***
В ожидании церемонии жертвоприношения, прогуливаясь по павильонам и садам Цзиньлин Тай, Сичэнь позволил себе немного печали: несмотря ни на что, он продолжал верить, что у любого человека, независимо от его происхождения, есть шанс занять достойное место в мире. Если так судить, основатель Цинхэ был мясником, основатель Юньмэн Цзян — фактически, разбойником, а про предков Лань Аня и самим Лань ничего известно не было — возможно, он был сыном крестьян, а может на порог монастыря его подкинула такая же цветочная дева, какой была Мэн Ши. В конце концов, Сичэнь не знал, как сложилась бы его жизнь, родись он сам в цветочном доме. Возможно, он стал бы человеком много худшим, чем Мэн Яо, а может и вовсе не дожил бы даже до того возраста, в котором с ним познакомился. И в конце концов, он всё ещё скучал — по тому Мэн Яо, которого увидел впервые. Уж себе-то он мог в этом признаться. Это, впрочем, не значило, что у него дрогнет рука или запнётся язык, когда придёт время — мстительные духи тоже не просто так становятся мстительными, но это не значит, что Сичэнь поставит их потребность отомстить выше благополучия простых людей, которым они вредят. Мысли вылетели из его головы, стоило завернуть на одну из боковых дорожек сада, обсаженную густыми и высокими кустами, из-за которых он и не заметил госпожу Цзинь. Он, наверное, не заметил бы ее, даже не будь здесь этих чайных кустов, а расти на их месте вездесущие пионы: госпожа в своих золотых с зеленым нарядах была бы неотличима от пионового куста. И даже покачивалась так же, обхватив себя за плечи, и ее личико было белее пудры, частично смытой слезами, а частично осыпавшейся. — Госпожа Цзинь? — внутренне Сичэнь заметался, внешне оставшись благожелательно-невозмутимым, как подобало. Семейная жизнь научила его, как утешать плачущих жен и девочек, но то были его родные, а это — чужая жена. Госпожа Цзинь вздрогнула — видимо, тоже не видела его — и отшатнулась. Зацепилась локоном за ветку, испуганно оглянулась вокруг, будто сама не понимала, как оказалась сидящей в саду под кустом. Снова перевела взгляд на Сичэня — и будто решилась на что-то, торопливо вытерла бледное лицо рукавом, и начала выпутываться из объятий листвы. В этом Сичэнь точно мог помочь, не смущая и не компрометируя ни себя, ни её. Когда с кустами было покончено, а в руках госпожи Цзинь оказался носовой платок Сичэня, Цинь Су наконец решилась заговорить, хотя глава Лань, честно говоря, надеялся, что обойдётся без этого, несмотря на то, что они задумали, ему не хотелось лезть в семейную жизнь Гуанъяо. В конце концов, всё говорило за то, что свою жену он обманывал, но никогда не причинял ей вреда. — Глава Лань, — Цинь Су глубоко поклонилась, — благодарю за помощь. Вы не могли бы уделить мне ещё немного времени? — Если госпожа Цзинь того пожелает. Этикет ничего не говорил на сей счет, но правила Гусу Лань — да. «Нуждающемуся помоги», правило из первой сотни, следовательно, важнейшее, а потому непререкаемое. — Я не отниму у вас много времени, Цзэу-цзюнь. Апелляция к его хао уже была тревожным знаком. Они отошли глубже в сад, к беседке, по меркам Цзинь — довольно запущенной. Цинь Су нервно комкала в руках его платок, и Сичэнь смирился, что с подарком Мянь-Мянь, а все платки с некоторых пор шила ему супруга, придётся распрощаться. Он ждал. — Глава Лань. Вы с моим супругом — названные братья и хорошие друзья… — она запнулась, будто не знала, как продолжить, и Сичэнь хотел было согласно кивнуть, но удержался. Сейчас, пожалуй, можно было перестать лгать. Он и так много лет нарушал одно из правил, не отрицая того, что они с Гуанъяо друзья… Через несколько часов это перестанет иметь значение. — Братание имело скорее политические мотивы. А дружба наша за годы, боюсь, иссякла, как пересыхает источник в засуху. Но я готов помочь вам в любом случае, госпожа. Цинь Су его слова будто ободрили, хотя Сичэнь и успел пожалеть, что сказал их — одно дело обратиться за помощью к другу мужа, другое — к тому, кто эту дружбу отрицает. — Видимо, вы оказались прозорливее меня, раз не стали поливать дерево с гнилым корнем, Цзэу-цзюнь. — Госпожу что-то расстроило? — Сичэнь уже примерно представлял, что именно. Но как она узнала? — Если госпожа расскажет, что именно, я всецело постараюсь вам помочь. И даже поможет, причем, независимо от случившегося у госпожи Цзинь прозрения. Всего лишь следующим утром в святилище Золотого Цилиня будет решен вопрос с передачей прав и обязанностей главы этой хрупкой деве, конечно, под патронатом кого-нибудь из старейшин. Потому как она — единственная кровная Цзинь главной ветви клана. Пусть даже незаконнорожденная, но из побочных ветвей выбирать нового главу будет совет старейшин, если их не устроит кандидатура госпожи Цзинь. И это будет явно не дело остальных глав. Сичэню хватило возни с поиском родственных связей Цзян, чтоб лезть еще и в клан Цзинь. — Постараетесь, но не обещаете? — понимающе и очень грустно улыбнулась Цинь Су, а Сичэню пришло в голову, что, возможно, он недооценил эту деву. Нюансы она распознавала, по крайней мере, влет. — Ничего не говорите, глава Лань. Я просто расскажу вам, а там решите… Рассказ был довольно короток: прошлой ночью ей не спалось, и она по привычке пришла в кабинет к супругу, чтобы взять одну из счетных книг — проверка оных всегда вводила ее в сонное состояние, и это было самое лучшее и самое безопасное снотворное, что она для себя нашла. Цинь Су знала кабинет своего мужа, как собственные покои, она проводила там достаточно много времени, чтобы замечать какие-либо изменения в обстановке. В конце концов, она сама добавляла в интерьер кабинета некоторые украшения, безделушки или полезные вещицы. Но это огромное бронзовое зеркало она никогда не видела. Конечно, она подошла посмотреть поближе. И… провалилась в зеркало, как в воду. Цинь Су понимала, что ей стоило бы выйти оттуда сейчас же и сказать мужу, что его тайник стал видим — она прекрасно знала, что есть некоторые бумаги и артефакты, которые стоит хранить в тайных секциях библиотек и сокровищниц — или комнатах за невидимыми зеркалами… Но её одолело любопытство. Она все эти годы была верна супругу и искренне любила его, и была уверена, что он любит и доверяет ей в ответ… Гуанъяо не развёлся с ней, не взял наложницу и даже не ходил в пионовые дома, хотя она так и не смогла подарить ему наследника — не это ли свидетельство его привязанности? И не будет ведь ничего страшного, если она просто бегло осмотрится — и только потом скажет мужу. Сичэнь взял себе на заметку попенять Ванбэю (иной причины, чтобы зеркало проявилось, кроме взломанного им заклятья, он не видел) и продолжил слушать. Цинь Су и вправду лишь прошлась вдоль стеллажей и хотела уже выйти, как заметила несколько листов бумаги на полу… Аккуратность — и любопытство — взяли верх над осторожностью, и Цинь Су подняла бумаги. Она искренне не собиралась смотреть в них, не смотрела и желала лишь переложить их на столик, но зацепилась взглядом за своё имя, написанное знакомым почерком. Это оказалось письмо от её матери к Цзинь Гуанъяо, отправленное накануне свадьбы. Письмо, сообщающее о том, что они, жених и невеста, столь сильно любящие друг друга, единокровные брат и сестра! Что Цзинь Гуанъяо должен отказаться от этой свадьбы, пока еще не стало слишком поздно. — Вы должны знать, Цзэу-цзюнь, моя матушка не смогла приехать на свадьбу, так как слегла в тот же день, несомненно, узнав, что ни о какой отмене и речи не может быть. И после этого прожила совсем недолго. Я забрала в Цзиньлин Тай верную служанку своей матери, Бицао. Все эти годы она верно прислуживала и мне… — госпожа Цинь Су безрадостно рассмеялась, комкая платок, вместо того, чтобы вытереть им снова покатившиеся