цзянху — она знала нужные заклятья… Просто раньше не считала, что они необходимы. Теперь она вряд ли осмелится съесть хоть что-то, не убедившись перед тем, что в блюде нет чего-нибудь лишнего. Особенно теперь, когда ей нужно беречь не только свою жизнь. Цинь Су знала, что советы обычно начинались в час Змеи, в восьмую стражу, а сейчас только перевалило за «драконий нос» — седьмая началась кэ назад. У нее было время, чтобы все подготовить, точнее, проверить уже подготовленное. А-Яо раздал указания еще два дня назад, она тоже поучаствовала в подготовке, составляя меню, изменяя привычный декор павильона Несравненного Изящества, чтобы совет проходил всякий раз словно бы в обновленном помещении. Сейчас ей было не до декора, сев за стол в кабинете мужа и с трудом сдержав эмоции, прорывавшиеся слезами, она вчитывалась в документы, торопливо вычеркивая пункты, которые должны были зависеть от принесения кровной клятвы. По итогу осталось не так уж и много. Но все это будет ненужным, если сейчас, на совете, ее не признают преемницей Яо. Хотя подготовиться она обязана, ведь если все-таки признают, давить на нее будут все, кроме, возможно, Лань. И в последнем она не была уверена тоже. Неприятное чувство — словно рухнула в темную воду, нырнула с головой и потеряла направление, где дно, где поверхность. Куда приложить силы, чтобы выплыть. — Госпожа, — в кабинет, постучав, вошли старейшины — те, что поддержали ее вчера. — Госпожа Цзинь, пора начинать совет. — Иду. Сопроводите меня. Внутри все стыло и подрагивало, но голос она контролировала хорошо. Было возможно сравнивать Цзиньлин Тай со змеюшником, но иногда ей казалось, что это зверинец. Псарня. А псы чувствуют страх и дрожь в голосе и руках. С ними нужно вести себя, как вожак стаи: где надо — приласкать, где надо — сжать клыки на чужой холке. Ее муж, умнейший и хитрейший из людей, что она знала, увы, этого не понял. Он только давил, и все это понимали, даже если видели его мягкую, ласковую улыбку. Он, кажется, толком и не умел обращаться с собаками, потому в его правление псарня почти опустела. Цинь Су улыбнулась: Ланьлин Цзинь снова будет славиться своими шапицюанями, псами-оборотнями. Нужно только крепко взяться за поводок. В залу Несравненного Изящества Цинь Су прибыла одной из последних, почти все главы предпочли прийти пораньше, чтобы успеть обменяться мнениями, а кое-кто — и выработать общую стратегию. Так что, когда двери отворились, на неё с жадным любопытством, расчетом, презрением и десятком иных эмоций уставилась почти сотня глаз. На некоторых лицах она видела изумление: Бицао всё же хорошо её знала, и выбрала из её одежд те, что выглядели словно траурное платье. Цинь Су считала, что имеет право хоть так скорбеть о своём супруге — и той своей жизни, какой она была ещё трое суток назад. Цинь Су прошла на своё место и поприветствовала высокое собрание. Её всё ещё плохо знали, она была карпом в мутной воде — и это был её шанс. Если она сумеет провести этот совет, если никто из глав не усомнится в том, что она заняла место супруга по праву — старейшины не смогут так просто оспорить её притязания и не подорвать репутацию клана Цзинь, которая была и так изрядно замарана и старым главой Цзинь (нет, она не станет называть этого человека отцом, не после того, как он поступил с её матерью) — и А-Яо. Первый вопрос на повестке дня. Озвучить, дать обсудить — в меру, провести голосование. Слышать, что говорят в самом дальнем углу зала — и прерывать обсуждения, заходящие слишком далеко. Пока всё шло спокойно, но к ней сейчас лишь присматривались, пытались понять, как она собирается вести дела, и найти слабину. Не стоило считать всходы раньше осени. Второй вопрос. Всё то же — сравнительно малое количество споров от всё ещё ошеломлённых заклинателей, никто не тянет одеяло на себя слишком сильно, то, что всех собравшихся по-настоящему интересует, ещё не началось… — Мы поняли мнение клана Цзинь по этому вопросу. Думаем, что поняли. Если, конечно, госпожа Цзинь действительно выражает именно мнение клана. Цинь Су на миг прикрыла глаза. Вот оно — то, чего она ждала, но надеялась, что сегодня всё-таки обойдётся. — Что-то заставило уважаемого главу Яо сомневаться в этом? — без улыбки, но и без выражения злости спросила она, глядя на заклинателя, известного тем, что ни один совет не обходился без его выкриков с места. Ни один. А-Яо столько раз жаловался, когда находилось время. — Я не сидела бы на этом месте, если бы не могла выражать волю клана Цзинь и отвечать за орден Ланьлин Цзинь. Прошу продолжать обсуждение и придерживаться темы вопроса. Вам есть еще что сказать, глава Яо? Цинь Су обвела взглядом Совет: кто осмелится поддержать главу Яо, кто ещё открыто усомнится в её праве? Ответом ей было молчание. Видимо, она выбрала верный тон — с этого дня её положение будет оспариваться лишь исподволь, желающие выступить против Цинь Су открыто свой шанс упустили. Поднявшийся с места и продолживший обсуждение вопроса, словно и не было провокации от главы Яо, Лань Сичэнь стал сигналом для остальных: тема закрыта. Цинь Су одними глазами поблагодарила его, не рискуя большим. Совет продолжился согласно регламенту. И к его завершению она намного лучше стала понимать — и сочувствовать — мужу, который умудрялся после еще и работать. Неожиданностью стало только последнее выступление. Когда со своего места поднялся глава байсюнди и предложил помощь с вызовом духа-хранителя Цзинь. — Госпоже Цзинь не помешает поддержка, особенно сейчас. Хранитель всегда подпитывал своими духовными силами матерей рода. Цинь Су поклонилась даочжану: — Эта глава будет благодарна за помощь. С вызовом хранителя тянуть не стали — выбрали ближайшую после дня окончания совета благоприятную дату. Главы, заслышавшие о таком редком событии и весьма сожалевшие, что упустили оное в клане Оуян, всячески намекали Цинь Су, что хотели бы присутствовать. Некоторые даже осмеливались обещать некую абстрактную поддержку, которая главе Цзинь от таких людей была совершенно не нужна, во имя сохранения остатков репутации клана Цзинь. Так что после совета всех посторонних из резиденции выставили — на церемонии должны были присутствовать лишь байсюнди, старейшины Цзинь и сама Цинь Су. И байсюнди со своим воспитанником, естественно, всё время до церемонии было предложено пользоваться гостеприимством Цзиньлин Тай. Это оказалось весьма кстати: ведь вместе со своим главой оставался и целитель брат Нин, учивший выбранного им самим подмастерье целителя варить нужные для будущей матери отвары, а ему — в отличие от прочих лекарей клана — Цинь Су безотчетно доверилась полностью, рассказав о всех предыдущих беременностях. Вэнь Нин, кроме того, строго и очень сурово допросил Бицао о том, какими травами та поила госпожу, подобрал противоядие — некоторые компоненты впитывались в сами кости и органы и могли повлечь последствия. — Вы ведь не останетесь? — с сожалением спросила она в один из вечеров, который проводила в компании байсюнди в беседке, на виду у всех, но за непроницаемой стеной ограждающей от лишнего любопытства печати. — Увы, госпожа, — понимающе улыбнулся Не Ванбэй. — Только до церемонии, после нас ждут в Гусу. — Я буду рада принимать вас в Цзиньлин Тай в любое время. И предложение о совместных охотах предлагаю оставить в силе, если вы не против. — Не против, госпожа. Ближе к осени мы отправимся в Цишань. О пустошах, оставшихся с войны, давно следовало позаботиться. Цинь Су вслух восхитилась самоотверженной ответственностью главы Уминшань, тот же только странно и печально улыбнулся: — Это мой долг, госпожа. Расспрашивать она не стала.***
