Я вижу солнце

      Когда тот проклятый совет в Юншэне закончился… Когда Ян снова остался один — матушка была мертва, а Лю Чжунчэн его, кажется, возненавидел так, что убил бы своими руками, будь он здоров и не ранен, — к нему пришел чжэньши. И Ян позволил себе немножко побыть слабым, посидеть, уткнувшись в чужое плечо, размазывая по нему сопли и слезы.       — А-Ян, ты можешь пойти с нами, — предложил Не Ванбэй, но Ян не мог.       Он должен был вернуться домой и устроить все, как полагалось, с похоронами и всем прочим. Глава Лань тоже уговаривал его остаться на положенные для полного исцеления два месяца, но… Нет, Ян не мог.       Он был взрослым, он должен был стать самостоятельным и сильным. На его плечах лежала ответственность за остатки клана…       Он так думал, старательно не встречаясь взглядом с Лю Чжунчэном и его людьми, сидя у опечатанного гроба матушки на корме лодки, что шла от Цайи в Юньмэн. Он ни с кем не разговаривал, не принимал пищу от людей, которые после смерти Цзян Яньли почему-то смотрели на него, как на отброс, возвращая в то время, когда ему было десять, и он подыхал на улице.       Ян не понимал, что вообще случилось. То есть, он знал, какие у матушки были планы, но не мог понять, почему все это произошло так… болезненно и горько. Как она вообще могла так долго притворяться? Неужели тринадцать лет она только играла заботливую мать, и ни единого слова и жеста не было сделано искренне, а ласки, что ему все-таки доставались от нее, были лишь видимостью?       «Если тебе станет невмоготу, возвращайся в Цинхэ, — сказал ему чжэньши. — Даже если нас там не будет, тебя примут».       В Цинхэ, в Буцзинши, был тот, кто убил иму. Ян пока не мог заставить себя от этого отрешиться. В голове царил такой хаос, что он не удивился бы уже и собственному искажению ци, но нет, его духовная сила текла ровно, несмотря ни на что.              По прибытии в Юньмэн стало ещё хуже. В пути его просто игнорировали, пока могли, в Пристани же — сразу отнеслись, как к преступнику. Стоило Чэнмэю сойти с лодки, как его препроводили в его покои — спасибо, что не сразу в подземелья — и заперли, выставив к тому же охрану у двери…       На похороны иму он попал только потому, что вылез в окно, и всю церемонию простоял в отдалении, пытаясь не попасться никому на глаза. Впрочем, его всё равно заметили, и вечер он встречал уже, сжавшись на клоке соломы в каземате. И сколько бы он ни спрашивал у своих конвоиров — за что? — ответом ему была только пара брезгливых зуботычин. Ян искренне хотел бы разозлиться и ответить на это чем поувесистей, но у него просто не было сил, отсутствие толкового лечения всё же сказывалось, как и предупреждал Лань Цыбэй, глава целителей.       На следующий день за ним пришёл лично Лю-цяньбэй и проводил в главный зал. Там уже ждали тётушки, и Чэнмэй надеялся, что на его вопросы ответят хотя бы они. Он ведь наследник иму, а с ним обращаются, как с бродяжкой, ночью забравшимся в хозяйский амбар!       Впрочем, открыть рот ему не дали, сразу поставили на колени, не успел он выпрямиться из вежливого поклона. И — он опешил настолько, что даже не издал ни звука, — сорвали с волос подарок иму — серебряный гуань с вычеканенным узором из лотосов, его символ принадлежности клану!       — Цзян Чэнмэй, ты лишаешься права носить фамилию Цзян, сим изгоняешься из клана, и имя твое будет вычеркнуто из списков! Ты волен идти куда пожелаешь, но на землях клана тебе не будут рады!       Что-то говорить не хотелось. Даже когда с него срывали клановые одеяния и пояс с колокольчиком. Даже когда швырнули, как собаке кость, какое-то серое цзяньсю, чтоб прикрыл нижние одежды. Даже когда под ноги бросили его Чжэньсе, видно, сочтя меч оскверненным привязкой к его золотому ядру. Он только прижал его к груди и молча поднялся. Просить в последний раз побывать в храме предков и зажечь благовония для иму не стал — решил, что проберется в резиденцию ночью. Но ему даже это не было позволено: в храме предков всю ночь просидел Лю-цяньбэй. Чэнмэй помнил, как он относился к иму, и понимал, что тот тоскует не меньше... Только Яну в праве тосковать почему-то отказывал.       В Юньмэне он, теперь уже снова — Сюэ Ян, пробродяжничал ещё несколько дней. Несмотря на угрозы тётушек и то, что его здесь знали, стоило только переодеться в неприметную одежду и перестать вести себя грубо — ах, сколько иму этого добивалась, да так и не увидела! — как до него никому не стало дела. В одну из ночей он всё-таки пробрался в Храм, знающему все тайные лазы, тропки и переходы даже отсутствие кланового знака не помеха, и просидел там всю ночь, спохватившись, только когда услышал усталые шаги стражей, совершавших утренний обход.       Что делать дальше — он не представлял. Оставаться в Юньмэне не было ни смысла, ни желания, того гляди, кто-то из торговцев всё-таки спохватится, и тётушкам доложат о том, что он ещё здесь, вряд ли тогда с ним станут церемониться. Идти в Цинхэ… Сюэ Ян не представлял, как сможет жить под одной крышей с тем человеком. И, честно сказать, не горел желанием снова связываться с крупными орденами. После стольких лет в ордене он, в конце концов, вернулся к тому, с чего начинал — бездомный бродяга…       Мысли о прошлом не были приятны, но подали идею: почему бы ему не вернуться туда, где всё началось? В Куйчжоу. В конце концов, он почтил память иму — но так и не нашёл за тринадцать лет времени сделать это для родной матери. Стоило вспомнить об этом — горечь забила горло, вынуждая снова и снова закидывать в рот конфеты. Он на обычную еду не тратил столько денег, сколько на них. И с тоской вспоминал чжэньши — чжэньши, который обещал не оставлять его, но от которого он отказался сейчас сам просто потому, что его родич убил иму. Его матушку, которой он был нужен только как инструмент, как орудие ее возвышения.       Слишком много противоречий было в его жизни. Ему нужно было время, чтобы все обдумать, но, выйдя на дорогу, он не думал ни о чем, просто шел, пока были силы, не рискуя встать на меч: две луны, сказали ему, лучше поберечься.       Осень то дарила последние солнечные дни, то заливала серый мир дождем, и дождь размывал прошлое и будущее, оставляя его в грязи настоящего. Засыпая на чужих сеновалах, а то и вовсе без крыши над головой, не желая тратить остатки денег на комнаты в гостиницах, он все чаще вспоминал о неоконченной, даже не начатой мести клану Чан. Чжэньши Ванбэй говорил, что месть не принесет удовлетворения, только нанесет раны его душе. Чжэньши Ванбэй был далеко. Даже если он и узнает, что Сюэ Ян отомстил за маму и за себя… Что ему, чужому человеку, до его души?              В Куйчжоу Сюэ Ян пришёл спустя полтора месяца, изрядно злой и полный решимости завершить сначала старые дела, а потом уже решать, что делать со своей жизнью дальше, если она останется, та жизнь. И направился в резиденцию клана Чан, едва привёл себя в порядок на последние деньги.       