слезы. — Верно прислуживала, зная, что мы… Все мои нерожденные дети… Все они не были рождены только потому, что Бицао верно служила мне! Сичэнь деликатно отвернулся, пока госпожа Цзинь вновь мочила слезами его платок, и решал, что сказать. С одной стороны, через сутки она и так всё узнает, нет нужды раскрывать всё сейчас… С другой — именно поэтому сейчас он мог рассказать ей всю правду, не опасаясь, что ему не поверят, чтобы Цинь Су была готова к тому, что произойдёт. — Госпожа Цзинь… — Сичэнь обернулся и аккуратно тронул её за плечо. Она подняла на него глаза, снова красные, — всё несколько сложнее. Ваш супруг допустил множество ошибок в своей жизни, и та, о которой стало известно вам — вовсе не худшая. Цинь Су вновь села прямее, сосредоточилась — Сичэнь с одобрением подумал, что она, вполне возможно, и сможет удержать Ланьлин Цзинь от участи, постигшей Юньмэн Цзян. — Начну с того, что ваш супруг выдал себя за сына Цзинь Гуаншаня, им не являясь. Цинь Су охнула, понимая, что всё, что сделала Бицао и пережила её мать, все её нерождённые дети — было напрасно. Практически вся ее жизнь была ложью, начиная от зачатия и заканчивая сегодняшним днем. — Значит, мой супруг все знал, и именно потому всеми силами старался, чтобы у нас появился наследник, который по праву крови и главенства ветви сможет претендовать на власть на законных основаниях. Она была умна, несмотря ни на воспитание, ни на все годы замужества, а может, как раз, благодаря им: деве, так и не сумевшей толком развить едва сформированное золотое ядро, не оставалось никаких иных развлечений, кроме музицирования, вышивки да чтения. А читать Цинь Су любила с детства, и книги, которые зачастую не подходили по возрасту ребенку, прочитывались все равно, а уже после, если заинтересовывали — она искала то, что может их объяснить. В родном ордене учителя, как всегда, уделяли больше внимания мальчишкам, А-Су же училась «вприслушку-вприглядку». Конечно, полученное таким путем образование нельзя было назвать хорошим, но и бездумной, неспособной мыслить критически дурочкой, у которой на уме лишь наряды и драгоценности, Цинь Су не была. — Допускаю, что это так, — хотя голос ее все еще хрипел от слез, в нем было довольно твердости. — Но тогда завтра… Глава Лань, завтра мой супруг опозорится в святилище Покровителя, ведь призвать хранителя Цзиньлин Тай он не сможет. — Я знаю, госпожа. И не только я. Как я уже сказал, ваш супруг совершил в жизни много ошибок — и завтра наружу выйдут они все. — Сичэнь на миг запнулся, раздумывая, — Это будет жестоко с моей стороны, но я рад, что вы узнали обо всём сегодня самостоятельно. Если вы найдёте в себе силы завтра свидетельствовать, это придаст нашим обвинениям весомости. Цинь Су помолчала, комкая платок. — Я много лет была супругой А-Яо. Я понимаю, что он мне лгал, но отпустить это так просто не могу. Для того, чтобы решить, я должна знать всё. И Сичэнь рассказал. Он понимал боль госпожи Цзинь — много лет назад, когда он сам узнал правду, его сердце рвалось на части точно так же… Наверное, именно отголоски его собственной боли окончательно убедили её, что Сичэнь говорил правду. Завтра она поддержит обвинения глав Лань и Не. И дополнит — некоторые детали она знала гораздо лучше, хотя и не могла правильно истолковать. — Мо Сюаньюй? — услышав имя того, кто едва не убил главу Не, она прижала платок к губам, покачала головой. — А я-то гадала, куда этот милый мальчик подевался. Мо Сюаньюя Цзинь Гуанъяо отыскал еще в первый послевоенный год, примерно за пару недель до той трагически-памятной охоты на горе Байфэн, где было объявлено о гибели Ушансе-цзуня и «пропал» глава Цзян Ваньинь. Мальчишке было уже почти четырнадцать, но он каким-то чудом умудрился, не имея ни наставников, ни руководств, ни поддержки, развить золотое ядро, пусть и в зачаточном состоянии. Впрочем, глядя на этого упорного, как муравей, сообразительного мальчика, было понятно, что ему хватило и слов матери, твердившей о том, что его отец — великий заклинатель — непременно заберет его к себе, если А-Юй будет стараться. Что ж, это сбылось, и даже лучше, чем мать мальчишки могла представить: Мо Сюаньюй попал в Башню Кои и был вполне даже обласкан вниманием отца, в противоположность Цзинь Гуанъяо. Хотя кланового имени не получил, но разговор о таком велся. Мальчишка же с первого дня не отлипал от старшего сводного братца, ходил хвостом, заглядывал в рот и был готов исполнить любое поручение: именно Яо увез его из поместья Мо, доставил в Башню и первое время занимался его нуждами. — Они были достаточно близки, чтобы я могла назвать это дружбой. А-Яо, скорее, даже покровительствовал ему, хотя сам находился в менее выгодном положении. Мы уже тогда были не просто знакомы, а разговоры о свадьбе зашли дальше первого письма. Яо часто делился со мной своими страхами и переживаниями… Не могу сказать, какая часть из них была ложью, но кое-чему я после находила подтверждение. Цзинь Гуанъяо воспользовался наивной привязанностью подростка по полной. Что именно он напел ему в уши, не знали ни Сичэнь, ни госпожа Цзинь, этого даже палачи в подвалах Буцзинши вытянуть не смогли. Такая нефритовая преданность — и так глупо потрачена! Хотя все могло быть еще проще и страшнее: преданность, первая влюбленность могли наложиться на банальную ревность, и тогда мальчишку даже не особо пришлось подталкивать: он наверняка вперед своего визга полетел, разыскивая «секретный» рецепт яда, вызывающего искажение ци, с особой «любовью» и тщанием пропитывал им бамбуковый манускрипт с описанием какой-то восточной техники сабельного боя: Не Минцзюэ, даром что считался неотесанным дикарем, был собирателем подобного, прежде прочитывая очередную найденную книгу от первого до последнего иероглифа, едва не заучивая наизусть. А привычка покусывать во время чтения большой палец была в нем неистребима, и Яо, служивший ему, о ней знал. Сичэнь не был знаком с Мо Сюаньюем лично, но со слов Цинь Су этот юноша был ему симпатичен. Жаль, что он погиб так глупо и бессмысленно, как и многие, так или иначе вставшие на пути Гуанъяо — или не оправдавшие его надежд. В свои покои Сичэнь возвращался уже ближе к вечеру — они с Цинь Су беседовали довольно долго. А после он ещё и помог госпоже Цзинь привести себя в порядок: ей и так сложно будет сегодня общаться с мужем, если бы она ещё и явилась заплаканной — это точно навело бы его на подозрения. Сичэнь и так не знал, что тот может подумать, увидев открытый тайник, но завтра стоит быть настороже. Сичэнь считал, что самое сложное ему предстоит завтра, до того мига, как выпил первую пиалу свежезаваренного чая — после целого дня разговоров у него пересохло в горле. Вторую пиалу он налить не успел, та выпала из ослабевших пальцев, и взгляд Сичэня заволокло тьмой прежде, чем он успел увидеть, как она достигла пола.***