После того, как они так сильно просчитались с Мэн Яо, Ванцзи словно накрыло воспоминаниями о былом, и если бы ему позволили — вовсе не отходил бы от Вэй Ина… Ему и позволяли — ночевали они в одной комнате, на все официальные мероприятия являлись вместе, а если где-то должен был присутствовать лишь Ванбэй — Ванцзи оставался рядом, за закрытой дверью или поворотом тропинки, ощущая своей ци близкую ци возлюбленного. Хотя это случалось нечасто, большую часть времени они с Вэй Ином проводили в своих покоях. Ни у одного из них с Цзиньлин Тай не было связано воспоминаний, побуждающих желание прогуляться, разве что не возвращаться в Ланьлин больше никогда. И когда они наконец провели церемонию — хвала всем богам и Покровителям, дух-хранитель, легендарный сечжи, призванный еще самим основателем клана, не сгинул и не был отравлен или болен, он всего лишь спал, так что даже у не самой сильной заклинательницы, какой была госпожа Цзинь, хватило сил на ритуал. Все, что нужно было от них — обучить ее, подпитать своими силами после вызова и помочь запечатать святилище до следующего ритуала. Они остались после лишь на день, чтоб не свалиться с мечей, пока будут лететь в Гусу. Полноценно отдохнуть можно было уже там. При мыслях о том, что ещё должно произойти там, в груди у Ванцзи сладко замирало сердце. Хотя ему вправду не было важно, в каком качестве оставаться рядом с Вэй Ином, то, что вскоре они будут спутниками на стезе совершенствования и супругами не только перед богами и друг другом, но и перед людьми, заставляло его трепетать. Он вспоминал те долгие месяцы, что возлюбленный провел меж жизнью и смертью, свои мольбы к небесам и Цзуши Шихунь, свои обещания, и долго, медленно, успокоенно выдыхал: Вэй Ин жив, здоров, они вместе. Все сбылось так, как ему и мечталось. Лучше, чем он смел надеяться. Путь до Гусу прошел спокойно. Ванбэй наконец снял свою повязку, не рискуя лететь вслепую, да и надоело ему изображать слепого, он сам так сказал. А Ванцзи получил возможность смотреть в любимые глаза, уже очистившиеся от кровавых прожилок полопавшихся от перенапряжения сосудов. У подножия лестницы спешились и зашагали впятером, неторопливо, любуясь окрестностями, как и всегда. — Гэгэ, ты не должен волноваться, когда я уйду в медитацию, — в который раз уже за эти дни втолковывал ему Вэй Ин, но как он мог? — Все будет хорошо, солнце. Такого, как в обители шицзунь, уже не случится, мне просто нужно успокоить душу. Да и почтить традицию Лань, — Вэй Ин лукаво усмехнулся, притерся плечом и тихо проговорил: — А ты за это время успеешь окружить цзинши барьером понадежнее, чтобы в нашу первую брачную ночь Лань-шифу не вышвырнул нас прямо из супружеской постели за ворота за нарушение правил. Ванцзи едва не схватился за вспыхнувшие уши, укоризненно замычал, растеряв все слова и способность идти ровно за считанные мяо. — Вэй Ин! — Мгм? Нестерпимо захотелось схватить этого несносного бесстыдника и утащить с лестницы в самые густые кусты. И он не стал сдерживаться, благо, шли последними, только сверкнул глазами на обернувшегося невовремя Сюэ Яна, подхватил Вэй Ина на руки и сиганул вниз, в заросли магнолий. Когда они выбрались из кустов, оказалось, что у ворот их поджидал адепт — Учитель Лань, видимо, поняв причину, по которой они отстали от остальных, решил выказать своё неудовольствие хотя бы таким образом. Адепт проводил их в один из павильонов, где их и ожидал уважаемый шифу. Судя по чайному набору — ожидал уже давно. Чай Ванцзи разливал в тягостном осуждающем молчании. Вэй Ин безмятежно, как полагалось просветленному даочжану, улыбался, сидя в безупречной позе и глядя исключительно на его, Ванцзи, руки. Дядя заметно закипал. Заметно для любого, кто его хорошо знал, но не чужому взгляду: его поза была столь же благопристойна, лицо спокойно, а что брови самую малость сведены, так мало ли — может, живот у человека прихватило или поясница болит. Ванцзи поймал себя на таких несвойственных ему мыслях, поставил чайничек дрогнувшей рукой: хотелось смеяться. — В... Не Ванбэй! — наконец, прорвало дядю. — Здесь, Лань-шифу. — В каком виде вы двое переступили порог Юншэна! — Что-то не так с нашим видом? — поднял на него невиннейший, чистейший, как холодные источники, взор Вэй Ин. По правде сказать, у дяди были основания для претензий: высоко поднятые и туго запахнутые вороты ханьфу не могли скрыть сочно-багровые пятна на шеях у обоих, да и распухшие, бесстыдно накусанные и зацелованные, а кое у кого еще и натруженные игрой на флейте губы были достойны порицания. — Он не подобает добродетельным людям! Как и ваше поведение! — терпение уважаемого наставника, и без того изрядно истощенное, иссякло окончательно. — То, что вы устроили под самыми стенами, буквально на виду у адептов... — дядя захлебнулся вдохом, видимо, не имея слов, чтобы выразить всю степень своего разочарования. — Возмутительно! Ванцзи почувствовал, как краснеет ушами. Их кто-то видел? И вправду, какое бесстыдство! Правда, его возмущало не то, что они с Вэй Ином себе позволили — а то, что кто-то посмел проявить вопиющее неуважение к чужой личной жизни и не отвернулся. — Этот ничтожный просит простить его, но… Хм… Внимательность адептов похвальна, а вот любопытство уже не особенно. Да и правило, запрещающее обсуждать других людей за их спиной, я хорошо помню — оно в первой сотне, следовательно, непреложно к исполнению. Потому не стану ничего говорить больше. Вина на мне, Лань-шифу. Покорно приму любое наказание. Вэй Ин говорил тихо и спокойно, но в глазах плясали хулицзин, бесстыдно размахивая хвостами. Дядя то ли счёл препирательства ниже своего достоинства, то ли не нашел возражений, но некоторое время они пили чай молча. Когда чайник кончился, дядя сухо сказал: — Не Ванбэй. Место для твоей медитации уже подготовили, но эту ночь ты ещё можешь провести в гостевых покоях, — и сурово посмотрел сначала на Вэй Ина, а потом и на самого Ванцзи, словно прося не испытывать его терпение вновь и не оповещать всю округу, если они решат, что гостевые покои — напрасная трата времени. — Этот ничтожный смиренно