Прежде он, правда, ещё попытался отыскать могилу матери… Но понял, что даже не знает: а похоронили ли её или просто кинули в какую-то яму, присыпав камнями, чтоб болезнь с трупа не разнесли крысы? Это стало последней каплей в и так переполненную чашу его гнева.       В клане Чан бродягу без роду-племени, назвавшегося бродячим заклинателем и утверждавшего, что имеет к главе важное дело, встретили неласково. И к главе не пустили, да и не собирались — пока он спорил в воротах, во двор вышел, если судить по гуаню и богатым одеждам, молодой господин Чан и велел гнать побирушку прочь, дабы не шумел.       — Я пришел не побираться, — выплюнул Ян, — а требовать поединка с двумя заклинателями этого гнилого клана. По праву кровной мести, за себя и свою мать. Или ты, Чан Пин, не узнаешь того, кого едва не лишил жизни? Или твой отец, не удержавший свой янский корень в штанах, забыл уже Сюэ Мэйхуа?       Ян ожидал от этих свиней благородства? Ждал, что его вызов примут? Похоже, клановая отрава совсем помутила его рассудок и он забыл, какими были эти люди что до его рождения, что после. Глупец! — только и успела промелькнуть мысль, и чувство опасности зазвенело в голове, как пожарный колокол, но, увернувшись от одного удара со спины, он не успел уйти от второго — и чем уж его достали, он не понял. Может, и вовсе талисманом: на глаза словно накинули темную вуаль, колени ослабели, и он упал на мокрые грязные камни, пытаясь дотянуться до рукояти Чжэньсе. Пинок по руке он еще ощутил, а дальше была только стылая темнота.       После было то, что он успел краем зацепить в Юньмэне: сырая тёмная камера с клоком гнилой соломы, лепёшка и плошка гниловатой воды. Людей он видел, когда ему раз в сутки приносили скудный рацион, так что оставалось лишь браниться да горланить песни, чтобы развлечь себя. Да ещё планировать побег и то, что он сделает с грязными свиньями по фамилии Чан, когда выберется. Раз уж благородные господа из именитых кланов считают себя вправе бить в спину, то что мешает это сделать ему, бродяге без рода, которому даже позорить, если что, некого?       Правда, ожидание что-то затягивалось. Сюэ Ян не был преступником, и всё, что могли ему предъявить — оскорбление благородного клана. И всё, что с ним за это могли сделать — отходить кнутом… Или втихую прирезать, чтоб глаза не мозолил. Но ни для одного из этих действий не нужно было держать его в застенке больше недели, и Сюэ Яна начала грызть тревога. Которую ничуть не развеял визит главы Чан.       Глядя на этого человека, даже в камеру к безоружному пленнику вошедшего в сопровождении адептов, которые тут же скрутили Яну руки, и только после вышли, он благодарил всех богов за то, что ничего не взял от отца — даже внешностью пошел в мать. Не хотелось ему быть похожим на этого обрюзгшего, хотя еще совсем не старого, борова. И мама когда-то называла его красивым? Тьфу, он не понимает этих женщин совсем!       — Впрямь на Хуа-Хуа похож, — хмыкнул глава Чан. — Эта дурочка была красива. Только вот что-то я не уверен, что в тебе есть хоть капля моей крови. Если твоя мать раздвинула ноги подо мной, так же могла и под кем-то другим раздви…       Скрученные руки Сюэ Яна главе Чан не помогли — его оказалось достаточно просто свалить с ног, пнув головой в живот, и добавить ногами. Сюэ Яну, впрочем, это дорого встало — в пару сломанных рёбер точно, да еще подправленный нос. Прощались они с человеком, которого Сюэ Ян никогда и ни за что не назовёт отцом, стоя по разные стороны решётки — глава Чан смотрел на него с ярко выраженной брезгливостью и тщательно спрятанной долей страха, которая приводила Яна в совершенный восторг.       — Бешеный… И что Великие ордены в таком только нашли?       — Да, я бешеный, — Ян ухмыльнулся самой жуткой из своих улыбочек. — И я еще до тебя доберусь, тварь. До тебя и всех твоих домочадцев. Никого не оставлю в живых, вырежу даже псов и кур. Жди.              Как бы Ян ни изображал безумца, жаждущего только крови несостоявшихся родственничков, а слова главы Чан мимо ушей не прошли. Его… ищут? И если было сказано «Великие кланы» — то как минимум два? Лань и Не? Зачем бы он им сдался, действительно? Ну, хотя, справедливости ради, чжэньши Ванбэй мог о нем волноваться… Ведь мог же? Он помотал спутанными лохмами, стараясь выбросить из головы эту мысль. Никто о нем не волнуется, чушь это все. Если б волновались, если б были правдой те слова «Я тебя не оставлю» — разве бы байсюнди его не забрали из Гусу сразу? Ну, или хотя бы не пришли за ним в Юнь… Хотя да, чжэньши ведь говорил, что ноги его в Юньмэне не будет. Вспоминать, что сам отказался идти с ними, он сейчас не хотел.       После визита главы Чан дни вернулись в прежнюю колею — темнота, чуть разбавленная блеклым светом из крохотной отдушины на самом верху стены, шаги стража, время от времени проходящего мимо его камеры, пайка раз в день. В остальное время Сюэ Ян был предоставлен сам себе, правда, петь теперь было тяжеловато: рёбра на вдохе болели.       Кроме боли, желание петь отбивали ещё и размышления. Чего ждать от будущего, Сюэ Ян теперь вовсе не понимал. Нетрудно было догадаться, что раз глава Чан упомянул Великие ордены, Сюэ Яна держат здесь для того, чтобы передать кому-то из них, больше повода для этого не было. Но — кому? И зачем он всё-таки понадобился? Он сам, в конце-концов, отношения к клановым адептам больше не имеет.       За ним пришли на исходе недели. Люди в неприметных серых чаошенах, из-под которых проглядывали слишком дорогие и качественные, по сравнению с верхом, нижние одежды. Больше ничего об этих людях Ян узнать не успел — его в очередной раз скрутили и прилепили талисман, на этот раз — в лоб.              Очнулся он уже в хорошо обставленной комнате, с перетянутыми рёбрами — и заблокированной ци. Окон или хотя бы вырубленных в стене узоров не было, а двери оказались запертыми. И под рукой снова не было ничего, что можно было бы использовать как отмычку: тот, кто готовил для него эту золоченую клетку, все продумал. Ян мог бы повеситься на шнурах, придерживающих занавеси кровати, но как-то иначе сбежать — увы. Ему даже свечей не оставили: на потолке, в изящной оплетке из кованых бронзовых лоз, мягко светили три «ночные жемчужины». Не было и жаровни, и в комнате стоял собачий холод. Попытка сбежать, устроив поджог, отменялась.       Простая логика говорила ему, что это не Буцзинши и не Юншэн. Обилие дорогих тканей, мягкая постель даже для заключенного, пионовые мотивы в резьбе даже не намекали, а в голос кричали, что он попал в лапы Цзинь Гуанъяо. Человека, который презирал его иму, заискивал перед главами Не и Лань, даже будучи им равным и побратимом по древней клятве. Чего ждать от такого человека, кроме подлости, Сюэ Ян не знал и не горел желанием узнавать. Что ему от него нужно — тоже, но вряд ли его желания имели хоть какое-то значение.       Он не имел возможности отслеживать время, не знал, сколько его прошло с момента, как его вырубили талисманом. Оставалось ждать своих тюремщиков да надеяться, что ему хоть что-то скажут.       