Голова болела нещадно. Такое было только однажды, когда он, еще не умея духовной силой изменять алкоголь в пиале на простую воду или подобие чая, напился с Цзюэ-гэ, протащившим в Облачные Глубины пару горлянок особого цинхийского байцзю, настоянного то ли на полыни, то ли на еще какой горькой траве. Цвет у того пойла был приятный, зеленоватый, запах тоже, вкуса Сичэнь не сумел распознать с первой чарки, а потом его рот просто уже ничего не чувствовал, горло горело огнем, а в желудке разверзся огненный уровень Диюя. Друг запихнул в него пару кусков копченой оленины, какие-то маринованные овощи, и пожар утих, сменившись приятным теплом. Это-то его и обмануло. Байцзю пился как вода… Утром — проспав при том целые сутки — Сичэнь проклинал сердечного друга словами, которых благовоспитанный адепт ордена Гусу Лань знать не должен, не решался даже ресницей шевельнуть, чтоб голова не распалась на тысячу острых хрустальных осколков, которыми, судя по ощущениям, был набит его треснутый череп. Сейчас все было так же, с одним только различием: во рту хоть и сухо, как в песках Мобэй, но ощущения, что там устраивали оргии и жили три месяца все кролики Ванцзи, не было. Вторым, после вкуса, вернулся слух: вокруг были люди, шуршала одежда, кто-то перешёптывался. Сичэнь попробовал пошевелиться, и это удалось. Несмотря на головную боль, тело слушалось, хотя и казалось слабым. Глаза он открыл последними, уже понимая, что ничего утешительного не увидит. Память его не покинула, и привычки лишаться чувств от утомительного дня Сичэнь за собой не помнил. А вот привычку травить неугодных за Гуанъяо — очень даже. Глазам даже не пришлось особенно привыкать к свету, потому что его было откровенно немного: где-то в ногах, расчерчивая пространство линиями теней от решеток, мерцала желтовато и тускло «ночная жемчужина». Под Сичэнем обнаружился плотно сплетенный тростниковый матрас, ничем не покрытый, лежащий прямо на каменной твердости земляном полу. Повернув голову, он рассмотрел частые бронзовые решетки, изрядно позелененные влагой, но совершенно точно достаточно крепкие, чтобы выдержать силу его рук — вряд ли Яо ее не учел. За решетками угадывались и другие пленники. Приподнявшись на локте, Сичэнь посмотрел туда, где горел свет. Темница была круглой, и по периметру располагались клетки, судя по всему, для жертв Золотому Цилиню, и в каждой было по трое-четверо пленников. А по центру, на расстеленном поверх холодного пола ковре, на плотно набитой подушке, за столиком с чайным прибором, прямой и изящный, словно в своем кабинете или зале Совета, расположился Яо. Сичэнь вынужден был признать — они… облажались. Более изящные слова на ум не шли, а более грубые он усердно гнал. Причём просчёт был серьёзен и допущен уже давно — стольких пленников за пару дней не собрать, если бы они выдали себя недавно, в клетках было бы гораздо меньше людей... И стоило бы понять, с кем именно Сичэнь соседствует. Он заставил себя шевелиться, сел, по давно укоренившейся привычке обратился к золотому ядру: голова у главы клана болела часто и отнюдь не от похмелья, но… его духовные каналы были заблокированы. Этого следовало ожидать, и все равно оказалось неожиданно. Подумалось, что если Яо делал это сам, то блокирующую печать можно взломать, но печати не было. Просто что-то словно пригасило его золотое ядро, заковало его в непроницаемый туман, остановив привычный ток силы. — Я вижу, глава Лань проснулся, — Гуанъяо поднялся со своего места и приблизился к его клетке, но встал так, чтобы до него невозможно было дотянуться, даже сумей Сичэнь просунуть руку между прутьев — а он бы смог это сделать разве что до середины предплечья. — Что происходит, А-Яо? — Эргэ, — Яо улыбнулся, и в окружении древнего жертвенника и клеток с пленными эта улыбка и мягкое выражение его глаз казались жуткими. — Видишь ли, мне не оставили выбора. Ты ведь понимаешь, что иначе я всё потеряю? — А-Яо. То, что ты потеряешь, изначально не должно было принадлежать тебе, и ты знаешь это лучше всех. Остановись, пока не поздно! — Сичэнь слабо верил, что его слова подействуют — они не действовали уже много лет, но не попытаться не мог. Лицо Гуанъяо дёрнулось, исказилось на миг, будто у оборотня — и вернуло своё прежнее, безмятежное выражение. — Эргэ. Почему оно не должно было принадлежать мне? Не так даже, эргэ. Почему это всё должно было принадлежать кому-то другому? И кому? Ты считаешь, что высокомерный легкомысленный павлин или крикливый фазан, умеющие только красоваться своими перьями, справились бы лучше меня? Я долгие годы упорно трудился, чтобы оказаться там, где я сейчас. Я заслужил своё место. — Гуанъяо начал распаляться, Сичэнь редко видел его таким — с нахмуренными бровями и плотно сжатыми губами. Гуанъяо и сам это заметил — остановился, выдохнул, продолжил спокойнее: — Эргэ. Ты всегда был самым справедливым человеком из всех, кого я знал. Справедливее нашего дагэ, и не спорь — дагэ, хотя и считается образцом непредвзятости, слишком скор в суждениях, чтобы быть по-настоящему справедливым. Так скажи — ты действительно считаешь, что кто-то другой был бы лучшим главой и Верховным заклинателем? Цзинь Цзысюнь, который выделялся разве что своей хвастливостью? Цзинь Цзысюань, который, в отличие от отца, не смог даже оценить выгоду от брака, который ему уже практически устроили и поднесли на блюде? Или, паче чаяния, сам Цзинь Гуаншань? Сказать честно, глава ордена из Гуанъяо получился хороший, за исключением всяких тёмных делишек, которые он проворачивал даже не на пользу ордена, а исключительно в свою личную. Но покойный Гуаншань темнил ничуть не меньше, просто Сичэнь, в силу разницы в возрасте, этого почти не застал. А вот Цзысюаня и Цзысюня Сичэнь знал неплохо, и в случае последнего даже не знал, чем возразить. Цзысюань же был не так уж плох — он, по крайней мере, был сильным заклинателем… Но утверждать, что он стал бы лучшим главой, Сичэнь не брался. У него было лишь одно возражение: — А-Яо. Им не пришлось бы никого убивать, чтобы занять это место. — Если бы они были живы, это место не получил бы я. — Вся фигура Гуаньяо выражала печаль и смирение. — Эргэ. Если бы я мог поступить иначе — я бы поступил… Но каждый раз, когда я рассчитывал на чужую добродетель — мне доставались лишь презрение и тумаки. — Ты рассчитывал на чужую добродетель, прежде отправив своего прихвостня отравить дагэ?! — не выдержал Сичэнь, сопоставив все кусочки мозаики и припомнив тот случай. Минцзюэ тогда действительно не удержался и едва не убил Яо, который, словно бессмертный, лично заявился в Буцзинши просить прощения за действия Мо Сюаньюя и предлагать компенсацию, как полагалось. Кажется, удержало дагэ тогда только то, что ему под ноги свалился Хуайсан, восставший со смертного одра и выползший только затем, чтобы снова успокоить брата. — Ты рассчитывал на помощь Вэнь Цин, мужа которой твой кровный братец только что едва не убил, и сяошуцзы которой ценой своего совершенствования и почти ценой жизни вытащил его из искажения? Скажи, когда до этого мы тебе в чем-то отказывали? Даже после того, как ты дезертировал из армии и переметнулся к Вэнь Жоханю, даже тогда я продолжал тебе верить и убедил дагэ, что ты — ты! — жертвуешь своим добрым именем, чтобы шпионить для нас! Скажи, если бы он не простил и не понял тебя, пили бы мы чашу побратимства на троих?! — Вы с дагэ… — Гуанъяо покачал головой. — Вы с дагэ перекидывали меня друг другу, будто не знали, как избавиться, а прогнать напрямую не позволяло воспитание. Когда я помог тебе, рискуя своей жизнью — всё, что ты сделал, это направил меня к человеку, который имел привычку колотить подчинённых за малейшую провинность. А когда я наконец-то добился достойного места — меня вышвырнули, словно надоевшую собачонку, начинать всё сначала в другом ордене! И я снова трудился, добиваясь своего честным трудом — лишь для того, чтобы мои заслуги присвоил себе очередной самовлюблённый выскочка. — Ложь! — Сичэнь вцепился в прутья клетки, жалея как никогда, что недостаточно силен после яда, чтобы вырвать их голыми руками. — Я помню каждое слово из нашей беседы! Ты сам тогда подтвердил, что хочешь признания «своего отца»! Ты ведь уже тогда знал, что Гуаншань тебе не отец — и все равно повторял эту ложь! Мог отказаться — Минцзюэ оставил бы тебя при себе с радостью, он потом многократно жалел, что отпустил тебя с письмом в Ланъя! Никто, слышишь, никто из нас не хотел твоего ухода к Цзинь! Никто не желал тебя прогнать! Минцзюэ, может, и был вспыльчив, но он искренне ценил твой талант! И ты мог бы отказаться строить свое счастье на лжи, мог бы остаться и занять