благодарит Лань-шифу, — Вэй Ин учтиво поклонился. — И надеется, что почтенный наставник не откажется принять посильную помощь брата Нина в знак благодарности. О том, что братец Нин снова позаботится о болезни дяди, они с Цюнлинем давно договорились. Вэнь Нину практика была только в радость, он бы и без просьбы и, возможно, без особого согласия дяди взялся за очередную диагностику и лечение. Лань Цижэню бы все равно не удалось отвертеться, тем более, за его здоровьем бдел сюнчжан. Сейчас младший братец намеревался проследить и за состоянием самого Лань Сичэня — ему не понравилось то, как могли сказаться события в Цзиньлин Тай на сердце главы Лань. — Я подумаю. Ступайте, адепт проводит тебя, Не Ванбэй, в выделенные покои. Конечно, его проводили. Конечно, Ванцзи отправился в цзинши. Конечно, не прошло и кэ, как Вэй Ин проскользнул туда же через окно в задней комнате, поймал Ванцзи и уронил на постель, коротким жестом отправляя на стены, двери и окна талисманы тишины и запрета. И уже в губы, перед тем как впиться поцелуем голодно и жадно, приказал: — Не смей сдерживаться. Хочу тебя слышать. Хочу, чтоб твои крики стояли у меня в ушах все те дни, что я буду один. И Ванцзи не сдерживался. Целовал в ответ так же жадно, оставлял на бледной коже возлюбленного синяки и укусы — чтобы эти метки не прошли до того дня, как они снова окажутся вместе. Чтобы в ушах у самого Ванцзи стояли стоны Вэй Ина. В эту ночь они не спали ни фэня, кровать — надежная, крепкая, прослужившая самому Ванцзи верой и правдой, как и его предшественникам, — превратилась в руины, они порвали простыню… Все это было не важно, главное, что одевая Вэй Ина, он целовал свои отметины, каждую, прежде чем скрыть ее тонким полотном белых одежд, и предвкушал, как скоро будет снимать с него алый шелк. — Гэгэ… Гэгэ, отпусти, иначе я никуда не уйду, и Лань-шифу съест меня живьем и без приправ, — смешливо прошептал ему на ухо Вэй Ин, и пришлось разжать пальцы, с трудом сдерживая дыхание и желание. — Ванцзи будет ждать... Скучать. — Надеюсь, нет. Надеюсь, Сичэнь-гэ не позволит тебе. Только не готовь для меня покрывало, хорошо? — все-таки рассмеялся Вэй Ин и вышел из цзинши, оставив на губах Ванцзи последний на следующие две недели поцелуй.***
Посаженными родителями для Вэй Ина должны были стать Не Минцзюэ и Вэнь Цин. Двойная церемония: скромная и тихая, как подобает Лань, тем более тихая и скромная, что сочетаться браком будут двое мужчин; и немного варварская, громкая и яркая — в Буцзинши, потому что Не, кровные и принятые, одинаково реагируют на смерть и рождение. Хуайсан наверняка попытается придать той, второй части хоть немного утонченности, но вряд ли у него получится. Впрочем, все это было не важно, кроме одного: это будут дни радости, дни, посвященные только им двоим. А значит, все должно быть безупречно. Особым потрясением для Ванцзи стало то, что дядя и брат осторожно, деликатно, но непреклонно отстранили его от подготовки, отправив в его собственную медитацию. И оба совершенно серьезно пообещали, что все действительно будет безупречно, все пожелания будут учтены. Пришлось повиноваться. Даже если Ванцзи очень хотелось устроить всё лично, недоверие к брату и дяде в таком деле выглядело бы просто неуважительно. Так что Лань Чжань вернулся в цзинши — там всё ещё оставались следы устроенного ими с Вэй Ином бардака, Ванцзи счёл неуместным пускать туда адептов для уборки. А сам убирать — не хотел. Ощущение было странным: привитая с детства любовь к порядку, в родных стенах вернувшаяся с новыми силами, боролась в нём с желанием оставить в цзинши следы присутствия возлюбленного. Которых, кроме беспорядка, было не так уж и много, байсюнди избытком вещей не страдали и нужное предпочитали всегда носить с собой. Пришлось идти на компромисс: Ванцзи убрал всё, что лежало не на своих местах, но не стал восстанавливать кровать — всё равно понадобится новая, на двоих. Но её будут устанавливать позже, уже перед самой свадьбой, когда прошедшие четырнадцать лет Ванцзи уже точно не покажутся сном. После первого дня, занятого уборкой, время потянулось патокой — в Юншэне стояла привычная тишина, изредка разбавляемая суетой подготовки к церемонии. Ванцзи пока не тревожили — портные Гусу были достаточно хороши, чтобы обойтись одной примеркой перед самой свадьбой, а остальное его участия не требовало вовсе. Никогда прежде медитация не давалась ему так тяжело. Даже перед хэйфан в обители шицзунь Баошань он мог погрузиться в нее и ждать, хотя тогда в нем было намного больше страха за Вэй Ина. Сейчас же в нем пылало неугасимое пламя — желание и томление по тому, что скоро сбудется — и свяжет их уже навсегда, перед всем миром. Изредка, раз в два дня, в цзинши приносили пищу, оставляя под дверью на веранде. Простой белый рис, травяной суп, чай. Заставляя себя съесть все до крошки, Ванцзи мысленно смеялся: Вэй Ин разбаловал его, приучил к хорошей, полной вкусом еде. Вернее, вины любимого в этом не было, это в обители шицзунь кормили вкусно и разнообразно, он привык и есть, и готовить то, что для обитателей Юншэна показалось бы верхом избалованности и несдержанности. Но что поделать? Он уже слишком давно не был, не чувствовал себя частью Юншэна. Он слишком изменился. Погружение в мысли об этом всем позволило ему все-таки поймать настрой и войти в свое сознание, чтобы очистить его, разложить все по полочкам и понять, кем он стал. Он — Лань Ванцзи, Лань Чжань, Ханьгуан-цзюнь… Чжэньши для младших, член Братства Уминшань… Будущий супруг Не Ванбэя, который для него навсегда, с самого первого мгновения их знакомства, останется Вэй Ином. — А-Чжань. Диди, очнись, — вклинился в тишину ласковый, но слегка встревоженный голос брата. Ванцзи посидел ещё немного, выходя из медитации, и открыл глаза. Сичэнь стоял напротив и смотрел так, будто что-то произошло. Лань Чжань тоже напрягся — что могло встревожить сюнчжана? Но прежде, чем он успел спросить, вопрос задал брат: — А-Чжань, всё в порядке? Что-то произошло? Ванцзи настигло недоумение: с чего брат взял, что у него что-то случилось? Сичэнь понял его затруднение по глазам и повёл рукой в сторону. В ту сторону, где всё ещё громоздились развалины кровати. Уши загорелись мгновенно, жар перекинулся в щеки и стек вниз. Ванцзи пристыженно опустил голову. — Прости, брат, это… Ванцзи следовало убрать… — Ты две недели спал на полу? — Мгм. Сичэнь издал какой-то странный звук, а когда Ванцзи поднял голову, то не поверил своим глазам: брат смеялся, крепко зажимая рот ладонью, но все равно не мог перестать. Лань Чжань редко видел брата настолько радостным. Умиротворённым, сдержанно-благодушным — да, но открыто смеющимся… Ванцзи тоже улыбнулся — как умел, потому что, если смотреть со стороны, ситуация действительно получалась забавная. И, кроме прочего, он был рад, что смог развеселить брата, пускай это и стоило ему