Я вижу солнце

      Проходя очищение в обители Баошань-шеньсянь, Ванбэй обещал себе, что больше никогда не ступит на земли Юньмэна. Но исполнить это обещание оказалось не в его силах. Он мог бы отказаться прибыть сюда перед днем зимнего солнцестояния и церемонией поклонения Покровителю Севера. Но после судьбоносного — и смертоносного — совета в Юншэне братство Уминшань внезапно оказалось одной из достаточно влиятельных политических сил. Четыре человека, которым политика никаким боком не сдалась, и которые всеми силами избегали ее, все равно вознеслись на гребне этой грязной волны. И теперь, чтобы не быть погребенными в ее недрах, приходилось лавировать.       Ванбэй чувствовал себя так, будто по самые уши провалился в трясину. Он и в прошлой-то жизни старался не лезть в это все, но тогда у него не было выбора, Ушансе-цзунь был самым главным оружием в той войне, что более важно — оружием разумным и обладающим волей. В этот раз, хвала всем богам и Покровителям, оружием он не был. Но зато обладал знаниями, которые были утрачены в дольнем мире, сохранившись лишь в обителях небожителей и бессмертных, подобных Цзуши Шихунь.       Избранный преемником Цзян, многочисленный, пусть и не столь богатый, не слишком знаменитый и не особенно влиятельный клан Оуян, получив в качестве главной заботы оскверненное темной ци святилище Сюань-У, пометался в поисках решения и в итоге все же обратился к Гусу Лань за помощью. Ванбэй понимал, что не просто так орден Балин Оуян выбрал именно их в этом качестве, сработали многочисленные легкие намеки, едва заметные толчки, слухи. Все те рычаги и ниточки, за которые, как оказалось, довольно умело под руководством хорошего учителя смог потянуть глава Лань. Переиграв на этом поле Цзинь Гуанъяо, который отчего-то решил, что подкуп и шантаж будут действеннее. Ну а будущий дабайцзы, конечно же, порекомендовал главе Балин Оуян обратиться к братству Уминшань.       Да, их слава была уже целиком и полностью заслуженной. Они методично и тщательно очищали приграничные земли бывшего ордена Цишань Вэнь и пока еще не потерпели ни одного поражения и не запросили помощи ни у одного ордена, справляясь своими силами. Но одно дело — усмирить бывшее поле боя и отправить на покой и перерождение души людей, и совсем иное — очистить святилище и взбесившегося старого луна, отравленного чужим проклятьем гораздо сильнее, чем это ожидалось.       Сейчас Ванбэй с трепетом прошёлся по улицам своей юности — изменившимся, но вполне узнаваемым, и даже торговцев на уличных лотках кое-каких узнал, а вот они его — нет. И это было хорошо. Он старался думать о чем угодно, кроме своей жизни здесь, показывал младшим и Ванцзи образчики архитектуры юга Озерного края, вспоминал все легенды, всех выдающихся поэтов, заклинателей и просто людей, вышедших из лона Ляньхуа. Отвлечённые мысли помогали не сбежать тут же: слишком много воспоминаний было связано с Юньмэном. Когда-то, будучи глупым юнцом, еще даже не понимающим, отчего его на самом деле тянет к Ванцзи, он так хотел показать это все ему, выпить с ним лотосового вина или хотя бы чая, — он и на чай был согласен, лишь бы ему составили компанию! — а сейчас не плюнул на всё и не улетел обратно хотя бы в тот же Гусу только потому, что Лань Чжань бесстыдно держал его за руку. Держал его так, как крепкий канат держит хлипкую лодчонку на разбушевавшейся Янцзы.       Ванцзи, видимо, тоже вспомнил, как его полушутливо звали в Юньмэн:       — Когда-то ты сказал, что лотосы со стеблем вкуснее, чем без.       — И это правда, — заставил себя улыбнуться Ванбэй. — Но я не уверен, что еще помню их вкус. Так что воспоминания нужно обновить. Думаю, однажды мы прилетим сюда в сезон, наворуем лотосов и объедимся ими до упаду. Ворованные лотосы со стеблем точно-точно вкуснее купленных! Тс-с-с! — приложил палец к губам. — Даже не начинай. Ворованное всегда вкуснее. Особенно, когда три дня уже пуст живот, потому что ты нака…       Он осекся на полуслове, губы застыли в оскале, а не в улыбке. Он хотел уйти отсюда, сбежать, улететь, что угодно, лишь бы не будить вроде бы крепко спавшую память. Вот только он над этим был не властен, воспоминание проснулось от воздействия извне.       — А-Нин, А-Чэнь, А-Чжань, в этот раз вам придется справляться почти самостоятельно. Боюсь, боец из меня будет никакой.       — Что случилось, чжэньши?       — Он меня учуял…              Чтобы добраться до святилища, пришлось нанять лодку и долго плутать в переплетении узких проток, вспоминая путь. В свое время он наткнулся на это место совершенно случайно, и был здесь только однажды. Ему частенько приходилось стоять на коленях в храме предков, но вот к алтарю Сюань-У его не пускали — видимо, Юй Цзыюань опасалась, что Ляньлун-хранитель отреагирует на него как на старшего по крови Цзян, и откажется принимать отравленную кровь её детей. Что ж, он больше никакого отношения к Цзян не имеет, и алтарь его не примет, но и её детей на свете больше нет.       Старый хранитель его учуял. И даже то, что крови Цзян в нем больше не было, не помогло. Лотосовый лун знал кровь его матери так же хорошо? Мог ли Цзян Фэнмянь привести Цансэ к алтарю? Проклятье! Уже не требовалось даже вспоминать путь: его невыносимо тянуло вперед. В запахе стылой воды, из-за разбушевавшегося хранителя стоящей вровень с мостками Ляньхуа Ву, уже не проскальзывали, а доминировали ноты тухлятины, ила и гниющей рыбы. Ванбэй выпустил ци, прислушиваясь — раз его уже почуяли не было смысла таиться, зато стоило понять, что его ждёт.       Ляньлун был болен и смертельно отравлен, страдал и от того ярился, забыв о своём предназначении. До того, как Ванбэй выпустил ци, он был для луна лишь смутно знакомой фигурой — слишком уж отличался от того юного себя, которого хранитель мог учуять в тот раз. Но вот ци его луну была знакома, как Ванбэй запоздало понял — эту же ци он чуял когда-то от Цзян Ваньиня. Только грязную и отравленную. Убивающую хранителя и оскверняющую земли проклятьем. И почуяв её снова, лун сошёл с ума окончательно: они только ступили на мостки, ведущие к островку посреди озера, на котором на сваях возвышалось само святилище, как вода поднялась ещё выше, захлюпала под сапогами на досках.       Все достали мечи, почуяв в воде тёмную ци: старый дракон призвал гулей.       — Быстрее, надо добраться до храма! — скомандовал Ванбэй, и они поспешили — хотелось принять бой, когда под ногами будет хоть клок земли, а не водные бездны.       Не успели — первая тварь выскочила на них в паре чжанов от острова. Её уничтожили младшие, Ванбэй даже не заметил — он всеми чувствами тянулся вперёд, в святилище, где буйствовал страдающий Ляньлун. И если до того, ориентируясь лишь на чужие слова, Вэй Ин ещё надеялся, что его получится сдержать и очистить, то теперь понял: вариантов нет — старого хранителя придётся уничтожить.       — Нин, Чжань, Чэнь, прикрывайте.       Запел Ванбэй, наполняясь духовной силой, и Вэй Ин закрыл глаза, зная, что все равно не поможет: старый, знающий все обо всех обитателях Пристани Лотоса, дракон буквально вбивал в него видения и воспоминания, выстраивал иллюзии, стараясь запутать и затянуть его душу в лабиринт памяти, где удастся ее пожрать, перерождаясь уже во что-то намного опаснее.       — Ванбэй!       — Прикрывайте. За мной не лезть, — приказал он, взмахом меча посылая вперед волну ци, которая вырвала двери с кусками стен, разметала черепицу с надвратного козырька.       