***

      Предыдущий совет прошёл, мягко сказать, не так, как его запланировал Цзинь Гуанъяо. Такого давно не происходило — Гуанъяо докладывали, какие вопросы будут подниматься на совете, иногда даже до того, как тот, кто будет его задавать, захочет это сделать.       Бывали, конечно, исключения. Но упустить долготекущее искажение ци у главы Великого ордена? Таких промахов у него давно не было. Не говоря уже про явление на совет четырёх даочжанов — и всего, что оно спровоцировало. Нет, он слышал о них. Кто ж не слышал о байсюнди? Ему даже доложили о том, что впервые их заметили в Чжуяне, он приказал выяснить, из какого такого монастыря явились эти четыре чудака, но они словно с неба свалились. В тот момент его больше волновал серьезно застопорившийся проект со смотровыми башнями, очередной виток неодобрения этого проекта побратимами и то, что в окружении Не Минцзюэ и Лань Сичэня как не было, так и не появилось его людей. Последнее бесило до скрежета зубовного: он двенадцать лет бился над тем, чтобы вернуть доверие пусть не дагэ, так хоть эргэ — и ничего. Их отношения оставались ровно-дружескими, если так можно было сказать. Лань Сичэнь не отказывался посещать Башню Кои, если его приглашали, но сам, по своей воле, в гостях не появлялся, отговариваясь семейными делами и занятостью делами клановыми и орденскими. Единственный раз, когда он казался Яо прежним, мягким и ласково-сострадательным, был после того, как выяснилось, что А-Су не сможет иметь детей. Тогда она в третий раз потеряла ребенка, и он сорвался, сперва разгромив свои покои, потом просто встав на меч и прилетев в Облачные Глубины, чтобы отрыдаться на плече того, кого… Любил?       Яо не знал, любил ли он Сичэня. Он, несомненно, жаждал обладать вниманием этого человека. Он хотел его себе, прекрасно понимая, что это несбыточная мечта. Да, в конце концов, у него не вышло даже избавиться от третьего в их братском союзе, помешал проклятый Хуайсан! Этот раздражающий, слабый, вечно хнычущий мальчишка оказался совершенно не таким, каким представлялся ранее. Как ему удалось остановить искажение ци у дагэ, Цзинь Гуанъяо до сих пор не знал — после того случая двери Буцзинши для Яо, как и для его посланцев, были закрыты навсегда. Даже на советы в Башню Кои Не Минцзюэ являлся ровно к началу и покидал их сразу после обсуждения всех вопросов, не оставаясь ни на кэ дольше. И разговаривать, принимать извинения за адепта, преступившего законы и уже казненного, общаться на любые отвлеченные темы — отказывался. Проклятье, да он даже не позволил Яо появиться в Буцзинши на праздновании первой луны детей! Это было действительно обидно, потому что он очень хотел познакомиться с Цзучишоу. Он знал, кто такая Вэнь Цин. Еще Владыка Вэнь Жохань отзывался о ней весьма положительно, называя одним из сокровищ Цишань Вэнь. Яо тогда очень надеялся, что сможет свести Цинь Су и Вэнь Цин, и супруга, подлеченная знаменитой целительницей, сможет дать ему наследника. Он видел ее в лагере военнопленных до того, как дагэ в него ворвался и всех этих Вэнь забрал себе. Яо сам хотел бы спасти ее, он не успел совсем немного. Тогда еще не было проблемы Цинь Су, но обязанная ему жизнью своей и своих родичей целительница — это ресурс, а ресурсами не разбрасываются. А Не Минцзюэ отказался не то что возвращать пленных — даже объясниться.       Супруги Лань Сичэня и его дочери Цзинь Гуанъяо тоже не видел. Даже появляясь в Облачных Глубинах без предупреждения. Даже когда намекал, что они с А-Су могли бы познакомиться. Ему отказывали мягко, с ровной доброжелательной улыбкой, упирая на то, что госпожа Лань сама отказывается общаться с кем бы то ни было за границами резиденции. Да чушь какая! Яо знал, что Ло Цинъян ведет достаточно активный образ жизни и не гнушается выходить на Ночные охоты с мужем. Вот только эта сторона жизни Лань Сичэня так и осталась закрытой от него, Яо, на сотню замков. Зачем он вообще женился?!       А теперь ещё и это. Почему Минцзюэ не сказал ему ни слова — и так ясно и удивления не вызывает. Но почему Сичэнь не сообщил, что его брат вышел из своего затвора? Не сказал, что на совете будут посторонние? Хотя бы, гуй побери, официальную версию! Он ведь знал!       Оставалось смириться — союзников среди глав Великих орденов у него нет. Даже Сичэня у него больше нет — ни как друга, ни… никак нет. Узнавать правду о произошедшем на совете придётся самостоятельно. Как и всегда, впрочем, как и всегда.       Но действовать стоило осторожно, особенно если то, что говорила Цзян Яньли, правда хотя бы наполовину. И в первую очередь стоило позаботиться об имуществе покойной — возможно, в нём найдётся что-то любопытное…       Это тоже не удалось. Как только человек Гуанъяо подошёл к одной из наследниц Цзян с предложением — очень выгодным предложением для того положения, в котором они оказались! — как получил отказ. Узнать, почему, удалось только совсем уж окольными путями. Сичэнь действительно исполнил то, о чём упоминал на совете: нашёл наследников Цзян по крови. И резиденцию выкупают они — и спасибо, что выкупают, а не отсуживают.       Единственной оставшейся ниточкой оказались люди — те немногие, кто был с Цзян Яньли тринадцать лет назад. Первым на ум приходило имя её помощника, Лю Чженчэна, и у Гуанъяо даже была возможность к нему подобраться. Так что вскоре он наведался в нынешнюю резиденцию Цзян с подарками и соболезнованиями — и желанием выразить их тому, кто был к почившей ближе всех, лично.       Приняли его, скорее, холодно и на грани вежливости, но увидеться с бывшим помощником главы Цзян позволили. Лю-цяньбэй все еще страдал от ран, что было не удивительно: от такого духовного оружия, как молниеносные кнуты клана Юй, повреждения получались под стать ранам от дисциплинарных кнутов. Предложить ему выпить особого чаю, с травами, снимающими боль, было легко, и тем более что Яо не солгал — эти травы в самом деле могли снять боль. Но кроме того они еще и вводили опоенного в состояние легкого транса, когда тот испытывал почти потребность отвечать на любой заданный вопрос. Честности, впрочем, не гарантировали, ну да это уже была работа Яо — отделить заблуждения от правды.       Лю-цзянбэй говорил охотно, правда, всё больше роптал на судьбу. Но всё же рассказал много интересного, Яо было что обдумать.       Со слов Лю Чженчэна, Вэй Усянь умер вовсе не от искажения ци, точнее, не от своего искажения, а был убит пребывавшем в помраченном сознании Цзян Ваньинем. И был при этом значительно изуродован, что несколько сбивало с толку, так как Гуанъяо не представлял себе, сколь могущественным совершенствующимся нужно быть, чтоб исцелиться после такого. Пускай и за тринадцать лет. И — самое занимательное — Вэй Усянь не мог этого сделать совершенно никак хотя бы потому, что заклинателем к тому моменту не был! Это, с одной стороны, должно было заставить Яо отбросить этот вариант: возвращение золотого ядра — это практически как воскрешение из мёртвых, совершенно невозможно и даже противоестественно. С другой стороны — всё остальное совпадало. Привязанность Ванцзи к этому «Ванбэю», его исчезновение тринадцать лет назад, слова Цзян Яньли… То, что никакого младшего брата у Не Хоувэя никогда не было, он знал прекрасно: тогда ещё Мэн Яо, помощник Не Минцзюэ, был с ним пускай и плохо, но знаком.       