достойное тебя место по праву, твоим трудом завоеванное, честно и без необходимости прикидываться кем-то, кем ты не являлся! — Эргэ, — Гуанъяо улыбнулся Сичэню ласково, как несмышлёнышу — Правы были те, кто говорил, что слепой и глухой никогда не найдут общий язык. Такие, как я — те, с кем приличные люди стыдятся стоять рядом — с детства усваивают простую истину. Вышестоящим не отказывают, особенно, если вышестоящие решают тебя облагодетельствовать. И неважно, за чёрствую лепешку следует благодарить или за пинок. И я не прикидывался — я всего лишь пытался стать достойным того отношения, которое ты мне показывал. Стать равным. Изначально я ведь даже не лгал тебе — просто сочинил сказку. Мечту, в которой хотел бы жить! — Гуанъяо издал удивлённый смешок, будто никак не мог поверить в наивность Сичэня. — Эргэ, мне не поверил бы никто из тех, с кем я общался раньше — я и не представлял себе, что в мире существуют столь легковерные люди! — Я верил тебе… Верил до того дня, пока ты не отправил Мо Сюаньюя убивать дагэ. Это ведь была не первая попытка. Ты передал для него заведомо неверные сведения, но потом зачем-то вытащил из плена… Я больше не могу тебя понять! Объясни, хоть один твой поступок был продиктован желанием помочь, а не получить должника или привилегии? Хотя бы та помощь в Юньпине? Скажи хоть раз честно… — Эргэ… — глаза Гуанъяо были полны печали, но Сичэнь больше не мог им верить. — Ты можешь думать что угодно, но это правда — я не желал смерти дагэ. Да, я был недоволен — мне нужна была Вэнь Цин, а дагэ мало того, что не позволил мне даже увидеть её, к тому же рыл ямы поперек дороги всем моим проектам! Не было ни единого совета, где он бы выступал на моей стороне. И насчёт Мо Сюаньюя… Он знал о моих разногласиях с дагэ и, возможно, был чересчур порывист и привязан ко мне, слишком буквально воспринимал все мои слова, но я не приказывал ему убить дагэ, он решил это сделать сам. Вопрос о выгоде был проигнорирован. Это можно было бы счесть лестным — Яо всё-таки не хотел прямо лгать ему, глядя в глаза. — Довольно, — Сичэнь чувствовал себя так, словно прикинувшийся домашним котиком сяньли из него выпил остатки сил. — Даже перед Яньло-ваном ты будешь изворачиваться и увиливать от ответа. Я задам последние вопросы: что ты сделал с Ванцзи и моими адептами? Ты собираешься меня и этих детей убить? Он успел все-таки рассмотреть, кто там был, в этих клетках. Наследники глав орденов, в основном, тех, что покрупнее. Многим из них еще не исполнилось и двадцати, но детей младше четырнадцати, кажется, не было, и Сичэнь понимал, почему: тех, кто еще не получил меч, не отпускают на Ночные охоты. Выкрасть их из защищенных поместий намного сложнее, чем просто захватить за их пределами. Кто был в последней занятой клетке, он не видел, но догадывался. Сюэ Ян. Сердце сжималось от страха за юношу, да и за всех остальных тоже. Сичень не хотел больше слушать ложь, ему нужно было понять, что Гуанъяо сделал с ним, и как выпутываться, и как обезопасить всех этих мальчишек… Но Яо отставать не хотел. Будь Сичэнь чуть более тщеславен, у него даже могло бы сложиться впечатление, что его мнение действительно важно, но Сичэнь не намеревался больше так ошибаться: Гуанъяо не интересовало ничего, кроме него самого. Однако он продолжал стоять возле его клетки, будто ждал чего-то. — Эргэ. — Сичень не отозвался. — Эргэ, выслушай меня! — У меня, как видишь, выбора действительно нет, — ровно ответил Сичэнь, поняв, что Яо все равно не отстанет. И это был все-таки шанс узнать хоть что-то. — Если ты убил Ванцзи, я не знаю, как мы с Ванбэем будем делить твою смерть. Яо помолчал пару мяо. — Твой брат жив, эргэ. И я вообще не хочу никого убивать, никогда не хотел, я ведь говорил уже — у меня просто не было выбора! Сичэню надоело слушать этот повторяющийся мотив, но не затыкать же было уши? — Эргэ. Ты даже можешь помочь мне сделать так, чтобы все остались живы. — Говори. Он не собирался помогать, но узнать планы было бы неплохо… Если бы только в этот момент в решетку на противоположной стороне зала не врезалось с разгону чье-то тело, гремя и звеня цепями, а знакомый голос, хриплый то ли от криков, то ли от долгого молчания, не выкрикнул: — Глава Лань, не слушайте его! Не вздумайте помогать! — Заткнись, сопляк! Перемена в благостно-печальной мине, которая так и оставалась маской на лице Гуанъяо, произошла разительная. Он оскалился, словно помойная псина… или, скорее, крыса. — А ты заткни! Выродок, ненавижу тебя! Дай только добраться, я тебе горло перегрызу! Сичэнь почувствовал, что еще немного — и он сойдет с ума. Как и почему Сюэ Яну удалось с такой легкостью вывести из себя Гуанъяо? — Зубы еще не отросли, щенок. — Ничего, тем, что уже есть, справлюсь. Шлюхин сын, только посмей тронуть чжэньши! Только протяни к нему свои грязные грабки, и я тебе их с корнем вырву! Глава Лань, он же врет, как дышит! Он сказал, что уничтожит Братство Уминшань, как только выберет удачный момент! Сюэ Ян выглядел ужасно — насколько Сичэнь мог его рассмотреть. Он был скован по рукам и ногам, казался бледным, тяжело дышал, щеки и горло испятнали синяки, волосы были спутаны… И то, как Гуанъяо смотрел на него, говорило — может стать и хуже. Если Сичэнь сейчас что-нибудь не сделает, Яо после просто снова скажет, что у него не было выбора. — Я знаю, А-Ян, — Сичэнь ободряюще улыбнулся, надеясь, что Ян если и не увидит его улыбку, то почувствует её в голосе. — Яо, говори. Я готов выслушать тебя. Скорость, с какой Гуанъяо взял себя в руки, была поразительной, но теперь Сичэнь видел, что это напускное спокойствие: он все еще клокочет от гнева внутри. — Завтра, вернее, уже сегодня все соберутся в святилище. Конечно, если бы я приносил в жертву свою кровь, Цилинь ее бы не принял, как и не откликнулся бы на мой зов дух-хранитель клана Цзинь. Но я не собираюсь этого делать. Мне просто нужно, чтобы все, кто будет в Храме в этот момент, принесли кровную клятву подчинения мне и признали меня истинным главой клана Цзинь. Как видишь, эргэ, ничего страшного или невыполнимого. А все эти цыплята здесь только для того, чтобы ничья горячая голова не решилась напасть. Я даже отпущу их всех после клятвы. — Всех? — зашелся смехом Сюэ Ян. — Глава Лань, он опять врет! Он же лично мне обещал выпустить кишки на алтаре! Порывистость и искренность Сюэ Яна Сичэню нравились, после лицемерия заклинательского сообщества и покоя Облачных Глубин это было словно порыв жаркого летнего ветра среди зимы. Но право слово, сейчас они были совершенно не к месту! Каждое слово, даже одно только присутствие Сюэ Яна, кажется, выводило Гуанъяо из себя. А ещё Сичэня немного оскорбляло то, что Сюэ Ян, кажется, считал его наивным легковерным дураком, которым Сичэнь не являлся уже лет десять. — Я не допущу этого, А-Ян, не беспокойся. Ни сегодня, ни завтра никто не умрёт. Правда, Яо? Ты ведь говорил, что не хочешь никого убивать. Я готов поверить тебе — в последний раз. — О, эргэ… — на мгновение в глазах Яо промелькнула растерянность. — Правда? Ты поверишь мне? Знаешь, ты невероятен! Любой другой заклинатель пообещал бы что угодно, лишь бы вырваться и прикончить меня тут же, но ты! — Это будет последний раз, — жестко, чеканя каждый звук, произнес Сичэнь. — Но если хоть один из юношей, адептов, кто угодно будет ранен или убит — не обессудь. — Я услышал тебя, эргэ, — Гуанъяо улыбнулся, легко поклонился. — Советую всем отдохнуть — времени до начала церемонии осталось не так уж и много. Хлопком ладоней погасив «ночную жемчужину», он вышел куда-то, откуда сперва падали отсветы факела, а потом прозвучал скрежет задвигающейся каменной двери, и наступила полная темнота.***