Хотя это были такие мелочи: деревянное, выстроенное из тонких легких планок, сплошь покрытых резьбой, строение взорвалось изнутри, разрушенное мощным телом. Когда-то лотосовый лун был действительно лотосовым: его чешуя переливалась всеми оттенками розового, сиреневого, лилового и красного, казалась сотнями лепестков, облепивших длинное гибкое тело. Когда-то его рога сверкали хрустально, как роса на листьях лотосов, а зеленая грива и хвостовой плавник были будто вырезаны из этих же листьев. Но сейчас это было бурое, покрытое гнойными язвами, с полуотвалившейся чешуей и рваными плавниками, существо, скорее походившее на разлагающийся труп дракона, чем на что-то живое. Мутные глаза источали не свет, а серо-черный туман, когти оставляли глубокие следы на подгнивающих досках. Ванбэй пожалел, что не может закрыть еще и уши: лун заревел, его пасть выпустила клубы того же серо-черного смрадного тумана. И бросился вперед, намереваясь одним щелчком могучих челюстей откусить заклинателю голову.       Ванбэй ушел от столкновения, меч прочертил по шее твари полосу, срывая чешую. Сложенная печать впилась под лопатку, но не причинила особого вреда, как и выброшенные талисманы. Стало ясно, что драться предстоит только мечом, Ванбэй был откован из звездного железа и мог противостоять порождению тьмы куда лучше, чем любое иное оружие. Но сперва следовало увести луна от святилища подальше, чтобы в пылу драки не ранить кого-то из братьев.       Дракон неуклюже развернулся и бросился снова, занося лапу со страшенными потрескавшимися когтями, Вэй Ин проскользнул под ней, ударил в брюхо, едва успел откатиться от хлынувшей сверху черной зловонной крови. Что-то щелкнуло в одном фэне от его руки, разрывая рукав дасюшена на тонкие ленты. Мелькнула мысль о том, что зря он не подвязал рукава, но кто же мог знать, что придется не усмирять и очищать хранителя, а убивать его?       Прыгать пришлось из положения лежа, Вэй Ин оттолкнулся от рога, обломав его наполовину, опустился на согнутый аркой бамбуковый ствол, послал в дракона меч, ударивший в нос. Тот и без того был разозлен, но теперь потерял последние крохи разумности и бросился за ускользнувшей добычей, взбивая мутную ледяную воду рваными плавниками.       Толком зацепить Ляньлуна никак не удавалось — мелкие царапины лишь злили его, хотя куда уж больше… Ванбэй чувствовал, что его самого их беготня изматывает. Он едва успевал уворачиваться от хранителя, на гулей его не хватало — оставалось довериться друзьям. Прыгать по стволам бамбука и веткам деревьев вслепую было чревато тем, что он свалится все-таки в озеро и…       Не стоило отвлекаться, и глаза открывать тоже не стоило. Видеть дракона можно было только духовным зрением, глаза тут были бесполезны, и он выпустил тварь из виду, а дальше было поздно: гигантское тело захлестнуло его от пояса до ступней, взметнулось вверх и ушло под воду, Вэй Ин только и успел — вдохнуть.       Кости трещали в усиливающейся хватке, и он перехватил меч обеими руками, вогнал его в верхнее кольцо, налег всем весом, тут же ощутив смыкающиеся на плече зубы. Ощущение того, что сейчас ему оторвут руку, было столь полным, что едва не заставило его закричать. Пришлось вспомнить, что он и под пытками не кричал. Боль прояснила сознание, куда-то на задний план отошли видения, насланные хранителем, зато пришло понимание, что делать.       Это не было чем-то из практик Темного пути, но стояло на границе с ним. Напитать своей ци кровь, превратить ее в огонь, в пламя, что не погасит никакая вода — и отправить в смрадную глотку, в сгнившее нутро некогда прекрасного духа-хранителя.       «Прости… И прощай».       Вода вскипела, обжигая, дракон забился в судороге, и Ванбэй все-таки лишился сознания от раздирающей плечо и всю нижнюю часть тела боли.       