Новые сведения будоражили. Если удастся узнать, как Вэй Усянь это сделал — как восстал из мёртвых и вернул себе ядро... Цзинь Гуанъяо прервал мысль: при условии, что он вообще умирал. Лю Чженчэна могли ввести в заблуждение, выдать умирающего за уже мертвого, а вот Лань Ванцзи вполне мог и устроить представление, чтобы спасти зазнобу. А значит, всё, что они тогда слышали — скорее всего, ложь!       О тех делах, которые принято поручать либо самым доверенным — таким, как для самого Гуанъяо был Су Ше, либо исполнять самостоятельно, Лю-цяньбэй ничего не знал, Яо убедился. Вряд ли знал кто-то другой, а у самой Цзян Яньли он спросить не мог — сколько бы Гуанъяо ни намекал Сичэню, тот так и не стал учить его клановым техникам, даже настолько безобидным, как «Расспрос». Но раз уж почти все её слова подтвердились, можно допустить и то, что те, которые проверить невозможно, тоже правдивы? И был тот, кто имел дело с тёмной стороной наследия Вэй Усяня — и может знать больше.       Понять, что приблудного щенка, пригретого из милости — или же, что скорее всего, с далеко шедшими планами выращивания из него замены Вэй Усяню, — после смерти главы ее наследницы первым же делом вышвырнут, труда не составляло. В поместье Цзян его не было, это подтвердил и Лю-цяньбэй. Оскалился, как старый дворовой пес, наконец, выживший со своей территории молодого волчонка:       — Да на кой он госпожам сдался, этот Сюэ Чэнмэй? Лишили фамилии и выкинули прочь. Авось сдохнет в канаве с таким-то характером, тварь неблагодарная! Очищение ему! Не лез бы к артефактам… — и замолчал: действие трав сходило на нет. Еще одна доза травяного отвара могла старика и убить, а Яо не хотелось бы быть замешанным в смерти этого человека, тем более так явно. Он все равно подошлет своих людей, чтобы кончили его — просто на всякий случай, чтобы то, что знал Лю Чжэнчэн, больше не узнал никто. Но сделает это так, чтобы с его появлением эту смерть никто не связал.       Чуть позже, разослав людей на поиски Сюэ Чэнмэя, он узнал, что молодого заклинателя ищет не он один. Люди Лань Сичэня тоже прочесывали города, расспрашивая о нем в трактирах и на постоялых дворах. И как же он радовался, когда удача в кои-то веки улыбнулась ему первому! Мальчишка, глупый мстительный мальчишка отправился требовать справедливости, — или чего ему там так хотелось, поединка? — в клан Чан. А эти земли, некогда принадлежавшие Юньмэн Цзян, он успел-таки прибрать к рукам. И глава Чан, конечно же, сообщил о «госте» в Ланьлин, памятуя, под чьей рукой теперь ходит.       Отправляя людей за Сюэ Чэнмэем, Цзинь Гуанъяо думал, что, пожалуй, если мальчишка согласится с ним сотрудничать, он позволит ему порезвиться и удовлетворить свое желание мести. Конечно, если тот заслужит и докажет свою полезность и верность.       

***

      На этот раз долго ждать не пришлось — в отличие от главы Чан, который просто исполнял, что велено, Цзинь Гуанъяо точно знал, что ему нужно от Яна, и собирался этого добиться. Так что через некоторое время под дверью прошуршало, видимо, приходил слуга проверить, не издох ли он тут, и через некоторое время в комнату вошёл Цзинь Гуанъяо собственной персоной.       Сюэ Ян частенько его видел и на советах, и во время визитов вежливости к иму, и не очень любил. Уличное чутьё, которое матушка так презирала и советовала от него избавиться, твердило: он лжёт даже не каждым словом, а каждым жестом, каждой своей улыбкой. Вот и сейчас Цзинь Гуанъяо улыбался, но Сюэ Ян видел, как цепко он смотрит. Так не смотрят, когда желают добра. Да и не действуют, собственно — не нужно быть мудрецом, чтобы понимать: если тебя без сознания приволокли в запертую комнату и заблокировали ци, ничего хорошего ждать не стоит.       — Молодой господин Цзян?       Сюэ Ян отвернулся. Он больше не Цзян — да никогда, собственно, и не был толком — и на это имя откликаться не собирается. На миг стало смешно: не так он и умен, этот Цзинь Гуанъяо, раз не понимает такую простую вещь, но веселье быстро прошло. Ничего не было веселого в том, что он все еще был во власти этого человека, не зная, что ему нужно и чем придется заплатить за свободу, если, конечно, ему предоставят хотя бы иллюзию свободы. Цзинь Гуанъяо, как он подозревал, был тем еще пауком, а он, Ян, неосторожной мухой, попавшей в расставленные тенета.       — Вот только не надо пытаться так грубо льстить, глава Цзинь. Вам наверняка так же хорошо известно, что я больше не Цзян.       В комнату вошел слуга… Только это был не слуга, вот гуй! За ним присматривал Су Миншань? Этого он тоже знал — глава клана Су, первый подпевала главы Цзинь. Надо же, какая честь! Принес чабань, ишь ты, чайный прибор. Неужто еще и прислуживать собирается? Но нет, Су Миншань, оставив свою ношу на столике, удалился. Похоже, прислуживать, ну, или чайную церемонию перед босяком разводить собирался сам Цзинь Гуанъяо.       У Яна резко пересохло в горле. Все это было совсем, совсем не к добру. И чего он был таким идиотом, почему не отправился туда, куда говорил чжэньши, прощаясь с ним после совета в Гусу? Гордость взыграла? Сыновние чувства? Да какие, к гуям трижды траханым, чувства, о чем он думал, точнее, почему выкинул из головы то, что сам же слышал, прежде чем схлопотать по шее от иму и чуть не сдохнуть от разрушения меридиан?       — Что вам нужно от этого ничтожного? — постаравшись не дать прозвучать в голосе ни страху, ни испытываемому гневу, спросил он.       — Не стоит принижать себя, молодой господин. Я понимаю, вы расстроены решением клана Цзян. — Цзинь Гуанъяо улыбался, заваривал чай и нёс какой-то бред. — Они поступили несправедливо по отношению к вам. Ваша иму, уважаемая глава Цзян Яньли, назначила вас своим наследником, и никто не имел права попрать её волю и лишить вас этого статуса. — Прозрачный ароматный чай заплескался в пиалах, но что-то Сюэ Яну под такие разговоры пить не хотелось. — Потому, видимо, вы и поступили необдуманно, высказывая претензии клану Чан в несколько грубой форме.       — Чушь, — Ян и сейчас был готов высказываться прямо и без витийствований. — Мои претензии к этим свиньям отношения к тому, что меня выкинули из клана Цзян, не имеют. Или вы хотите сказать, что не знали, в какой дыре иму меня подобрала? Что, правда, не знали? — он почти не наигранно хохотнул и тут же скривился, придерживая ребра. Проклятье, не будь у него заблокирована духовная сила, кости бы уже не болели так!       — Я слышал, что ещё до того, как госпожа Цзян приняла вас, у вас случился некий конфликт с кланом Чан, — Цзинь Гуанъяо участливо посмотрел на него и отпил из своей пиалы, — но в его сути я не осведомлён. Возможно, если бы вы рассказали мне, молодой господин Сюэ, я мог бы вам помочь?       Сюэ Яну ни в какой мере не сдалось рассказывать шлюхину сыну то, что он явно и так знал.       — С какой стати? Да и как? Погрозите пальчиком и прикажете принять вызов на поединок что одному старому борову, что второму поросю? — Ян хмыкнул. — Это не так делается. Да, мне уже плевать на правила, но я сам со всем разберусь, как только закончится ваше безмерное гостеприимство, — он выразительно обвел взглядом стены.       