пару фэней стыда. — Ох, А-Чжань… — Сичэнь наконец-то отдышался. — В таком случае хорошо, что я пришёл как раз для того, чтобы поставить новую кровать. Мастера ждут снаружи. — Мгм. Сюнчжан, мы не могли бы… Ванцзи все еще было трудно разговаривать с кем-то словами, брат и так всегда понимал его, но Вэй Ин говорил, что нужно учиться выражать свои мысли вслух, рано или поздно это понадобится, и потому он продолжил, подбирая слова: — Ванцзи хотел бы прогуляться с дагэ. Вдвоем. Давно не были. Сичэнь кивнул, ему и вправду не требовалось много слов, чтобы понять брата. Так что, впустив в цзинши мастеров, они пошли по тропинке вглубь Юншэна, туда, куда даже адепты нечасто заходили. Вскоре они оказались у одинокого, немного заброшенного домика на горечавковой поляне. Ванцзи подошёл ближе, привычным движением опустился у порога на колени — сколько дней он провёл так в детстве, ожидая, пока мама вернётся? Сейчас он уже не ждал, просто хотел поделиться своим грядущим счастьем там, где действительно ощущал её присутствие, а не у безликой таблички в храме предков. Сичэнь встал рядом, глядя на дом с затаенной нежностью. Он переживал смерть матери не так тяжело, но и знал её дольше, помнил лучше. И вряд ли часто бывал в этом месте самостоятельно — слишком горько это было. Время, разделенное с братом, с его глубоким пониманием и сопереживанием, было лучшим за эти две недели. После началась настоящая суета, пришли портные с примеркой; дядя с последними наставлениями: как всегда многословными, как всегда занудными, как всегда — исполненными подспудной тревоги и спрятанной очень глубоко любви; молодые адептки с наставницей — Ванцзи смущенно ретировался подальше — с украшениями для комнат, постелью и прочими важными мелочами. Ванцзи знал, брат сказал ему, что Ванбэй уже вышел из медитации, восстановил силы на холодном источнике и удалился в гостевой павильон. Им нельзя было видеться до того момента, как оба пройдут последние ритуалы, будут облачены родными и близкими в свадебные одежды и войдут в Храм предков. Последняя ночь порознь, но когда он вернулся к себе, от окна к нему спланировал на широких рукавах-крыльях бумажный человечек, и на алой бумаге размашистые иероглифы сложились в короткое «Люблю тебя». Ванцзи бережно подставил человечку ладонь, но тот недолго просидел на ней смирно, сначала облетев комнату, особенно задержавшись у новой кровати, а потом закружившись вокруг Лань Чжаня, который и пошевелиться боялся, не желая случайно повредить хрупкую фигурку. Вэй Ин же, похоже, пребывал в шаловливом настроении — человечек то и дело касался прядей волос Ванцзи, задевал краем крыла-рукава губы, норовил скользнуть над воротом одежды. Ванцзи было и радостно — он всегда был рад возлюбленному, в любом облике, и смешно, и тревожно. Когда человечек всё-таки доигрался, запутавшись у него в волосах, Ванцзи всё же взял себя в руки: выпутав фигурку, он сказал, постаравшись придать голосу нужную суровость: — Вэй Ин. Не трать силы понапрасну! Человечек закружился на месте, словно говоря: «Нет, Лань Чжань, никакие силы, потраченные на то, чтобы тебя увидеть, не будут отданы понапрасну!» — Ванцзи почти слышал этот звонкий дразнящий голос у себя в ушах. Было приятно понимать, что не только Вэй Ин может понимать его без слов, но и он Вэй Ина — тоже. Ванцзи рад был видеть возлюбленного, но действительно считал это напрасной тратой сил: — Вэй Ин. Мы увидимся завтра, — было сказано уже мягче. Человечек вспорхнул выше, прижался к его губам на мяо, даря ощущение фантомного поцелуя, и вылетел в окно, возвращаясь. Засыпал Ванцзи на кушетке в рабочем кабинете, не решившись потревожить застеленную алыми простынями кровать, но все равно спокойно, и перед тем как сон окончательно погрузил его в тишину, касался пальцами губ, словно желая сохранить это ощущение поцелуя на расстоянии. Словно это не бумага коснулась его, а душа Вэй Ина, ведь, по сути, так оно и было. — А-Чжань, ты счастлив? Теплая вода проливалась по телу, смывая остатки сна и — странное ощущение — все старое, наносное, ненужное. Руки брата были ласковы и осторожны. Ванцзи на всякий случай прислушался к себе — точно ли всё в порядке? — и не нашёл ничего нового. Всё, что возможно, он уже передумал и предположил во время медитации. Так что ответ на этот вопрос был однозначен: — Да. Он раздал все старые долги, его близкие были рядом с ним — и тоже счастливы, и он готовился соединить свою жизнь с человеком, которого полюбил с первого взгляда — и любил вот уже почти двадцать лет. Да, он был счастлив. Брат, как всегда, почувствовал в его ответе больше, чем было сказано словами — в его голосе сквозило то же, что чувствовал Ванцзи: — Я рад. И понятно, что это значило: рад за тебя, счастлив, что всё наконец-то встало на круги своя, так же как и ты — вижу в будущем свет. Разумом они оба понимали, что в жизни их ждёт ещё множество испытаний, но зачем было о них думать, если они ещё не наступили? Правда, одно испытание Ванцзи предстояло очень скоро: увидеть Вэй Ина в алом — и при этом держать себя в руках. Он был готов — и не был одновременно. Он мечтал об этом так долго, но почему-то никогда не мог «увидеть» хотя бы приближенно к реальности. Его белоснежный журавль, неземной и возвышенный в белых одеждах Бай-гэ — каким он будет в свадебных одеяниях, щедро расшитых золотой нитью, таких, как те, в которые сейчас облачал его брат? На алом шелке в чувственном танце сплетались драконы и фениксы, плыли золотые облака. Он догадывался, что в узорах на ханьфу Вэй Ина будут другие мотивы, все-таки он — кровно принятый Не. От нетерпения увидеть подрагивали пальцы. — Тише, тише, диди, — ласково улыбался ему сюнчжан, закалывая волосы золотыми шпильками и роскошным — по меркам Лань, конечно, — гуанем, повязывая на лоб алую, в таких же золотых облаках, ленту. Это была еще одна уступка традициям, да и от клана он не отрекался, так что этой лентой им свяжут руки. И он знал, что другая — белая — будет в этот день на запястье возлюбленного, спрятанная под узкие рукава нижних одеяний. — Готов, А-Чжань? Он заглянул в зеркало в последний раз и кивнул. Даже если бы желал, горло сжалось, и он не смог бы выдавить ни звука. Брат, как всегда, понял его без слов — и ободряюще стиснул рукой плечо, в следующий миг суетливо поправив примятую ткань. Ванцзи с удивлением осознал, что тот тоже волнуется. Впрочем, если бы он не пропустил свадьбу брата — разве не волновался бы он тоже, будучи тем, кто помогал её готовить и сопровождал сюнчжана? Ванцзи шёл следом за Сичэнем привычной дорогой к Храму предков, оглядываясь по сторонам. Юншэн не избавился от своей сдержанности, но расцветил её яркими пятнами праздничного наряда. Тут и там на пути мелькали фонари, цветы и драпировки — несмотря на то, что церемония планировалась скромной, брат и дядя не поскупились на украшения. Но долго отвлекаться