Цветная река заклинателей лилась по тропе к святилищу Цилиня. Золотые, зелёные, голубые, белые и прочих существующих цветов одежды пестрели и перемешивались, музыка заглушала голоса, звуки шагов и что-то ещё, невидимое и почти неощутимое, но существующее. В самом святилище ожидали своей гибели или чудесного спасения с полсотни юнцов, и пытались придумать выход, не зная даже, что с их близкими, один уставший от лжи глава клана и один живучий босяк. Где-то в запертом тайнике одна преданная женщина корила себя за беспечность, гадая, что сейчас с людьми, согласившимися ей помочь, и тоже пыталась понять, как выбраться — она больше не желала быть лишь драгоценным оберегаемым цветком, она хотела наконец решать за себя сама. В темницах так же корил себя и изо всех сил пытался выбраться заклинатель, который пообещал больше никогда не оставлять свою любовь наедине с опасностью, а сейчас, пусть и помимо своей воли, сделал это. Он больше всего в жизни боялся, что не успеет защитить этого человека, и готов был содрать с себя кожу или отдать душу, лишь бы оказаться рядом с ним. А в запутанных коридорах резиденции Цзинь искала свою госпожу служанка, много лет преданно служившая ей. Беды ничто не предвещало — кроме той беды, которая поселилась в этом доме в тот же миг, в который её госпожа стала супругой, но на сердце женщины, много лет несущей на себе тяжесть чужих грехов и собственных решений, было неспокойно. Служанка — её звали Бицао, и прислуживала она самой госпоже Цзинь, которую знала с младенчества и иногда даже позволяла себе называть А-Су, — видела свою госпожу в последний раз вчера утром. Её А-Су была чем-то расстроена и, кажется, обижена на Бицао, так как выгнала её в город под совершенно надуманным предлогом… Бицао было уже много лет, довольно, чтоб накопить мудрости, и она дала госпоже достаточно времени успокоиться, вернувшись только поздним вечером, чтобы узнать, что госпожу вечером пригласил господин. Значит, Бицао утром обязана была подать госпоже чай с особыми травами. Только вот утром, когда она пришла к покоям господина, чтобы помочь госпоже с умыванием, ни господина, ни её А-Су там не оказалось. Бицао, коря себя за нерасторопность — не те уже её годы, разминулись! — прошла обратно к покоям госпожи, но и там её не было. Было еще одно место, в которое госпожа могла пойти с самого утра — кабинет господина. Она часто помогала супругу вести переписку, будто писчий, а не жена, и если появилось срочное дело, на которое у господина не было времени, вполне могла пренебречь своими нуждами и пойти туда сразу, как проснулась. Но кабинет тоже был пуст. Стража, стоявшая на выходе и на входе в это крыло Золотого дворца, Бицао знала в лицо и по имени. Ее без вопросов пропускали всюду — доверенное лицо госпожи, подвеска из желтой яшмы с резным пионом, яркие желто-зеленые одежды, ее и в другие помещения дворца пропускали так же, кроме, конечно же, сокровищницы, да закрытой части библиотечных покоев. В кабинет Бицао вошла беспрепятственно, позвала от двери: — Госпожа моя? Госпожа Су! Пусть ей и было много лет, но ее память была все так же хороша, а глаза остры, как и в юности. У зеркала — огромного, бронзового, в вычурной золоченой раме, которого в кабинете не было в тот последний раз дня три назад, когда она здесь побывала, принеся госпоже чай с пирожными, — у этого зеркала лежала одна из любимых шпилек госпожи. Бицао просеменила к зеркалу, наклонилась за ней и неловко оперлась о зеркало: голова на мгновение закружилась от резкого движения. Послышался тихий звон, бронза под ладонью пошла рябью, как вода в стоячем пруду. Бицао охнула: схлопочет она сегодня, как пить дать схлопочет палок! Ведь задела какой-то сигнальный талисман или печать, что уж там поставлено на этот артефакт! Забрав шпильку госпожи, она поторопилась уйти. Может, еще и обойдется, хотя вряд ли. Господин иногда такой подозрительный! Бицао подумалось, что госпожа могла сопровождать мужа на церемонии. А это всегда так утомительно, и значит, ей следует спуститься на кухни и приготовить для любимой воспитанницы чашку грушевого отвара и ее любимые маньтоу. Потом-то, конечно, будет пир, но на пиру женщинам никогда не рекомендовалось много есть — этикет, чтоб ему! Потому она обязана накормить госпожу перед тем, как переодеть к пиру. Оставив шпильку в покоях госпожи, она поторопилась вниз. Заодно послушает и сплетни: что тут происходило вчера, а то вот так выйди в город, а потом не знай, куда бежать, в Золотом дворце все могло поменяться так быстро! Уж фавориты и приближенные к господину точно. Это ведь дворец, и не зря люди толкуют, что за золочеными фасадами скрывается бездна с омутами и гибельными течениями. Внизу все суетились — как и всегда перед большими приёмами, и на кухне скворчало, шипело, булькало и стучало. Переговаривались слуги — не одна Бицао приходила на кухню, чтобы узнать свежие новости. Вот и она, прежде чем начать готовить отвар, прошлась вокруг, здороваясь со знакомыми и прислушиваясь: там говорили о прелестях одной из адепток, тут — о скандале в знатном семействе, у котлов обсуждали стати приехавших заклинателей… У котлов Бицао и остановилась — речь зашла о названом брате господина, главе Лань… И госпоже. Их вчера днём — и не один раз — видели в беседке в саду. Никто не слышал, о чём они говорили, но говорили долго, вечер опустился, когда они разошлись по своим покоям. А больше главу Лань никто не видел, даже утром на церемонию он не вышел. И вообще никого из Лань с вечера не видели. Старое, обтрёпанное невзгодами сердце Бицао кольнула тревога. Она, в отличие от многих, насчёт добродетелей господина иллюзий не питала, и хорошо, что сам господин об этом не знал, а то не дожила бы Бицао до своих лет. Она много лет прожила в Цзиньлин Тай, оберегая госпожу, знала, какие вопросы и кому можно задать, чтобы если и не получить ответы, то хотя бы не лишиться жизни. И те ответы, которые она получила, встревожили ещё сильнее, так, что пришлось тратить драгоценное время и себе успокаивающие травы заваривать — ох не те её годы! Никого из Лань с вечера не видели. Зато видели ночью, как кого-то — троих людей в светлых одеждах — в час Крысы тащили вниз. Госпожу видели днем заплаканной, а вечером — входящей в кабинет господина. Выходящей её не видели. Утром на церемонии ни госпожи, ни Лань не было — зато вчера днём их видели беседующими. В ночь в темницах усилили стражу. Бицао допила свои травы, приготовила ещё кое-какие из своих запасов — и пошла вниз, в темницы. У неё слишком болело сердце за её маленькую А-Су, чтобы сторожить пень в ожидании зайца — ей нужны были ответы, и она была готова получить их даже от заточённого в казематы главы Лань. Бицао была умна. Переоденься из ярких одежд в простые, из обычного полотна, какие носит низшая прислуга, измени прическу — и вот тебя уже не узнают в лицо. В коробе у нее были еще горячие маньтоу и кувшин с отваром, подслащенным медом и изрядно разбавленным вином. На посту стоять — такая скука, никто, даже самые преданные главе Цзинь адепты, не откажется от пары глотков горячего напитка, да и от маньтоу с зеленью тоже — в подземельях промозгло. А время, когда сменяются караулы, она знала — так же как и многое другое, о чем обычной прислуге знать не полагалось, но та все равно знала и пользовалась. Обнеся стражу на входе в подземелья, Бицао спустилась вниз, одаривая и тех, кто стоял в коридорах. Тяжелый короб постепенно пустел, когда один из стражников окликнул ее: — Эй, старуха! Господин разве не велел принести обед пленным? Бицао и не надеялась на такую удачу, а потому закивала, подтверждая — да, конечно, она принесёт пленным обед, уже бежит. И торопливо спустилась на самый нижний уровень, к камерам, укреплённым не только решётками, но и заклинательскими барьерами. Прошла по