Цзинь Гуанъяо сочувственно вздохнул и снова отпил свой чай. Судя по едва заметному напряжению в уголках глаз и тому, что пиала встала на столик с едва слышным звяком, разговор его начал утомлять. Ну а что Сюэ Ян мог поделать? У него других ответов для этого гада лощёного не было.       — Раз я пока ничем не могу помочь молодому господину, возможно молодой господин согласиться помочь мне? В таком случае мы, возможно, сможем расширить наши общие возможности и помочь друг другу.       Глава Цзинь смотрел Яну прямо в глаза, и это было всё равно, что встретиться взглядом с не вовремя разбуженной коброй. Дрожь забралась куда-то в самые кости, но он пока держался, стараясь ничем не выдать свое состояние. И пить — пить теперь хотелось зверски, но почему-то то чувство опасности, которое не раз спасало его жизнь, вопило как ненормальное, что из рук Верховного заклинателя ему нельзя принимать ничего, даже тот чай, что он с таким видимым удовольствием прихлебывает. В Юншэне были книжки… разные. В библиотеку ему доступ дали почти сразу, а кроме как читать, отмокать в ледянущей воде и медитировать, там делать было нечего. Вот Ян и читал. Всякое. В том числе и забытый каким-то нерадивым учеником трактат о травах.       Мало кто, точнее, вообще никто, кроме чжэньши, с которым они разговаривали довольно откровенно, пока он был рядом, не знал, что мать Яна была из семьи аптекарей. Никто не знал, что она научила его — насколько могла и умела сама — разбираться в травках и разделять запахи сборов на составляющие, благо, с обонянием у него было все в порядке, а сломанный в подземелье клана Чан нос он тогда сам себе вправил, и этот перелом успел зажить до того, как его ци была заблокирована. Так что запах от самого Верховного, почти, но не совсем, забитый благовониями, он уловил. «Сто корней» — всего одна капля, и все растительные яды, лекарства или стимуляторы перестают действовать на шичэнь. Сколько они тут уже болтают? Как скоро в него силой вольют «чаек»?       — Господин Верховный заклинатель, верно, уже и забыл, как надо говорить с таким отребьем как я? — Ян постарался улыбнуться как можно мерзее, помирать — так весело. — Что вам нужно?       — Глава Цзян говорила о флейте. И что вы имели с ней дело, молодой господин Сюэ. Это правда? — змею, видимо, тоже надоело ходить вокруг да около. Только вот Яну окончательно перехотелось отвечать на его вопросы.       Но, в принципе, всё было логично. Сюэ Ян даже почувствовал облегчение — золочёная сволочь просто посчитала, что он имеет какое-то отношение к наследию Вэй Усяня… Несмотря на то, что официально тот умер от искажения, желающих пойти тёмным путём расплодилось немало, в основном всякие обиженные, вроде самого Сюэ Яна.       И естественно, каждый из них хотел бы получить себе мифические дневники, которые якобы вёл Ушансе-цзунь. Иногда даже появлялись авантюристы, заполучившие когда-то в свои руки один из талисманов Вэй Усяня и на его основе пытавшиеся подделать его почерк и соорудить эти самые дневники, чтоб выгодно продать какому-нибудь идиоту…       Забавно было то, что лет десять назад ходил слух о том, что такой обиженный завёлся и у Цзинь, да не кто-нибудь, а очередной выблядок тогдашнего главы — Цзинь Гуаншаня! Причём привечали в башне его и после смерти папаши — сам нынешний глава относился к братцу с теплотой и прикрывал грешки… пока тот не сгинул невесть куда. Как теперь понимал Сюэ Ян — доигрался с тьмой. Он сам, скорее всего, кончил бы так же, если бы не повстречал на своём пути чжэньши.       По-настоящему никаких дневников не было — лишь несколько почти бесполезных разрозненных записей, к тёмному искусству имеющих отношение весьма посредственное, и флейта. И то, и другое Сюэ Ян видел и трогал, но к записям интерес потерял достаточно быстро, его не интересовали рецепты лотосового вина и рассуждения о том, можно ли приспособить лютых мертвецов к стройке. Про проклятую Чэньцин же он говорить не желал:       — Флейта? — Ян сделал удивлённое лицо. — Ну, я и в самом деле чуть-чуть умею играть, но право, глава Цзинь вполне может позволить себе музыканта и получше.       — Кажется, молодой господин забыл, о чем говорил только что сам?       Тонкая улыбочка на этих красивых, бледноватых, но довольно чувственного абриса губах Яна… испугала. Не так, как улыбка чжэньши тогда, в лесу. До Не Ванбэя Верховному было еще карабкаться и карабкаться. Но он был, можно сказать, на пути к вершине.       — Что я забыл?       Чувство опасности снова взвыло благим матом, но он снова не успел, да и вряд ли бы смог с побитыми ребрами и заблокированной ци как-то отбиться. Его обездвижили в считанные мяо, лишив возможности шевелить ногами и руками, тонкие, изящные пальцы с такой силой нажали на углы челюсти, что Ян почти услышал треск кости. Но нет, его просто заставили открыть рот, влили остывший «чай» и зажали нос и рот, пока он не проглотил все, чтобы вдохнуть.       — Вы были правы, молодой господин Сюэ, так проще.       Ян откашлял попавшую не в то горло отраву, посмотрел исподлобья. Тварь золоченая! В ответ на его взгляд только рассмеялись. А потом стало легко и как-то пусто в голове, и голос человека напротив отдавался под сводами черепа, как в пещере.       — Флейта Ушансе-цзуня, Чэньцин. Ты ведь играл на ней?       — Не-е-ет… — протянул Ян и хмыкнул. — Если бы я на ней сыгра-а-ал… У ордена Юньмэн Цзя-а-ан уже был бы сумасшедший темный заклинатель.       — Значит, нет. А какие-то другие артефакты? Ты видел что-то ещё, оставшееся от Вэй Усяня?       Сюэ Ян собеседника ещё видел, но различить выражение на его лице уже не мог. Да и зачем? Ему и так хорошо. Какое ему дело, какая у этой сволочи морда? Расскажет он и так. Прав-ди-во расскажет:       — Ви-и-и-идел… Почерк у него — словно гуль когтем нацарапал.       Сюэ Ян похихикал, вспоминая, как он, тогда ещё толком не умевший читать, нашёл те записи — и проторчал над ними с полвечера только для того, чтобы понять, что там записано сравнение лотосовых вин разной выдержки!       Гуанъяо своевременно задал вопрос — и Ян с удовольствием ему выложил всё, что помнил из тех записей. И про сорта лотоса, и как рис запаривать, и как кувшины закапывать… Вэй Усянь был большим любителем вина и записывал свои мысли о нём с удовольствием, а Сюэ Ян прочитал его записи очень тщательно — вдруг там всё-таки будет сказано что-то толковое? Цзинь Гуанъяо о вине знать не очень хотел, но больше Яну ему рассказать было нечего. Он так и сказал, рассматривая бледное пятно на золотом пятне напротив вместо лица человека в клановых одеяниях Цзинь.       — Бай-гэ Не Ванбэй. Что ты знаешь о нем? Как его настоящее имя?       Отвечать на этот вопрос Ян не хотел. И хотел одновременно: отрава все еще гуляла в крови, подталкивая говорить, но он прикусил язык и ухмыльнулся:       — Он добрый. Не-е-е, не та-а-ак. Он свято-о-ой. У святых не быва-ает имен. Он чжэньши. — Он подумал и сказал все-таки то, за что после, протрезвев и вспомнив, что молол, долго себя ругал: — Он за мной придет, он обеща-а-ал!       