на окружающие картины не получилось — как только Храм предков стало видно из-за поворота тропы, Ванцзи начал искать взглядом фигуру возлюбленного. Ещё одна процессия вынырнула из-за очередного неприметного поворота, которыми был полон Юншэн, буквально через мяо. Массивная фигура Не Минцзюэ в серо-стальном, с темными золотыми украшениями, ханьфу, и изящная в серебристо-зеленых шелках Вэнь Цин почти заслоняли того, кого так хотел видеть Ванцзи, да и второй мужской силуэт, в чуть менее дорогих нарядах: Вэй Ина должен был вести Не Хоувэй. Ванцзи позволил досадливому выдоху покинуть губы, крепче сжал ладонь сюнчжана и услышал ответный смешок, наполненный теплом: — Терпение, диди. Только у барельефа, закрывающего вход в храмовый двор, Не Минцзюэ и его супруга сделали шаг в сторону — и он забыл, что надо сделать вдох. Не белый журавль — феникс, одетый в живое алое пламя. Угловатые узоры Не казались золотыми цепями, единственным, что удерживает этого феникса на земле. Чуть заметно шевельнулись яркие, искусанные в волнении губы, позволяя прочесть по ним: «Дыши, гэгэ». Дышать получалось с трудом — сердце подскочило куда-то к горлу и там застряло, и будь Ванцзи не тренированным заклинателем, а обычным человеком — обязательно бы споткнулся, потому что не мог сейчас видеть никого и ничего, кроме своего возлюбленного, и за братом шёл, лишь повинуясь его руке. Когда они поравнялись у храма, стало ещё сложнее: не потянуться вперёд, сделав лишний шаг, не заключить тут же в объятия, всем сердцем и душой впитывая образ любимого, потому что на лице Вэй Ина Лань Чжань видел ту же жажду и тот же восторг. Половину церемонии — поклоны так точно — Ванцзи боролся с собой, до дрожи желая коснуться того, кого к вечеру сможет уже назвать мужем. И только осознание, что для того, чтобы сделать это, нужно всё-таки завершить церемонию как положено, удерживало его от соблазна. Но когда пришло время омовения рук, держать себя в узде стало в сто раз сложнее. Когда их ладони соприкоснулись, Ванцзи вздрогнул, словно коснулся горячей бледной кожи впервые, и почувствовал, как точно также вздрогнул и Вэй Ин. Хотелось не благопристойно омыть его ладони и отпустить, — самая сложная и мучительная часть! — а переплести пальцы, сохранив это касание навсегда. Ванцзи позволил себе — лишь на миг — сделать это, тут же отпустив, почти отшатнувшись, видя, как точно так же Вэй Ин тянется к нему, желая продлить прикосновение — и отшатывается, вспоминая, где они и что делают. Строгий взгляд дяди наверняка не почудился ни ему, ни Вэй Ину. Зато они могли, переплетая руки, коснуться губами края чаш там, где только что касался другой, вместо вина выпивая чистую воду, как полагалось традицией Лань, не отводя друг от друга взглядов. И наконец смогли переплести пальцы, когда проводящий церемонию старейшина связывал их запястья алой лентой, снятой со лба Ванцзи. «Я сойду с ума, пока будет тянуться пир», — подумал он, потому что внезапно лента эта, перекочевавшая на их руки, показалась действительно снятой уздой. И все, о чем он сейчас мог думать — это как бы им пройти путь до пиршественной залы, а оттуда — до цзинши, где есть все необходимое, даже новая кровать, а не… осквернить очередные заросли магнолий. Или еще какие кусты. — Гэгэ, — серебряные глаза уже супруга полыхнули почти демонически, как белое пламя, — гэгэ, поцелуй меня. Теперь уже можно. И Ванцзи поцеловал. Так, что отстраниться его заставил только резкий стук, с которым что-то — кажется, чайная пиала в руках дяди — опустилось на стол. Лань Цижэнь то ли от возмущения, то ли от смущения ощутимо покраснел и отвернулся от них. Сюнчжан тоже отвернулся, но с улыбкой, о чем-то перешептываясь с так же улыбающейся супругой. Делегация Не откровенно перемигивалась и посмеивалась, относительно серьёзный вид сохраняла лишь Вэнь Цин, но и у неё в прищуре глаз виднелась улыбка. — Кто-нибудь догадался поставить в цзинши еду? — заботливо и не особенно тихо поинтересовался Вэнь Нин. — Да? Тогда, может быть, мы отпустим новобрачных, чтобы никого не смущать их попытками съесть не праздничное блюдо, а друг друга? — Брат! — Вэнь Цин сделала вид, что пытается призвать его к порядку, но неубедительно. Дядя поперхнулся и закашлялся, старательно прикрываясь рукавом. — Думаю, предложение не лишено смысла, — отозвался сюнчжан, его губы подрагивали, готовясь принять улыбку, сдерживаемую с трудом. — Идите, Ванцзи, Ванбэй. Бегать сегодня разрешено! И они, глубоко поклонившись, смогли степенно выйти из залы — и побежали, как дети, держась за руки, и Лань Чжаня переполнял искрящийся восторг, так и норовящий прорваться наружу непривычно широкой улыбкой. Раньше ему не доводилось бегать по Юншэну вот так, словно нет не то что трёх тысяч правил, а даже и десятка, а за руки он держался разве что в далёком детстве с сюнчжаном. И когда они с Вэй Ином наконец добрались до цзинши, свой восторг и благодарность он принялся выражать прямо там, у порога, едва успев закрыть дверь. Вэй Ин в ответ смеялся, неразборчиво шептал всякие смущающие глупости — что-то о том, как он, Лань Чжань, горяч, и как Вэй Ин от этого в восторге, и кто бы знал, и как он этого ждал-не-ждал… Горячился не только Ванцзи, Вэй Ин тоже был нетерпелив, лишь каким-то чудом сохраняя остатки разума и, видимо, по привычке, которая въелась в самую его суть, продолжая шутить: — О, гэгэ, неужели наша первая брачная ночь настала так скоро? Эта невеста не ожидала, что станет женой вот так, прямо на полу! На этих словах Ванцзи смог остановиться, отстранившись — Вэй Ин недовольно, жалобно застонал, потянувшись вперёд, к нему. На полу — это было определено не то, чего сам Ванцзи желал от их первой ночи, как супругов. Но хватило его лишь на то, чтобы снова прижаться к мужу — и подхватить его, удивлённо выдохнувшего и тут же рассмеявшегося, на руки. В постели раздевать друг друга оказалось удобнее: не холодил колени и прочие части тела деревянный пол, а алые с золотом шелка соскальзывали прочь, устилая его, как кленовая листва, белоснежные нижние — как первый снег. Все это отстраненно укладывалось где-то на самых задворках сознания, потому что все остальное было отдано их… игре… схватке за то, кто первым обнажит больше, поцелует, сожмет пальцы не на шелке, а на горячей от внутреннего жара коже. И после, когда между ними больше не осталось ни единого клочка ткани, Вэй Ин, сжав его запястья, перекатившись в очередной раз так, чтоб оказаться сверху, вдруг замедлил поцелуй, приподнялся, глядя внимательно и чуть даже виновато. — А-Чжань, гэгэ… Ты позволишь мне быть сейчас старшим братцем? Лань Чжань без сомнений кивнул, ему было совершенно всё равно, как это произойдет — лишь бы уже произошло, лишь бы наконец почувствовать Вэй Ина, увидеть дрожь удовольствия на его лице… Он нашёл в себе силы лишь добавить: — Масло. Под кроватью, — и вновь оказался