коридорам, высматривая занятые камеры… Узники сидели в самых дальних, за мощным барьером — стены вокруг дверей сплошь были облеплены талисманами. И главы Лань среди них не было, лишь его брат, что было лучше, чем ничего, но тревожило ещё сильнее. Бицао подошла ближе, и заклинатель поднял на неё взгляд, от которого веяло опасностью, словно она стояла не по другую сторону запертой решётки от человека, а в лесу наедине с тигром. Женщина поклонилась, заговорила: — Эту недостойную зовут Бицао, я — доверенная служанка госпожи Цинь Су. Простите эту недостойную, что потревожила, однако я хочу поговорить с господином. — Говорите, — голос был глухим и ровным, но Бицао прожила на свете в два раза больше, чем этот красавчик, ее ухо было не обмануть: глубоко в этом молодом господине клокотала сдерживаемая — пока еще сдерживаемая — ярость. И Бицао пересказала то, что узнала сегодня, пока разыскивала госпожу: — … эта недостойная глупа, но она понимает, что случилось нечто недоброе. Эта недостойная хорошо знает, что глава Цзинь — отнюдь не благородный человек, и понимает, что вы тоже это знаете, если бы господин был другом главы Цзинь, то не оказался бы здесь. Бицао хочет спросить: господин может предположить, что случилось с моей госпожой? — Предполагаю, она жива, но спрятана под замком. Госпожа — единственная, в ком еще течет кровь главной ветви клана Цзинь. Терять такую драгоценность Мэн Яо не пожелает, — подумав, выдал заклинатель. Бицао, до которой дошло сказанное, выронила из рук короб и привалилась к стене. — Еди… единственная? — В главе Цзинь нет крови Цзинь. Самозванец, — коротко отрубил мужчина. Бицао едва не осела на пол, понимая, на какие страдания обрекла свою госпожу совершенно напрасно, какую ошибку допустила. На какие страдания обрекла её госпожу ложь этого черепашьего ублюдка! И вспомнила ещё одно, то, о чём говорили сегодня все без исключений: — Но господин… Как этот ублюдок собирается провести церемонию? — Это мне неизвестно. Но предполагаю, там затевается вовсе не церемония принесения жертв Покровителю. Вы можете меня освободить? Бицао растерянно покачала головой. Призналась: — Я опоила стражников, они не помешают. Но здесь барьер и решётки… Господин, я хотела бы, да не знаю, как. — Барьер снять просто — нужно убрать талисманы. Об остальном не беспокойтесь. Он подошел вплотную к решеткам, взялся за прутья — и металл натужно застонал, понемногу выгибаясь. Бицао едва не взвизгнула: под своими белыми одеждами этот заклинатель не казался таким уж сильным. Но она заметила, как на висках, на шее у него вздулись вены, а под шелком на плечах взбугрились мускулы. Решетка сдавалась, и ей стоило тоже поторопиться. Работающие талисманы она опасалась хватать голыми руками, а потому сначала выплеснула на них остатки отвара. Те зашипели, заискрились — и Бицао сбила их снятым со стены факелом. В этот же миг решётка особо жалобно скрипнула — и подалась в стороны. Остальных заклинатель освобождал сам, отчего-то не используя ничего, кроме факела да своей нечеловеческой силы. Вскоре трое мужчин проследовали за Бицао мимо спящих вповалку стражников. — Госпожа знает, где находится святилище? Бицао кивнула — ещё бы кто этого не знал, в святилище всю неделю слуг гоняли — и повела господ заклинателей к выходу. Стражи на постах были в беспамятстве, кто успев прислониться к стене, кто — упав на пол. Некоторые, было видно, успели почуять неладное и потянуться за талисманами, но что-то сделать — уже нет. До верхних этажей дошли быстро, а после Бицао поумерила шаг: было бы плохо попасться кому-нибудь на глаза. Кратко объяснила, как пройти в святилище. Не её это дело, вступать в открытый бой, пускай этим заклинатели занимаются. — Господа, отсюда вы сами найдёте путь. Эта Бицао должна найти госпожу. Старший из заклинателей постоял пару мяо, глядя на неё. — Госпожа Бицао упомянула, что видела в кабинете главы зеркало, и госпожу Цзинь в последний раз видели, когда она шла в кабинет? Женщина немного растерянно кивнула: она и зеркало упомянула вскользь, по вечной привычке замечать мелочи, у многих слуг такая была. — За зеркалом тайник. Раз вы смогли увидеть его, значит, защита разрушена, и сейчас он заперт талисманом. Найдите его и уничтожьте — у вас хорошо получается. — Заклинатель поклонился, такой вежливый, просто удивительно, и попрощался: — Этот Ванцзи благодарит госпожу Бицао за помощь. Три белые тени скользнули по коридорам и растворились, как не было. Бицао так же тихо протиснулась в один из ходов, которым пользовались лишь слуги, поспешила снять маскировку и переодеться в свою одежду. Если она хотела искать госпожу, то делать это стоило на виду.***
Три адепта Лань ни от кого особенно не скрывались, да и вряд ли могли бы: у них, отравленных с вечера неизвестным ядом, все еще не было духовных сил, хотя все трое старательно пытались прогнать поселившийся в даньтяне туман и разогнать ци по меридианам на ходу. Встречающиеся на их пути слуги или адепты Цзинь, которым не посчастливилось заглянуть в глаза тому, кто шел первым, отшатывались и вжимались в стены: из золотых глаз на них смотрела смерть. Этот человек совершенно явно не стал бы колебаться, нанося удар. Кое-кто из тех, кто был посвящён в дела главы Цзинь хоть чуть чуть — например, знал, что в казематах прибавилось гостей, или сам этих гостей туда провожал, или добавлял некоторые приправы в их чай, — исчезали с пути, едва завидев белые ханьфу, и торопились доложить об увиденном. Но пока весть дойдёт по цепочке до тех, кто имеет право принимать решения… Заклинатели в белом успели скрыться в направлении святилища, промелькнув словно призраки. А перед ними в том же направлении двигался ещё один отряд — в золотом. Эти заклинатели пару часов потратили, осматривая пустой кабинет главы Цзинь и опрашивая стражей на подходах — и пришли к выводу, что сигнальный талисман задел кто-то из идиотов-слуг, кто убирался и менял благовония в курильницах, и были, с одной стороны, раздосадованы тем, что их гоняли напрасно, а с другой — рады, что не пришлось работать. Они были беспечны, успокоенные тем, что в Золотом дворце все в полном порядке, ведь им не успели передать информацию о побеге заклинателей из Лань. И потому три белые тени, возникшие за их спинами, быстро справились с отрядом, превышающим их количественно втрое. — Берите оружие. Тела оттащим в кусты, — голос Лань Ванцзи был глух и спокоен, словно не он тут только что лишил жизни минимум четверых заклинателей. — И поторопимся. Но они все равно опоздали, это стало ясно, как только святилище показалось из-за деревьев. Они шли скрытно, и потому не попались бойцам в золотистых пао, как все те, кто остался снаружи: сопровождающие и главы, явившиеся без подношений. Сейчас все эти люди были связаны вервием бессмертных и громко переругивались со своими стражами. И тех было далеко не десяток, чтобы втроем можно было с ними справиться.***