***

      Как бы Вэй Ину ни хотелось просто встать на меч и убраться из Юньмэна к гуевой матушке, он теперь уже не мог этого сделать. Занимаясь с Оуян Цзычжэнем, он потихоньку расспрашивал мальчишку о том, как клану досталась резиденция и куда убрались остатки Цзян. Спросил и о наследнике покойной главы, но Цзычжэнь ничего о нем не знал и не слышал. Расспрашивать его отца Ванбэй не стал, не хотелось показывать свой интерес. Вместо этого он потащил Ванцзи и младших по винным лавкам и чайным, запинав все свои чувства в самый дальний уголок души. И слушал, так внимательно, как только мог и умел, наконец, получив подтверждение своим тревогам и опасениям.       Как ты ни старайся спрятать утопленника на дне озера — он всплывет либо гулем, либо трупом. Новость — трехмесячной давности, правда, — о том, что наследницы Цзян выкинули из клана приемыша покойной главы, все же дошла до его ушей. Посланный Хуайсану вестник вернулся с ответом: в Цинхэ Не Ян не появлялся и в окрестностях его не видели. Сердце Ванбэя глухо стукнуло и захолодило. Куда мог рвануть несправедливо обиженный мальчишка?       Три дня спустя, вызнав все, что только было возможно, байсюнди отправились из Юньмэна на север. Поразмыслив, Вэй Ин решил, что Ян, по привычке, мог бы встать на меч и отправиться в сторону Ланьлина. Если останавливаться во всех встречных городах, рано или поздно они наткнутся на след.       Летели не очень быстро, спускаясь на землю во всех мало-мальски попутных селениях, иногда делая крюк, если видели в стороне крупный посёлок или город. Спрашивали и на воротах, и в лавках — винных, конфетных и едальнях — следа не было.       — Либо его оставили без денег, и по какой-то причине он не вернулся к босяцким привычкам, но и Ночной охотой заработать не торопится, либо он просто поставил себе какую-то цель и… Да чтоб меня цзяго с девой спутали!       Он вспомнил. Вспомнил, что сам же Ян ему рассказывал — о невозможности мести за родную мать и себя самого, покуда он принадлежит клану, о том, что в самом деле хотел сделать с теми, кто обесчестил, изуродовал и практически медленно убил его мать, а его самого едва не сделал калекой.       — Я надеюсь, мы еще успеем! — Вэй Ин сорвался с места, заставляя и остальных поторопиться, и хорошо, что они просто шли по городу, а не сидели в какой-нибудь чайной.       В Куйджоу Сюэ Яна тоже никто не видел — ни на воротах, ни в лавках, ни в трактирах. Когда начали расспрашивать уже не конкретно про него, а про любые происшествия в городе, удалось кое-что выяснить: вроде недавно какой-то сумасшедший ломился в ворота резиденции Юэян Чан. Чем тогда закончилось дело, никто ответить не мог. Оставалось попытаться только узнать в самой резиденции. Синчэнь и Ванцзи — блаженные честные души — хотели было так и пойти в резиденцию среди дня, и Ванбэю пришлось ловить их за рукава.       День они следили за резиденцией, запоминая входящих и выходящих оттуда людей. На следующий — пошли искать их в городе.       — Но почему? — недоумевал любимый, да и братец А-Чэнь тоже смотрел непонимающе.       А вот братец А-Нин — понимающе щурился. Иногда Вэй Ин не мог понять, кто же из них старше, его все еще временами такой наивный Лань Чжань, или этот молодой воин, после исцеления силами Баошань-шеньсянь схватывавший все буквально на лету, подобно героям прошлого, способным провидеть грядущее и различать паутину связей между людьми и вещами, словами и поступками.       — Свинья, змея и птица, — усмехнулся Ванбэй, кивнув на разряженного, словно на праздник, юношу, хозяином вошедшего в питейное заведение.       Присмотревшись, точнее, «принюхавшись» своей ци, он поправился: уже далеко не юноша, этот человек был примерно его возраста, а видимость юности ему придавали отнюдь не большие духовные силы, как Ванцзи или его брату, к примеру, а какие-то косметические ухищрения. Ци же явно показывала преждевременное старение тела. Если же судить по одежде, то это был никто иной как сам наследник клана.       — Со мной идет А-Нин. А-Чжань, А-Чэнь, отправляетесь снять для нас комнаты.       С двумя благородными даочжанами, которые к тому же предложили угостить его, молодой господин Чан говорил охотно. В основном, конечно, расхваливал свой клан — скорее всего, он слышал что-то краем уха о саньжэнь в белом, и возомнил, что в его силах зазвать даосов в Юэян Чан в качестве адептов.       Аккуратными вопросами и вовремя подливая, удалось узнать, что в орден с месяц назад действительно ломился какой-то бродяга. Обвинял Чан Пина и его отца, самого главу Чан, в чём-то несусветном — Чан Пин особо не прислушивался. Куда делся потом? Да бросили в холодную, пускай поостынет, нечего на благородный клан напраслину возводить. Сейчас где? Этого Чан Пин не знает. Наверно, отец распорядился плетей выдать и выкинул. Да и вообще, что благородным даочжанам за дело до какого-то отброса? Пришлось попрощаться и отступить — не время было идти на открытый конфликт. Но они по крайней мере теперь точно знали — Сюэ Ян здесь был. А есть ли он здесь сейчас, Вэй Ин намеревался выяснить этой же ночью.       — Ты никуда не пойдешь один, — непреклонно заявил Лань Чжань, услышав, что тот намерен проникнуть в чужой клан как вор, ночью, вместо того, чтобы честно спросить.       Ванбэй мысленно посмеялся: он испортил праведного адепта Лань, испортил до мозга костей, ведь тот не сказал «Ты никуда не пойдешь». Он заявил, что пойдет тоже!       — М-м-м, хорошо. Но нам понадобится темная одежда. Лезть даже безлунной ночью куда-то тайком и в белом — несусветная глупость.              Купили одежду днём. Примерять начали — тоже, потому что Вэй Ин очень надеялся — и оказался в этом прав, что его вид в одежде, отличной от привычных уже белых ханьфу, любимому понравится.       Лань Чжань, увидев его в чёрном, сначала остолбенел. Наверное, это слишком уж ярко напомнило ему ученические годы, отличием были только седые волосы, привычно скрученные в плотный пучок, чтоб не мешались. Тогда, в юности, Вэй Ин носил еще алую ленту и небрежно затягивал ею волосы на макушке в высокий хвост.       — Гэгэ? Что такое? — Вэй Ин шагнул к нему, осторожно берясь за запястья.       Ванцзи от прикосновения отмер, заворожённо моргнул — и они оба в мгновение ока оказались на кровати. Лань Чжань привстал, посмотрел так, словно стремился впитать в себя всё что видел. Бережно провёл ладонями по лицу.       