зацелован и заласкан, чувствуя, как возлюбленный бережно готовит его к ночи: слишком долго они не были вместе, чтобы штурмовать ворота с марша. От этой всегдашней, с самого первого их раза, осторожности, нежности у него каждый раз перехватывало дыхание и на глаза наворачивались слезы. Они оба знали, что так будет правильно, и так будет всегда: вначале только нежность, насколько бы распалены желанием не были оба. И только после недвусмысленно высказанной мольбы, когда уже нет сил сдерживать желание большего, будет все. — Посмотри на меня, гэгэ. Не закрывай глаза. Смотри на меня всегда, моё солнце, — на каждое тихое слово, сказанное срывающимся, низким, почти рычащим голосом, следовал мягкий толчок, тонкие, но обладающие невероятной силой, пальцы сжимали ягодицы, поддерживая и одновременно разводя так, что каждое движение заканчивалось влажным шлепком плоти о плоть. — Смотри на меня. И не молчи. Сейчас можно… Цзинши в самом деле окружал барьер, поставленный даже не самим Ванцзи, а сюнчжаном, завязанный на четыре опорных амулета, которые были много надежнее бумажных талисманов. Он мог не сдерживаться, Вэй Ин тоже — их никто бы не услышал. И Ванцзи намеревался воспользоваться этим шансом всеми способами, какими мог. Они поднимали волны на алых простынях множество раз в этот вечер, Ванцзи успел побыть и наездником, и норовливым жеребцом, и освежить собственные навыки игры на флейте — как и выступить в качестве инструмента самостоятельно. Тишина в цзинши наступила лишь глубокой ночью, ближе к рассвету. Вэй Ин уже сопел, уткнувшись Ванцзи в плечо, а сам Ванцзи, несмотря на искреннее желание тоже наконец-то заснуть, никак не мог — слишком насыщен событиями и эмоциями был этот день, слишком странно было вот так лежать рядом с возлюбленным мужем — и понимать, что у них впереди ещё много лет, что каждый день они смогут засыпать и просыпаться вместе. Каждый раз, когда Ванцзи задумывался, это казалось ему не менее, чем чудом — и он сомневался, что и через десяток лет сможет привыкнуть. — Гэгэ, — сонный, но при том укоризненный голос ворвался в его мысли, как теплый ветер. — Солнце мое, ты не спишь — и я не могу. Ну-ка, закрывай глаза. В волосы на затылке, спутанные и еще не просохшие от пота, вплелись пальцы, погладили, чуть сжимая за загривок, как подобравшегося приласкаться кота. И Ванцзи послушно закрыл глаза, слушая дыхание Вэй Ина, следуя за ним, за спокойным стуком сердца в теплую тишину сна.***
Их не добудились, даже когда Сичэнь снял печать тишины и лично, на свой страх и риск, постучал, а потом и заглянул в цзинши. Он мог бы все-таки разбудить их насильно, но просто пожалел, не преминув рассмотреть то, что можно было увидеть, хотя это его смущало до крови из цицяо. Но удостовериться, что любимый диди в надежных руках, он был должен. Что ж, равнозначность следов давала понять, что партнеры на пути совершенствования и в этой части Дао равны, что уже радовало. Лань Сичэнь не был дураком, он много и часто беседовал с целителями, когда брат вернулся, хотел знать, какие могут возникнуть проблемы. И знал, что переживший насилие мужчина вряд ли добровольно согласится доверить свою спину и не только ее даже самому преданному любовнику. Ему казалось, Лань Ванцзи обречен в этих отношениях на неизменную роль младшего. Он понял, что ошибается, только услышав о вопиющем поведении двух байсюнди под стенами Юншэна, вернее, о том, кто кому играл на флейте. Но ему хотелось удостовериться. Что ж, искусанная и в многочисленных засосах спина Не Ванбэя, которую он отлично рассмотрел от двери, дала ответ на все вопросы. Когда он уходил от цзинши, замкнув его личной печатью, настроенной только на ци брата и его собственную, лицо у него горело, но на сердце было спокойно. Увидел их бодрствующими Сичэнь уже только на обеде — видимо, оставленной в цзинши пищи двум взрослым, изрядно проголодавшимся мужчинам всё же не хватило. Не Ванбэй всё ещё красноречиво позёвывал, и на пищу изначально посмотрел с неким сомнением, но взбодрился, как только Ванцзи достал из рукава горшочек с чем-то подозрительно красным… Из которого, к удивлению Сичэня, немного плеснул и к себе в тарелку. Дальнейшее заставило Сичэня прятать улыбку в кулак и периодически отвлекать дядю — и, когда получалось, молодых — слишком звонким постукиванием палочек о тарелку. Потому что свежеиспечённые супруги вели себя в высшей мере непристойно, не стесняясь запускать палочки друг другу в тарелки и подсовывать возлюбленному то, что считали лакомыми кусочками, с собственных палочек. Смотрелось это, на взгляд Сичэня, очень мило, и было неплохим примером того, как стоит проявлять супружескую привязанность. К сожалению, дядя и некоторые адепты, вдохновлённые его примером, так не считали. А Сичэню совершенно не хотелось, чтобы в такой день брата и его супруга отчитывали или выгоняли из-за стола. Он встретился взглядом с насмешливыми серыми глазами и пару долгих мяо пытался втолковать возмутителю спокойствия без слов, чтобы угомонился. К его изумлению, Ванбэй чуть прищурился и едва заметно кивнул. После чего коснулся руки мужа, что-то беззвучно шепнул, и новобрачные мгновенно превратились в два образчика благопристойности. Сичэнь медленно выдохнул, перевел взгляд на дядю, убедился, что и тот заметил эти перемены и успокоился. Вот ведь может, когда хочет! И речь не о дяде, конечно же. Но не подлежало сомнению то, что Не Ванбэй именно что не хочет — не хочет сковывать себя четырьмя тысячами правил, утомительным этикетом, аскетичной диетой, строгими требованиями тишины. Его стихия — Огонь, и такому не место в обители холода и покоя. Раньше он считал младшего брата полностью соответствующим всем правилам и ограничениям Гусу Лань. Раньше — это, наверное, до момента, когда Ванцзи увидел молодого господина Вэй. Потому что после он перестал быть сам на себя похож. Конечно, диди пытался скрывать ото всех вспыхнувшее влечение, и никто не знал его так же хорошо, как Сичэнь. Первый наследник клана сумел даже понять момент, когда Ванцзи сдался и все о себе и своих желаниях понял. Но не принял, Сичэнь видел это. Не принимал, отказывался называть им имя, хотя и оставлял себе лазейку, отказываясь и от дружбы с Вэй Усянем. Все это длилось, перемешивалось с войной в горький, пепельный, кровавый ком, пока не стало поздно. Пока почти мертвый, совершенно седой юноша, еще не перешагнувший даже порога в двадцать весен, не попросил у одного из своих соучеников капельку яда, а второго — Ванцзи — прогнал, отталкивая со всей возможной, так искренне сыгранной-выплеснутой ненавистью. Пока он не был убит, уничтожен. Тогда его брат едва не потерял все: смысл жизни, желание жить, дышать и мыслить в мире, где не будет его родной души. Тогда Сичэнь поклялся, что сделает все, чтобы ему, им обоим помочь. Но Ванцзи справился сам, с помощью Вэнь Цюнлиня, конечно, но все же сам. И