***

      Те несколько дней, что Вэй Ин провёл без сознания, обернулись для Лань Чжаня отголоском кошмара — с тех пор, как возлюбленный пришёл в себя в обители, он ведь толком и не получал ран, только лечил прежние… Осознание, что Ванцзи не от всего может его защитить, даже когда очень старается, больно резануло по сердцу.       Ванбэй пытался его успокаивать с обычными своими легкомысленными улыбками, но от этого становилось лишь тяжелее — мало того, что не уберёг, так его ещё и утешали!       — А-Чжань, гэгэ, — Ванбэй цепко ухватил его здоровой рукой и не позволил отвернуться в очередной раз, скрывая покрасневшие глаза. — Мы ведь, считай, были на Ночной охоте, а там всякое может случиться. И я обязался вас защищать.       — Но я!..       — Не спорь. Я дал клятву шицзунь, что буду вас защищать. И не только младших, но и тебя. Ты — мое сердце, я знаю, как тебе сейчас больно и тяжело, но скажи мне, гэгэ, что бы ты сделал на моем месте? И я не о том, что ты бы тоже вышел на бой с искаженным драконом один на один, а о методах его убиения. Ты ведь помнишь, что наши духовные силы различаются по принятой стихии, и Воздух против Воды имеет мало шансов. Вэнь Нин мог бы попытаться, он тоже с Огнем в ци, но у него пока недостаточно опыта. Я сделал то, что был должен сделать. Ты меня вытащил, и не смей, просто не смей себя винить. Ты слышишь, гэгэ? К тому же… Я никогда тебя не оставлю. Я был уверен, что могу справиться.       Эти слова отдались теплом в сердце. Такие обещания — не уходить даже в смерть — редко удавалось сдержать, но им всё равно хотелось верить.       Тем более что поправлялся Вэй Ин стремительно: новые хозяева не успели даже толком вывезти то, что не было нужно ни им, ни ушедшим уже к тому моменту из резиденции остаткам Цзян, как он встал на ноги. И в тот же день попытался подбить их уехать из Юньмэна. Удерживать его пришлось в шесть рук, но всё-таки удалось, не с его ранами было срываться с места и нестись прочь от воспоминаний. Ванцзи поочерёдно с остальными старался всё время быть рядом с возлюбленным, не давать провалиться в память, которая настигала того при любом взгляде за окно: знакомые узоры на резных ставнях дома напротив, звонкий говор уличного торговца — казалось, абсолютно всё повергало его в уныние.       Впрочем, когда он действительно поправился и Братство приготовилось уходить, Ванцзи пожалел, что не поддался на провокации и не улетел из Юньмэна, схватив Вэй Ина в охапку, как только тот очнулся. К ним заявился лично Глава Оуян с подарками — хотя оговорённую плату за усмирение луна уже получил Вэнь Нин — и просьбой призвать нового. Вэй Ин попытался сходу категорически отказаться:       — Глава Оуян, Вода — не моя стихия, призвать хранителя может только сам хозяин земель или его наследник.       Наследник у клана Оуян был — мальчишка лет четырнадцати, то ли родившийся в последний год войны, то ли сразу после нее. Но это было и все, что Ванбэй о нем знал. Даже имя ему пока не называли, да он и не торопился узнавать, ни к чему.       — Бай-гэ Ванбэй, — глава Оуян смиренно сложил руки и поклонился снова, и Ванцзи мимолетно подумал: а стал бы он так говорить и кланяться, если б знал, кто перед ним? — Этот ничтожный должен признать, что управлением стихией в должной мере не владеет. Но если бы вы взялись обучить моего сына…       Удержать лицо Ванбэю было явно трудно.       — Я?!       Нет, Ванцзи знал, что возлюбленный учил детишек в обители, и это давалось ему легко и приносило радость. Любое общение с детьми ее приносило: чистые души, еще так мало запятнанные пороками, были для него, как поток теплого ветра для разгорающегося костра. Но чтоб он чему-то учил клановых?       — Этот ничтожный смиренно просит вас, чжэньши!       О боги всех небес!       — Я не уверен, что до праздника…       — Ванбэй, если ты не хочешь, мы улетим, — вмешался Ванцзи, видя, что любимый растерян и не находит слов для отказа.       Повисло молчание, и Ванцзи следил за тем, как Ванбэй, не отдавая себе отчета о действиях, тянется к флейте и начинает крутить ее в руке, разрабатывая пальцы.       — До праздника — шесть дней. Если за четыре, самое большее — пять, у меня не выйдет дать молодому господину Оуян основы — придется ждать еще год.       