А Ванбэй понял, что не испуган — этот порыв любимого не привел его в состояние паники, и то, что он вот так над ним нависает, то, что он, Вэй Ин, сейчас не особенно контролирует ситуацию — больше не пугает. Он может довериться. Все могло измениться в любой момент, но ему казалось — не изменится. Он уже доверился.       — Гэгэ, скажи, когда ты понял, что влюбился? — он повернул голову и поцеловал не успевшую сдвинуться ладонь.       Ванцзи не стал отвечать словами — просто снова навис над ним, поправил руки и ноги самого Вэй Ина — чем его прошлое положение не устраивало? — и прижался почти всем телом. Шепнул на ухо:       — Помнишь?       Поза действительно казалась смутно знакомой. Но когда они могли лежать вот так? Разве что…       — Не может быть! И ты… Ты столько лет молчал? Молчал и твердил, что мы не друзья! Я тебя сейчас укушу! — возмутился Вэй Ин, вспомнив все-таки тот единственный раз, смутивший его самого до того, что он толком и не помнил, что нес, но боялся отпустить яростно вырывающееся тело лучшего ученика Гусу Лань. Он и сейчас обвил его руками и ногами, провокационно приподнял голову:       — Ты так рвался прочь из моих объятий, второй молодой господин Лань, неужели потому, что… — продолжить, как и исполнить угрозу про укушение не успел.       Лань Чжань заставил его замолчать, так, как должно быть мечтал ещё тогда, и ответил утвердительным «Мгм», только когда Вэй Ин совсем забыл, о чём вообще спрашивал. Но все же вспомнил, усмехнулся, запуская руки в разметавшиеся по спине любимого волосы, чуть потянул.       — А что бы ты сделал? Что бы ты сделал тогда, гэгэ-э? Если бы знал, что можно… все?       Взгляд Лань Чжаня на миг затуманился, сделался жадным, почти безумным, руки сжались крепче — Вэй Ин наблюдал за этими превращениями с восторгом, но потом тот разом успокоился, отступил. Прежде, чем Вэй Ин успел возмутиться, спросил:       — Ты уверен, Вэй Ин?       — Бесконечно. В тебе — как в себе. Делай, что захочешь, А-Чжань, тебе — можно все.       Он был уверен, теперь — действительно уверен, что справится, не поддастся панике, доверится полностью. Он не знал, откуда эта уверенность взялась. Может, накопилось за месяцы, может, прорвалось понимание, что уже столько лет — большую половину их жизней! — он мог полагаться на Лань Чжаня. В любой ситуации. Всегда.       — Действуй, гэгэ. Я твой.       И Лань Чжань действовал. О, как он действовал! Он всегда, в любую из их ночей, был страстен настолько, что Вэй Ин изумлялся: где прячутся все эти чувства днём, как его лицо может быть столь невозмутимо? Как оказалось — это было ещё не всё. Он и сейчас пытался сдерживаться — сжимать руки не так крепко, снимать одежду бережнее, а не срывать, как ему наверняка хотелось… Вэй Ин каждое его движение, каждый порыв принимал с восторгом, и Лань Чжань отбрасывал сдержанность так же, как их одежды. Хотя Вэй Ин и не преминул прошептать на ухо, алое и горячее, как зарумянившееся на солнце яблочко:       — Ах, Лань Чжань, гэгэ, будь со мной понежнее, прошу.       Можно было бы считать, что это его первый раз, но эти слова он проглотил, как горькую пилюлю, потому что правдой они не были. А лгать даже в угаре желания тому, кого любил, Вэй Ин не мог и не хотел.       Он отвечал на ласки, прислушиваясь к себе, и от этого, и от осторожности любимого, их игры тучки и дождя в этот раз казались немного неуклюжими, словно у подростков, и это неожиданно смешило, приходилось кусать губы и прятать смех. Словно в самом деле вернулись в прошлое, упали со стены и укатились в кусты. Очень комфортные кусты с мягким матрацем и подушками, ну, пусть.       — Лань Чжа-а-ань, а тебе хотелось тогда оставить на мне парочку следов?       Лань Чжань похоже, каждое его слово решил воспринимать как разрешение — и правильно сделал — и тут же прижался губами к его шее, впился зубами в плечо. Вэй Ин от неожиданности ахнул:       — Ай! — и всё-таки рассмеялся от полноты чувств, от того, как хорошо и правильно было всё происходящее: — гэгэ, ну ты же не собака!       Лань Чжань, извиняясь, прошёлся по следу языком. Спустился губами ниже, лаская ключицы и грудь, вновь приостановился, коснувшись своими широкими сильными ладонями бёдер.       — А-Чжань, мой любимый А-Чжань, тебе можно все, ну же! Гэгэ! — Вэй Ин сам приподнял бедра, не отводя от него взгляда.       Хотелось видеть каждое движение — но уже не затем, чтоб контролировать. Лицо Лань Чжаня цвело ярким румянцем, глаза так горели, что перед этим взглядом не устоял бы и Небожитель, а Вэй Ин был всего лишь человеком.       — Давай, гэгэ… Делай, что пожелаешь.       Это было совсем не так, как тогда, в каземате Пристани Лотоса. Не варварское вторжение во взятую штурмом крепость, а тихое проникновение лазутчика, который бережно и почти незаметно открыл ворота. Не было раздирающей, лишающей всякой воли и самоуважения боли и беспомощности, было потрясающее чувство полноты с лёгкой перчинкой — всё же боги воистину щедро одарили его возлюбленного! И всё время Лань Чжань смотрел ему в глаза, готовый прекратить не по первому слову даже, а едва заметит хоть тень неудовольствия на его лице.       — Мой… мой… — на что-то большее, чем выстанывать это, присваивать в который раз себе, Вэй Ина не хватало, только впиваться пальцами в плечи, выгибаясь, пытаясь стать еще ближе, забрать себе и в себя еще глубже, вплавиться в это сильное, такое сильное тело…       — Ты мой, гэгэ, люблю тебя! Двигайся, мне… не… не больно, ну!       А что от первого же толчка заскулил и задрожал — это было не от боли и страха, это было просто слишком хорошо, чтобы сдержаться. Слишком.       — По…це..луй меня!       Они забыли о талисманах, и желания сейчас что-то делать, хоть ту же печать тишины сплести, Вэй Ин не находил, потому просил заткнуть себя хотя бы так. Был уверен, что не будет тихим. Не с Лань Чжанем.              Судя по тому, как краснели и отворачивались младшие за ужином — не помогло. Да Вэй Ин и сам понимал, что там и одного только скрипа кровати — которую они изрядно расшатали — хватило бы, чтобы засмущать кого-то не очень искушённого. После этого вечера Вэй Ин сам от своего отражения в бочке чуть не смутился — его шею и плечи покрывали укусы, губы опухли, а на бедрах и ягодицах отчётливо отпечатались следы пальцев. Лань Чжань, отрезвев от страсти и увидев эту картину, чуть было не начал извиняться и клясться, что больше никогда!.. Вэй Ин спешно закрыл ему рот ладонью.       — Я. Этого. Хотел. И я позволил сам. Никогда не смей больше просить прощения за подобное, гэгэ. Твои следы, твои поцелуи на моем теле — это мое желание, и мне приятно их носить. Да, я даже заживлять не стану.       Над воротом ханьфу и сейчас отчетливо выделялись два самых ярких и крупных пятна, с обеих сторон шеи. Прикрыть их было невозможно — слишком высоко, и Ванбэй только распустил половину волос, чтобы хоть немного спрятать эти следы от чужих глаз. Но не от взглядов младших, которые старательно на его шею не смотрели.       Ужинали легко, перед вылазкой в чужое поместье наедаться было бы последним делом. А-Чэнь и А-Нин сидели, как на иголках, нервничали.       — Вы ждете нас здесь. Мы ничего не будем делать, только проверим, там ли А-Ян, и если он там — то заберем с собой.       — И это «ничего не будем делать», чжэньши? — хмыкнул братец Нин.       — Именно. Ни поджога, ни погрома, ни-че-го, — усмехнулся Ванбэй, и младшие слегка спали с лица, а Ванцзи и вовсе сравнялся цветом с одеяниями, припомнив, должно быть, надзирательный пост, где встретил Вэй Ина после его возвращения с горы Луаньцзан. За своих мстил он, бывший когда-то Ушансе-цзунем, с размахом и с чувством. Но не сейчас. Сейчас он чувствовал, что лучше действовать тихо: ему совсем не нравилось то, что они слышали по дороге сюда.       То, что на Сюэ Яна шла охота. Кому-то он был нужен, кроме них и Лань Сичэня. И если с дабайцзы все было ясно: тот тревожился, что юноша не закончил лечение и может получить искажение ци и разрыв меридианов, то внимание кого-то еще напрягало. Догадки, кого именно, были и очень не нравились Ванбэю.              В поместье Чан было тихо. Где-то с заднего двора доносилось ленивое перетявкивание собак — Ванбэй передёрнулся и на миг ближе прижался к возлюбленному, да иногда слышались от хозяйственных построек голоса слуг. В главном здании горело несколько окон. Они с Ванцзы пробежались по внешней стене — особо в Юэян Чан с охраной не мудрили, полагаясь больше на защитный барьер, взломать который Вэй Ину особого труда не составило — и примерно определились с типом постройки поместья, направившись сразу туда, где вероятнее всего держали заключённых. Обойти, точнее, усыпить охрану труда не составило, ее и было то — два адепта, и без того беспрестанно сцеживавших зевки в кулак. Оставив Ванцзи на страже, Вэй Ин быстро пробежался по узкому коридору, заглядывая за решетки, остановился у дальней: здесь чувствовался еще совсем свежий отголосок ци Сюэ Яна. Значит, в самом деле держали в темнице. Замерев, Ванбэй внимательно вслушался в эти тонкие отпечатки духовной силы, замечая в них нотки боли. Подавил всколыхнувшийся гнев и желание сделать что-нибудь нехорошее с теми, кто сделал больно его младшему. Пусть даже тот и не давал согласия на вступление в братство и вряд ли даст — он был его, Ванбэя, подопечным. Успокоившись, вернулся назад, жестом позвал Ванцзи следовать за собой и направился в жилую часть поместья, в вычурно и безвкусно украшенный дом, где должны были обитать хозяева. Там охраны не было вообще, только все те же стандартные, можно сказать, ученические печати приватности, которые он еще в бытность первым учеником снимал по одному щелчку пальцев.       Две черные тени скользнули в неосвещенный чженфан, миновали несколько залов и поднялись выше, ориентируясь на ци, ясно говорившую, что в поместье не спят два человека.       Бумажные двери не давали особого уединения, и Ванбэй с Ванцзи встали рядом с ними, прислушиваясь. Один из говоривших был им знаком — молодой господин Чан, Чан Пин. Второй, судя по голосу, был старше, и Чан Пин обращался к нему «отец» — значит, это был сам глава Чан. Ванбэй улыбнулся — им повезло, глава мог сказать что-то полезное.       Правда, сначала ни о чём интересном они не говорили — обсуждали внутриклановые дела, да глава наставлял великовозрастного наследника. Ванбэй порадовался, что с юности ему прибавилось терпения — ни в отрочестве, ни ещё во время войны засады он не любил, предпочитая стремительное нападение… Погрузившись в свои мысли, он едва не упустил начало по-настоящему полезного разговора:       — Отец, помнишь, мы слышали о Байсюнди? Я видел их сегодня в городе.       — Братство Уминшань? — в голосе главы Чан слышалось удивление. — И какого гуя им могло понадобиться здесь? Эти выскочки обычно промышляют на территориях мелких кланов или там, где никаких кланов вовсе нет.       Пришлось задавить смешок — глава Чан свой орден к мелким, похоже, не причислял. Потрясающее самомнение!       — Не знаю, отец. Видимо, действительно решили подзаработать на наших землях — расспрашивали меня, не происходило ли чего странного в последний месяц. — Мысли в голове молодого господина Чан пошли в удачном направлении, и и он спросил: — Кстати, отец, а что случилось с тем сумасшедшим, который месяц назад ломился в ворота и требовал поединка? До сих пор в холодной сидит?       — С чего это тебя вдруг заинтересовал этот щенок? Своих дел мало?       Ванбэй отметил, как резко похолодел тон главы Чан, напрягся и коснулся ладони Ванцзи, мол, слушай внимательнее.       — Да так, ничего, просто…       — Тебя о нем расспрашивали?       Ванбэй скрипнул зубами. Вспомнит или нет? Вопрос был задан вскользь, а наследник Чан к тому моменту уже был изрядно навеселе. Ожидания оправдались — молодой господин растерянно ответил:       — Не помню…       Глава Чан раздосадовано цыкнул, он, похоже, был о своём наследнике не самого лучшего мнения:       — Не помнишь, спрашивали ли — так забудь заодно, что он вообще был. К этому безумцу есть дело у ордена Ланьлин Цзинь, они его и забрали, и нам в это нос лучше не совать вовсе.       Ванбэй снова тронул Ванцзи за руку, показал: «Уходим» — и две тени неслышно покинули поместье Чан, как и пришли.              На постоялом дворе их, конечно, ждали, хотя Ванбэй и приказал ложиться спать. Но младшие сидели внизу, отпустив хозяина, пили чай и молчали, и так же молча подхватились с места, стоило войти.       — Его там нет. Идем отдыхать, с утра улетаем в Буцзинши. Ванцзи, отправь вестника брату: он будет нам нужен.       — Не в Ланьлин?       Ванбэй оскалился в неприятной усмешке:       — Там нас как раз и ждут. Но нам уже не по семнадцать лет, чтоб соваться с разгону в явную ловушку. Посоветуемся со старшими.       Уж Не Минцзюэ и Лань Сичэнь должны были знать, чего ждать от их названного братца.