У заклинателей внутри святилища тем временем положение было не лучше — лишённые духовных сил люди толпились и паниковали — кроме горстки людей в голубых одеждах, которые панику старательно изображали — не понимая, что случилось и что им делать. Подобие спокойствия сохраняли лишь несколько человек: слепой даочжан с братьями, глава клана Не с братом и подчинённым… И глава Цзинь. Глава Цзинь, который стоял у алтаря и просто смотрел на всю эту панику, улыбаясь так, словно видел что-то забавное. И вдоволь насладившись зрелищем, поднял руки и похлопал: — Довольно, довольно, успокойтесь все. Ситуация неловкая, и этот Верховный заклинатель просит его простить за причиненные маленькие неудобства. Но у меня не было выбора. Не Минцзюэ, стоило ему услышать эти слова, взъерошился и зарычал, как разъяренный зверь: он прекрасно помнил их. Все случаи, когда они были сказаны. В его сторону тут же повернулись несколько человек с луками, вставшие на арках менгиров. — Сохраняй спокойствие, дагэ. Иначе у кого-нибудь дрогнет рука, а ты же не хочешь потерять брата или помощника? Не Минцзюэ снова оскалился, на этот раз — беззвучно. Он находился в достаточно невыгодном положении, чтобы действительно опасаться за жизнь если не Хоувэя — тот был способен и постоять за себя, и если что — дожить до помощи, то Хуайсана точно. Глава Цзинь тем временем продолжил: — Это касается всех присутствующих! Сохраняйте, пожалуйста, спокойствие, этот Верховный сейчас всё объяснит. — Цзинь Гуаньяо обвёл заклинателей тем самым добрым, поддерживающим взглядом, от которого действительно хорошо знакомых с ним людей бросало в холодный пот. — Этот Верховный много лет верой и правдой служил Цзянху, поддерживая мир между кланами и орденами и помогая всем, кто нуждался в помощи, по мере своих сил, работая на наше общее благо… — Если под общим ты понимаешь своё и своих прихвостней — то да, работал на благо! — его перебил звонкий, полный ненавистью настолько, что можно было бы отравить несколько морей, голос. — Хуайсан! — Не Минцзюэ и Не Хоувэй стремительно закрыли говорившего от взоров лучников. — Ах, Сан-ди, за что же ты меня так ненавидишь? Мы ведь были с тобой так близки, когда я служил у дагэ! — притворная печаль легла тенью на лицо Цзинь Гуанъяо, но уже никого не обманула. — Впрочем, это не важно. Я действительно много лет делал все, чтобы земли Цзянху имели возможность развиваться, жить в мире и достатке, не опасаясь возможных нападений северных варваров и восточных соседей. И вы, все вы, словно заупрямившиеся ослы, упорно толкали мой труд назад, то отказываясь строить сторожевые башни, то прекращая передавать донесения с них в самый неподходящий момент, то бойкотируя постройку дорог. Боюсь, разобщенности кланов и орденов пришла пора прекратиться… — И, конечно же, сделать это под рукой такого мудрого, сильного и хорошего правителя, как вы, Цзинь Гуанъяо? — прозвучал спокойный, негромкий голос шагнувшего чуть ближе слепого даочжана. — Или, может быть, все-таки Мэн Яо? Человека, обманом втершегося в доверие бывшему главе Цзинь, утверждая, что является его внебрачным сыном от известной куртизанки Мэн Ши. Хотя по факту крови Цзинь в вас, господин Мэн, нет ни капли. — Это не так уж важно, господин Не. Эта практика, может, и не очень широко распространена, но я вполне имею право, женившись, перейти в род супруги — и считайте, что я так и сделал. В зале поднялся ропот. Те, кто выдвинул обвинения против главы Цзинь, не ожидали от него подобной прямолинейности — слишком уж Мэн Яо обычно пёкся о своей репутации. Подобное же заявление марало не только его, но и Цинь Су, всю её семью и Цзинь Гуаншаня разом, хотя последнему было уже всё равно. Собравшаяся в зале толпа с удовольствием принялась перебирать всем перечисленным косточки — не смотря на собственное незавидное положение. Мэн Яо продолжил: — Наши дети смогут продолжить род Цзинь, и наследование не будет нарушено, благородные господа могут не беспокоиться. И не доставлять беспокойства этому главе: я не собираюсь влиять на внутренний уклад орденов и кланов, лишь напоминаю — я, как и вы, хочу счастливого будущего как для своих детей, так и для ваших. Эти слова послужили сигналом, и пол святилища дрогнул, распался на ранее незаметные квадраты, которые поползли вверх, выше и выше, открываясь небольшими — как раз едва встать во весь рост такому, как глава Лань, человеку, — клетками. Гул механизмов, поднимающих их, заглушил многоголосый крик: запертые в клетках подростки и юноши увидели и узнали отцов, а те — их. — Сичэнь! — Чжэньши, я здесь! Я жив! Ванбэй коротко кивнул. Шум мешал ему разбирать отдельные звуки, но диспозиция была все-таки уже ясна. В критической ситуации он намеревался повязку все-таки снять, но пока сохранял иллюзию своей слепоты. Ее поддерживали и остальные. Хуайсан, выбравшись из-за спин старших, тихо описал все, что видел, кратко, но емко. — Спасибо, Сан-ди. Прошу только, не лезь под удар. Сила была не на их стороне — без ци, пускай и превосходя людей Мэн Яо в количестве, многие из заклинателей не решатся напасть, опасаясь за свою жизнь или жизни своих детей. Впрочем, Ванбэй давно научился рассчитывать только на себя — и на Ванцзи. Которого, в отличие от брата, в клетках не было — и он заставлял себя не думать о том, что это может значить. Одно он знал точно: Лань Чжань жив. Он жив, потому что жив и сам Ванбэй. — Вернись к брату и дагэ. Если начнут стрелять — падай и постарайся откатиться в сторону клеток. Ты меня понял, Сан-ди? Хуайсан согласно угукнул: пусть он и начал тренировки и уже не так никчемен, как прежде, но его золотое ядро все еще слабо, а сейчас он и вовсе бесполезен и не должен мешать брату и Хоувэю. Он отпустил схваченный рукав белого ханьфу Бай-гэ, мягкими осторожными шагами отошел, пока брат одним рывком не ухватил его за пояс и не закинул в руки Хоувэя. — Ванбэй? — Приготовься, Цзюэ-гэ. Момент для атаки был выбран почти идеальный, если бы только не лучники, он бы достал Мэн Яо с первого же удара. Но пришлось отклониться и отбить несколько стрел, а проклятый золотой змей ускользнул в сторону. Но и из этого Ванбэй извлек свою пользу: он оказался вплотную к той клетке, в которой сидел Ян, а его меч с относительной легкостью прошел сквозь бронзу прутьев. Хватило двух ударов, чтобы три прута просто выпали. — Ян. Насколько сильно ты скован? Я сейчас не могу видеть. — Ходить могу, чжэньши! Тон голоса у юноши был откровенно нездоровый, после ему придётся провести немало времени в компании А-Нина, но полнился злого задора. Вэй Ин по себе знал — в таком состоянии можно и выпущенные кишки обратно в живот запихнуть и сражаться ещё с три стражи. Последствия, правда, будут, но до конца боя продержится. Ванбэй развернулся лицом к Мэн Яо и приказал: — Тогда выбирайся из клетки и иди к главе Не. Не спорь, на это нет времени! — и вновь ринулся в атаку, отвлекая внимание от юноши. Мэн Яо, трезво оценивал свои силы как бойца и заклинателя, и вместо открытого столкновения предпочитал скакать по святилищу, как белка, подставляя под удар клети и бросаясь талисманами. Стрелки тоже сильно мешали, так что атака захлебнулась, и Ванбэй хотел уже вернуться к своим и продумать вместе с ними новый план. То, что он из наступления перешёл в защиту и начал отступать, от Мэн Яо не укрылось. Он не знал пределов силы слепого заклинателя, но помнил — ещё недавно, по словам Ванцзи, тому нездоровилось. На веру эти слова брать было нельзя, но Гуанъяо сам видел окровавленную повязку! А значит, можно было рискнуть. Гуев мясник Минцзюэ со своими людьми не теряли даром времени, с ними, даже лишёнными сил, не всякий мог справиться — и ряды стрелков, а с ними и людей Су Ше, редели, кое-кто из глав уже отыскал своих наследников и начал ломать клетки — положение Гуанъяо ухудшалось с каждым мяо. Ему требовалось что-то, что заставило бы Минцзюэ остановиться, например, раненый даочжан в заложниках, и он решился атаковать. Ванбэй атаки не ожидал, но искренне обрадовался предоставленному шансу. План сложился сам собой: притвориться уставшим и заманить Мэн Яо под удар кого-то из Не… Он бы удался, Ванбэй чуял, но, к сожалению, не перевелись ещё в мире благородные жертвенные идиоты, таким и сам Вэй Ин был четырнадцать лет назад… Таким оказался и Сюэ Ян, ведь не зря, ой не зря они были настолько похожи! Мальчишка, судя по звону цепей, вместо того, чтобы стоять вместе с Хуайсаном под прикрытием главы Не или его помощника, бросился под меч Мэн Яо, едва только ему показалось, что Ванбэй сейчас будет ранен. Возможно, он и был бы — если б шлюхину