Так и договорились. Молодой господин Оуян зримо сиял и трогательно краснел, называя Ванбэя «наставник» и искренне пытался чему-то научиться. И у него даже получалось — парень был, возможно, и не самый талантливый, но очень старательный. Вэй Ин после занятий с ним то светлел лицом — милый, тонко чувствующий юноша явно пришёлся ему по душе, то наоборот смурнел и чуть ли не ругался. Ванцзи его понимал — ему самому Оуян Цзычжэнь нравился… И не очень нравился его отец. И то, что этому милому ребёнку предстоит. Быть главой клана, тем более — того, который в будущем должен заменить великий — тяжёлая и неблагодарная работа, масштаб которой Ванцзи вполне представлял благодаря брату. Причём Сичэня готовили к этому с детства, но и его, как он сам признался при встрече, едва не сломало предательство того, кого он считал другом. Цзычжэнь же был много наивнее дагэ, который в четырнадцать уже понемногу помогал дяде в управлении кланом. У молодого господина Оуян в его четырнадцать на уме были в основном сказки, ночные охоты и красивые девушки…       Впрочем, в этом юноша был похож на отца — главой ордена тот был сносным, но не более. Ванцзи искренне сочувствовал Сичэню, который должен будет направлять эту дубовую голову все ближайшие годы — глава Оуян был человеком слишком уж управляемым и подверженным стадному чувству для того, чтобы быть по-настоящему хорошим главой. Таким можно было бы сделать Оуян Цзычжэня, но…       — Я не могу, не хочу и не буду оставаться в Юньмэне, — резко отказался Ванбэй, только услышав начало предложения.       Каким бы там главой и отцом ни был Оуян Линсянь, не заметить того, насколько быстро и сильно привязался его наследник к чжэньши, он не мог.       — Но несколько рекомендаций дам. Молодой господин Оуян прекрасно усваивает информацию, однако, если в будущем вы хотите, чтобы он стал сильным главой ордена, придется что-то сделать с его чувствительностью. И я сейчас не говорю о том, что ребенка нужно третировать, запретить заниматься рисованием и ограничить посещение театральных постановок, хотя вот последнее — пожалуй, было бы можно. Юноше со столь тонко чувствующей и нежной душой требуется взрастить недюжинную силу духа, чтобы обуздывать порывы. Пока это еще не поздно сделать. Я мог бы посоветовать вам отправить его в Гусу, и не на один год, а минимум на три. Но понимаю, что сейчас как раз возраст, когда идет обучение именно наследника клана и ордена.       Он помолчал, задумчиво кусая губу, и Ванцзи решил вставить свое слово, вспомнив, кто мог бы помочь в таком нелегком деле, применяя методики шицзунь Баошань:       — Если глава Оуян сможет отыскать в Цзянху двух людей… Понимаю, что это будет нелегко, и даже приблизительно не могу назвать вам, в какой провинции их можно было бы искать… Но это был бы хороший выход — пригласить их, как наставников. Они оба учились в том же монастыре, где постигали дао наши младшие братья и восстанавливались после войны мы с братом Ванбэем.       Конечно, глава Оуян ухватился за это предложение руками и ногами. Вот только Ванцзи в самом деле понятия не имел, куда направили свои стопы супруги Бао после того, как сошли с горы и передали в Буцзинши его письмо. И не знал даже того, живы ли они сейчас: тому минуло уже десять лет! Он отправил все-таки вестника главе Не с вопросом, помнит ли он Бао Кухэя и Бао Луянь. Ответ — ожидаемо, от Хуайсана, — не заставил себя долго ждать: тех, кто принес долгожданную весть от Ванцзи и Вэнь Нина, госпожа Не всячески обласкала и уговаривала остаться в Цинхэ, но они хотели сперва посмотреть мир. Сколь она помнит, да и сам Хуайсан, жадно выспрашивавший у них все, что только было возможно, сперва они собирались отправиться с севера на юг.       Впрочем, это было уже не их дело — братство Уминшань, конечно, в своих странствиях с удовольствием поищет бывших соучеников и передаст им весть, но время обучения молодого господина Оуян истекло. Единственная уступка, на которую был согласен Ванбэй — поприсутствовать на ритуале призыва, причём заслуга в этом была не главы Оуян, а Цзычжэня, у которого глаза наполнялись слезами при словах о расставании и дрожали коленки — при мысли, что у него не выйдет призвать Луна. Хотя Вэй Ин и уверял его, что всё будет в порядке.       