вот, наконец, они вместе, такие счастливые в своих свадебных нарядах, в своих искрящихся чувствах, в своей любви и душевной, и телесной. И уже завтра ему, Сичэню, придется сопроводить их в Буцзинши, где пройдет вторая часть свадебного торжества, а после… просто отпустить. Потому что Не Ванбэю тесно, холодно и нехорошо в Юншэне, да и Лань Чжаню его прежде родной дом уже не по плечу, не по душе. Он расправил крылья, и клетка из правил, догм и незыблемых постулатов смирения разлетелась осколками. Брат, как и его супруг, может ненадолго притвориться сухой веточкой, как потревоженная чисю , но именно что ненадолго. Сичэнь не имел права требовать от них ломать себя в угоду его эгоистичному желанию подольше побыть рядом и покупаться в тепле, что изливалось на окружающих от этих двоих влюбленных. Перед тем, как молодожёны успели снова сбежать в цзинши, Сичэнь улучил момент и настоятельно попросил сегодня лечь пораньше — выдвигаться в Цинхэ планировали с самого утра. Там тоже готовились и ждали человека, которого так ценит глава и который успел приглянуться большей части адептов. На следующее утро Не Ванбэй выглядел ещё более недовольным, чем накануне, но они с Ванцзи явились вовремя и даже без напоминаний. Что не очень облегчило дядюшкину участь, как последнего поборника морали: Не Ванбэй, как когда-то Вэй Усянь, выступил воплощением хаоса — и нагло встал на один меч с Ванцзи, явно собираясь проделать весь путь в таком положении. До Сичэня донеслось тихое и наигранно-жалобное: — Ты же меня удержишь, мое солнце? Спать хочу — просто не могу. — Мгм, Ванцзи виноват. — Виноват, и я отомщу, клянусь, но только когда отосплюсь. — Я услышал тебя. Засыпай. Сичэнь слегка шокировано посмотрел на то, как брат без малейших усилий подхватывает мужа на руки, а тот… в самом деле закрывает глаза, уткнувшись лицом ему в плечо! И шокировало его не бесстыдство этой сцены, а та запредельная степень доверия, которая была между Ванцзи и Ванбэем. Кто бы мог вот так довериться? Кроме него... Проснулся Не Ванбэй, когда до Цинхэ оставалось где-то полпути, непринуждённо перешёл на собственный меч прямо в воздухе — Сичэнь успел заметить неодобрительно-укоризненное выражение лица брата, и задался вопросом, что же его раздосадовало больше: рискованный манёвр или то, что возлюбленный вообще покинул его объятия. Правда, долго ему страдать от одиночества не пришлось — вскоре Ванбэй принялся наворачивать вокруг мужа круги, упрашивая «вернуть услугу» — то есть продолжить путь вместе, но уже на другом мече. Дядюшка, видимо, смирился — и летел перед группой, смотря строго вперед и сурово поджав губы. — А-Нин, спускайтесь, — внезапно прозвучал приказ. — Ты устал. А-Яна понесет кто-нибудь другой. Дагэ? Не Хоувэй не успел ответить, Сичэнь приблизился к ним и, стараясь замаскировать поспешность привычной улыбкой, сказал: — Этот скромный глава может. Обещаю доставить юного Сюэ в целости и сохранности. Не Ванбэй посмотрел на него своими пронзительными глазами, будто видел насквозь, и Сичэню на мяо стало невыносимо стыдно — что он творит? Он женатый человек, клявшийся супруге в верности, а использует чужую немощь как предлог! Впрочем, не успели все эти мысли проскользнуть у него в голове, как Не Ванбэй легкомысленно улыбнулся: — С вашей стороны благородно избавить дагэ от повинности отвечать на все вопросы этого бедствия, глава Лань! Охота взять этот труд на себя — пожалуйста. От Сюэ Яна послышался возмущённо-смущённый оклик, но они с Вэнь Цюнлинем и вправду всю дорогу о чём-то говорили. И после высказывания Не Ванбэя Сичэнь начал подозревать, что несколько уставшим брат Цюнлинь выглядел больше от этого разговора, чем собственно от полёта с двойной ношей. Что ж, первые два кэ полета юный Сюэ держался, и сохраняя молчание, и держа дистанцию, пока Сичэнь не поймал сразу два взгляда-клинка: серебристый и зеленый, и не понял, что мальчишка, похоже, едва сохраняет и равновесие. И тогда, уже не терзаясь дурными мыслями, сам обхватил его за пояс, поддерживая. — А-Ян, ты мог бы и сказать. — Я не слабак! — зашипел рассерженным котом тот. — Нет. Но ты пострадал и еще не долечился. Я понимаю твое желание увидеть свадьбу чжэньши во всей ее красе и неистовстве Не, но… — Не обижайтесь на этого ничтожного, глава Лань. В Юншэн я не вернусь. Душу кольнуло сожалением, тут же отброшенным, потому что ну правда, он и сам это понимал! — Я и не ожидал этого, молодой господин Сюэ. Братство Уминшань там тоже не останется, а вы твёрдо намерены последовать за ними, так ведь? — Дождавшись неразборчивого согласного мычания в ответ, Сичэнь продолжил: — А с вашим нравом Юншэн, должно быть, напоминает клетку. Не Ванбэю в нём тоже тесно. — Не просто тесно, а еще и холодно, — тихо, только для его ушей, пробормотал юноша. — Простите, глава Лань, но монастырский уклад — это не для того, кто горит огнем и ци, и души. Я не о себе так-то, я ж уличный босяк и умею приспособиться к любым условиям. Но если можно выбирать — выберу то, что мне больше по душе. Сейчас это байсюнди, а там кто знает. Нету у меня корней, как у фэнгуньцао . Но чжэньши говорит, что и у сухой колючки корни отрастают там, где плодородна земля. И я ему верю. Найдется местечко и для меня когда-нибудь, где-нибудь. — Найдётся, — эхом отозвался Сичэнь. Душа хотела, чтобы это местечко всё-таки оказалось Юншэном… Но если мыслить здраво — как хорошо, что это не так. И этот юноша, похожий в своём жизнелюбии и неукротимом нраве на искрящий фейерверк, так и останется для него мимолётным видением, сладостной недостижимой мечтой. Сичэнь молчал, наслаждаясь близостью своего видения, тем, как напротив стучит его сердце и едва заметно вздымается от дыхания грудь. Вряд ли когда-нибудь им доведётся снова оказаться настолько рядом, как только они сойдут с мечей на землю Цинхэ — Сичэнь и на шаг не подойдёт к молодому господину Сюэ ближе, чем предписано приличиями. А пока у него есть еще сяоши, чтобы надышаться его запахом: сладостью карамели и горечью полыни. Этот сяоши прошел в молчании, и Сичэнь не мог сказать, что разочарован. Он принял этот маленький подарок судьбы и собирался бережно хранить его поглубже в сердце, куда никому не добраться.***