сыну сопутствовала удача, но скорее всего, нет, настроившись на противника, Ванбэй чувствовал его, слышал даже в таком гаме, как тот, что стоял в святилище. Он успел бы увернуться. А мальчишка — не успел, и Ванбэю пришлось самому отвести удар, чтобы не попасть по нему. — Остановись, даочжан. Если тебе дорога жизнь этого маленького гаденыша — остановись и брось меч. — Хоувэй? — позвал Ванбэй. — У него удавка-струна. Сюэ Ян в самом деле в его руках. Вэй Ин остановился. Звуки сражения в зале затихали: стрелков и людей Су Миншаня, судя по всему, выбили, и единственным, что останавливало разъяренных глав, был приказ Не Минцзюэ. Им Сюэ Ян был никто, плевать, если горло мальчишке перережет остро отточенная струна, зато они растерзают виновного. Пока что главе Не удавалось их удержать, но Ванбэй понимал, что это ненадолго. — Не самый удачный заложник, Мэн Яо. — О, могу обменять его на тебя, даочжан, — Гуанъяо явно улыбался. — Интересно только, чем тебе так дорог этот отброс? — Боюсь, тебе не понять. Как и мне не понять — Цзинь Гуаншань не был тебе отцом, а Цзысюань — братом. Так за что ты их убил с такой звериной жестокостью? — По-твоему, даочжан, Цзинь Гуаншаня было не за что убивать? — в голосе Гуанъяо слышалось искреннее недоумение. — Этот гулящий жеребец не уважал и не любил никого, кроме себя. Я недаром представился именно его сыном — он вскружил моей матери голову настолько, что она помешалась на нём. Она искренне верила, что родила меня от него — и какое-то время я тоже верил ей, пока не стал старше. Знаешь ли ты, сколько ещё таких, как я и моя мать было в Цзянху? Госпожа Цинь, матушка моей бедной А-Су, молодая госпожа Мо и еще много, много других, о которых ты не знаешь, даочжан. Знал бы ты его так же хорошо, как я — сам пожелал бы убить. Я лишь дал ему то, что он заслуживал. Вэй Ин не то чтобы не верил... Он сам в своё время не отличался милосердием, и предсмертные крики Вэнь Чао долго являлись ему во снах. — А Цзинь Цзысюань разве заслуживал быть разорванным на куски вместе со своим двоюродным братом? Зачем ты заманил его к Уяну? Там оставался рабочий конструкт, который создал Ушансе-цзунь во время войны. Нужно было просто филигранно рассчитать все, чтобы и жертвы, и хищники одновременно оказались в одной ловушке. Я ранее думал, на такое был способен только он — тот, кто создал этот капкан. К Цзысюаню Мэн Яо такой ядовитой ненависти, как к его отцу, не питал, лишь презрение — его голос враз поскучнел: — Готовым контуром воспользоваться не так уж и сложно, если уметь считать, а эти золочёные павлины мешали мне. Гуаньшань и госпожа Цзинь в то время ещё были живы и могли что-то заподозрить, если бы я использовал более очевидный способ. Не считайте меня чудовищем, даочжан, у меня просто не было выбора. — Похоже, у вас его никогда не было, — приподнял уголки губ в усмешке Ванбэй и прыгнул. Ему хватило времени, чтобы четко нарисовать себе диспозицию, положение рук и всего тела как Яо, так и Яна, который достаточно помог ему, переступая ногами и позволяя слышать звон цепей. И старательно дышал — хрипловато, с присвистом, А-Нину придется постараться, когда все здесь закончится. Прыжок и удар были настолько быстрыми, что среагировать не успел никто. В одно мгновение белоснежная фигура стояла, отведя руку с клинком в сторону, готовясь его уронить, а в другое — этот клинок, как горячий нож сквозь ком масла, прошел сквозь предплечье Мэн Яо, легко отделяя его вместе с частями шелковых рукавов. А в следующее скованный юноша уже летел, отброшенный рукой даочжана в сторону главы Не, и мало кто мог догадаться, что в этом сухощавом теле таится такая сила. Двое: безрукий и слепой — остались один на один снова, и в руке Мэн Яо опять появился его гибкий клинок Хэньшен, способный перерубить все, что угодно — кроме небесного железа, из которого и был откован Ванбэй. — Тебе лучше сдаться, Мэн Яо. Сейчас у тебя уже действительно нет выбора. Мэн Яо не ответил, лишь тяжело, болезненно дышал. Послышался лёгкий шорох рукава — он потянулся пережать точки, чтобы не умереть от потери крови — и Ванбэй снова прыгнул. Они опять закружили по святилищу, но на этот раз проигрывал Мэн Яо. Боль и все еще продолжающееся кровотечение мешали ему сосредоточиться, потеря руки сбивала чёткость движений — всем было ясно, кто победит в этой схватке. Самому Мэн Яо — тоже, и в какой-то момент он отпрыгнул подальше и тряхнул рукавом, будто пытался вытрясти талисман, раз достать не мог. Ванбэй слышал каждое его движение, и вот это распознал тоже, сам так делал. Он не знал, что это может быть за талисман, но если «перемещения» — они хитрого ублюдка и за сотню лет не найдут… Совершить задуманное Мэн Яо, впрочем, не дали — кто-то очень, очень сильный рванул его за подол ханьфу, сбивая с ног и притягивая к себе. Удар о прутья клетки, погнутые так, что сквозь них уже могла пролезть рука по плечо, выбил из него дух. Правая рука сжала его за запястье до хруста, заставляя выронить меч. — Нет, Яо, на этот раз я не дам тебе уйти так просто. — Эргэ! — поверженный, потерявший последний шанс на спасение, Мэн Яо узнал, конечно, того, кто был сейчас за его спиной и крепко сжимал его руку — и горло. Пока еще не до того, чтобы он начал задыхаться, только придерживая. — Ты не ответил на мой вопрос там, в подземелье. А я очень. Очень. Хочу. Узнать этот ответ. У тебя есть последний шанс сохранить свою жизнь — ответить правду. — Какой вопрос, эргэ? — Сичэнь даже не мог понять, действительно ли Яо с его великолепной памятью выбит из колеи настолько, что не понимает, о чём он говорит, или просто опять выкручивается? — Что ты сделал с Ванцзи и моими адептами. Кто подослал Мо Сюаньюя убить Не Минцзюэ. Два простых вопроса, Яо, и я позволю тебе жить. Пусть твою судьбу решает правосудие. — Правосудие? — Мэн Яо зашелся смехом, сперва тихим, потом почти безумным, с повизгиваниями и хрипами. — Эргэ, о каком право… Сичэнь сжал его горло сильнее, заставив замолчать. Отпустил и повторил: — Ответы, Яо. Я жду. Мэн Яо отдышался и сглотнул: — С твоим братом всё в порядке... Я знаю, как ты им дорожишь! — в его голосе слышались горечь и зависть. — Он и два адепта в подвалах Цзиньлин Тай, сейчас должно быть уже проснулись и пытаются вернуть свои духовные силы. Они смогут сделать это через сутки. — Я услышал тебя. Ответь на последний вопрос — и я отпущу тебя, чтобы брат Цюнлинь мог помочь. Воцарилась тишина, насколько тихой она могла быть в помещении, где стонут раненые, перешептываются люди и шаркают одновременно больше сотни ног. Ванбэй слушал ее, склонив голову к груди, словно задремал стоя. И через мгновение сделал выпад, ударив вниз, разрубая то, что попало под клинок — кажется, это должно было быть колено. — «Аист хватает змею»? Хороший прием, и даже исполнение было бы отличным, — Ванбэй отбросил Хэньшен, который Яо пытался подхватить ногой, подальше. Намеревался тот ударить себя или Сичэня — это был вопрос на десять тысяч лянов серебра. — Сичэнь-гэ. Довольно вести праздные беседы, уже ясно, что просто так он вам ничего не скажет, а под пытками может и ответит. Сичэнь печально вздохнул, снова пережимая горло под рукой, не давая вырываться из него болезненным хрипам: — Не стоит, брат Ванбэй. Если бы честный ответ мог мне понравиться, он не молчал бы так упорно. Его рука на горле Мэн Яо ослабла, давая вдохнуть самый последний, сладкий глоток воздуха, вторая отпустила смятое, нечувствительное запястье, взметнулась вверх — и хрустнули шейные позвонки. Безжизненное тело с остановившимся взглядом сползло по прутьям клетки, бережно придерживаемое. Опустив его на пол, Сичэнь несколько мгновений всматривался в его глаза, словно хотел увидеть в них все-таки правду, а потом мягко, почти нежно прикрыл их.