***

      В день празднества все собрались на том же островке — уже расчищенном от последствий сражения, с восстановленным, пахнущим свежим лаком и стружкой святилищем. Ванбэй крепко держал Ванцзи за руку и явно жалел, что поддался на уговоры. Ванцзи, смотря на нервничающего возлюбленного — тоже жалел.       Ритуал призыва на самом деле был прост, как и все древнее, пережившее своих создателей. И состоял из трех последовательных компонентов: медитация-песнь — жертва — привязка. Песнь призыва изучали воспитанники Баошань, но так же она хранилась в каждом клане, связанном с хранителями. Убираясь из Пристани Лотоса, остатки клана Цзян не посмели забрать с собой этот символ утраченной власти только потому, что не смогли: пришлось бы выворотить плиты во внутреннем дворе чженфана, на которых были высечены знаки еще древнейшего письма чжуань. Расшифровать их без ошибок стоило труда, но с помощью Сяо Синчэня они справились, а юный Цзычжэнь заучил песнь наизусть, потратив пару бессонных ночей.       Помочь ему отрешиться от сдержанного шелеста голосов ни Ванцзи, ни Ванбэй сейчас не могли: либо справится, либо нет. Но, кажется, юноша в кои-то веки обрел должную твердость духа и смог погрузиться в медитацию — его голос, сперва дрожавший и норовивший «дать петуха», обрел глубину и зазвучал так, как полагалось, разносясь над водами озера и не затухая в кронах деревьев.       — Молодец, — шепнул Ванбэй, крепче сжимая руку Ванцзи. — Теперь призови стихию, направь ци вовне…       Они оба знали, что за ритуал юноша поплатится долгим и болезненным восстановлением: такой выплеск ци ослабит его, возможно, перенапряжет золотое ядро, но, если новый Хулун откликнется, в его силах будет помочь юному мастеру-хранителю восстановиться быстрее.       Цветами ордена Балин Оуян были темно-лиловый и черный, символом — цапля, и молодой господин в парадном пао, стоящий на самом краю островка с раскинутыми руками, походил на готовую к полету птицу. В духовном зрении от него струилась сила, словно чистая вода, растекающаяся из едва-едва пробившегося родника. Воды озера, слегка подернутые ледком после ночного заморозка, колыхнулись, плеснули в берег.       — Пора, А-Чжэнь, — так же шепотом, почти не размыкая губ, произнес Ванбэй, и, хотя юноша не мог его слышать, он сделал то, что нужно: вынул из рукава длинный, похожий на перо или рыбий плавник, нож и бестрепетно взрезал свою ладонь, вытягивая ее над водой.       Для обычных людей ничего не происходило, но для тех, кто, как Ванцзи и Ванбэй, и их младшие братья, сейчас использовал духовное зрение, из воды вынырнула усатая, увенчанная короной из острых шипов, голова. Этот Хулун был явно не лотосовым: черная чешуя таила в себе зеленые отблески, а грива походила на жесткие листья осоки, с легкостью рассекающие неосторожную руку. Дракон шумно принюхивался, и Ванцзи понял, что возлюбленный сейчас напряжен куда больше, чем ранее, словно готов броситься вперед и закрыть собой мальчишку, если Хулун проявит агрессию. Его пальцы, сжимавшие ладонь Ванцзи, дрогнули и расслабились лишь после того, как дракон вытянул язык и мягко лизнул рану, залечивая ее и принимая кровь нового рода. И снова дрогнули, когда лун, перевернув ладонь уже ощутимо теряющего силы юноши, что-то уронил в нее.       — Жемчужина… — тихо выдохнул Ванбэй, улыбнулся и потянул Ванцзи и младших прочь.       Им больше нечего было здесь делать.