Буцзинши встретила их непривычно-шумно, ярко: здесь явно готовились к тому, чтобы как следует отметить свадьбу одного из сыновей Не, пусть даже тот и не был рожден в суровой горной крепости или под ее крылом. Сошедших с мечей заклинателей тут же обступили, выкрикивая поздравления и пожелания счастья, последние — иногда не в самой благопристойной форме. Дядя краснел и бледнел, но сказать поперёк ничего не мог — не после того, как глава Не в Юншэне вёл себя совершенно благопристойно, соблюдая все правила, насколько бы глупыми их ни считал. К Храму предков так же шли всей толпой, хотя внутрь вошли лишь те, кто лично участвовал в церемонии. Сичэнь остался снаружи — Ванцзи и Ванбэй уже поклонились предкам Лань в храме Юншэна, теперь пришёл черёд кланяться Не. Много времени это не заняло, и вскоре все уже садились за длинный стол, установленный даже не в главном зале Буцзинши, а под открытым небом, на тренировочном поле. Таких столов тут стояло с добрый десяток, и сесть за них предлагалось не по рангу, а как душа запросит. Ученики соседствовали с наставниками, прославленные мастера дао — с новичками, главы семей — с простыми воинами крепости. И столы эти просто ломились от огромных досок с целиком зажаренными тушами кабанов, оленьими боками и птицей. Были и горы рассыпчатого риса, и миски с овощными закусками, и грибы, которые только здесь готовили так, что Сичэнь сглатывал слюну от одного лишь запаха — это уже для гостей расстарались. Сидеть сиднем тут не предполагалось, никто не требовал особо благопристойного поведения. Скучать тоже было невозможно: как скучать, когда чуть поодаль выстроились живописной группой боевые барабаны, и молодь то и дело выскакивала из-за стола, чтоб показать, как умеют веселиться суровые северные воины, отбивая сумасшедший ритм, пока десяток парней вперемешку с девами — поди еще угадай, кто из них кто, с этими их косами и одинаковыми одежками! — отплясывает на деревянном помосте что-то невообразимое. Вино и байцзю лилось несчитано-немеряно, хотя гостям из Гусу благочинно предложили и чай, и особые травяные настои, и что-то ягодное, с таким дивным ароматом, что Сичэнь соблазнился и подставил пиалу, махнул за счастье молодых — и едва не окосел тут же, потому что это оказался не сок, ой не сок! С трудом поборов опьянение, он сосредоточенно зажевал не-сок огромным куском оленины, старательно не глядя на дядю. О том, что его ждало по возвращению в Юншэн, Сичэнь старался не думать. А меж тем на поле в огромных бронзовых чашах — трофейных, из Безночного — зажигали огонь, ведь небо уже сменило пронзительную синеву дня на глубокий пурпур, расцвеченный золотыми и алыми перьями облаков. Шутки и пожелания для молодоженов стали еще раскованнее и перчёнее, а после и вовсе сменились на ритмичные хлопки по бедрам и слаженное: — Бой! Бой! Бой! Этот обычай Сичэнь знал: новобрачным предлагалось выйти в круг и сразиться за главенство в семье. Сейчас это уже не было незыблемым законом, а вот еще полсотни лет назад, если мужчина поддавался, главой семьи становилась женщина. Но все могло закончиться и ничьей, и тогда супруги считались равными во всем, и жена могла с полным правом говорить на совете клана. Чего ожидать от боя Ванцзи и Ванбэя, Сичэнь не знал, хотя и предполагал, что выиграть Ванцзи себе не позволит, не после всего, что Ванбэй пережил. Пускай тот и оправился, но вряд ли осознание, что он должен кому-то подчиняться, будет для него приятно. А Ванцзи, насколько Сичэнь знал брата, не позволит возлюбленному чувствовать даже мнимую уязвимость. К барабанам вышел Не Хоувэй, поднял руки с двумя колотушками, оглядел почти мгновенно утихших гостей и, откинувшись всем телом назад, ударил в первый раз. Ванцзи и Ванбэй — два всполоха пламени посреди огненного круга — одновременно обнажили мечи. На их лицах цвели улыбки, такие… одинаковые, чистые и радостные, азартные. Ритм барабанов ускорился, и клинки скрестились со звоном и искрами. Здесь не принято было вкладывать ци, не во время этого боя, только чистая сила, ловкость, увертливость и мастерство. И они оба были действительно мастерами, их поединок походил сперва на танец, неспешный, плавный, почти ленивый. Но это длилось недолго. Не Ванбэй даже во время боя не мог перестать дразниться, особенно — если это бой с его любимым Лань Чжанем. Он знал стиль своего партнёра, знал каждый удар, который он сделает — и знал, на какие уловки он отреагирует наиболее ярко. Как в том приснопамятном бою на крышах Юншэна почти двадцать лет назад, и удержаться было выше его сил. Так что — пара улыбок, дразнящие шёпот на ушко, когда во время боя они сошлись особенно близко, хитрый, не принятый ни в одном благородном стиле меча приём — и вот его Лань Чжань уже сверкает глазами, с трудом удерживая себя в руках! Разве может быть зрелище соблазнительнее и прелестней этого? О, Ванбэй понимал: его солнце вознамерилось благородно уступить главенство в их семье, как уступил он главенство в Братстве. Но если второе было оправдано — Вэй Ин в самом деле больше подходил на роль командира и главы Братства, у него, банально, было больше боевого опыта именно в такой роли, то первое — нет. И потому он играл, увлекал, вынуждал возлюбленного супруга сражаться в полную силу. Теперь, когда он был здоров, когда его душа наконец обрела равновесие — он мог себе это позволить. Барабаны оглушали и сливались с ритмом сердец воедино, а их сердца все так же бились в унисон, Ванцзи это знал. Чувствовал. Их дыхание рвалось одинаково, движения вплетались одно в другое, несмотря на уловки и хитрости Вэй Ина. Он тоже вспомнил их первый поединок: как давно это было, а кажется — только вчера. И предположения Ванбэя о его решении уступить были совершенно правдивы, ему не нужно было главенство, реальное или мнимое, ему нужно было, чтобы возлюбленный был счастлив. И если для этого нужно было всего лишь проиграть ему в поединке — это Ванцзи вовсе ничего не стоило. Только вот сдерживать удары, следуя первоначальному плану, с каждым мяо становилось всё сложнее. Вэй Ин будто вернулся в их юность, в те дни, когда они не понимали сами себя, и единственным способом для них поговорить было — поспорить. И утянул за собой Лань Чжаня, который тогда может и хотел бы поддаться доводам шебутного соученика… Если бы они только были не такими абсурдными! Очередной удар клинков вызвал целый сноп острых искр, отрезвив Ванцзи. Какие доводы, какие правила? Кажется, его в самом деле внезапно унесло в прошлое. Напротив смеялись светлые серые глаза, рука перехватила руку, клинок вцепился в клинок. — Ты так ярко сияешь, мое солнце. Я хочу смотреть на тебя вечно, пока не погаснут звезды. Ванцзи отозвался, заворожённый и ослеплённый красотой жизни, что смотрела на него взглядом возлюбленного, растерявший все слова: — … Хочу смотреть на тебя вечно. Пока не погаснут звезды. Клинки скрестились в последний раз — и Бичэнь прижался к шее Ванбэя, пока Ванбэй смотрел остриём в подреберье Ванцзи. В последний раз грохотнул барабан и смолк. Вся Буцзинши, казалось, разом взорвалась криками и хлопками ладоней по бедрам, плечам и столам, а в небо взлетели и распустились многочисленные фейерверки и сигнальные огни, Лань и Не вперемешку. Не Минцзюэ и Лань Сичэнь потянулись друг к другу чарками с крепчайшей байцзю и разом выпили, без малейшего притворства со стороны главы Лань. Двое в алых свадебных одеяниях стояли, опустив мечи, слившись в одно целое — душами, телами, дыханием. И не было в этот миг силы, что могла бы их разъединить ни на Земле, ни в Небесах.