Я вижу солнце

      Казалось бы, только началось лето, но время в хлопотах и заботах промчалось так быстро, что никто не успел опомниться, а уже пролетел сорочий праздник — Цисицзе, и до праздника урожая оставалось совсем немного времени. А после него был назначен очередной Совет орденов, совмещенный с очередной большой облавной охотой. Приглашения уже были высланы, отряд Цинхэ Не готовился к тому, чтобы показать себя на этой охоте. И четверо даочжанов тоже готовились к визиту в Гусу Лань, где в этот раз по жребию выпало проводить охоту, а потому и Совет.       Не забывали они и о помощи второму господину Не, отыскав для него самый богатый янской ци уголок в Буцзинши и обучая правильной медитации, выправляя потоки ци и искореженные, истончившиеся меридианы.       — Два-три года каждодневной работы, тренировки и медитации — и ты вернешь себе уровень до срыва, а потом и превзойдешь его. Но тебе, конечно, не саблей махать.       — Предлагаешь переучиться под цзянь?       — Под один из легких его вариантов. Тебе даже мой Ванбэй будет тяжел, а он легче, чем Суйбянь.       — Кстати, о нем. Не желаешь вернуть меч?       Ванбэй покачал головой. Он даже в руки Суйбянь не взял, не стал проверять, распечатается ли меч, почуяв его душу.       — Имело бы смысл, если б я возвращался под своим старым именем. Но Вэй Усянь, Повелитель Мертвецов и Ушансе-цзунь, умер тринадцать лет назад, о чем поведала его душа, призванная заклинателями на горе Байфэн. Разве не так? А я Не, Не Ванбэй, младший брат Не Хоувэя, после бойни в Безночном Городе бывший серьезно раненным и долгое время восстанавливавшийся в отдаленном монастыре. Где и познакомился с еще тремя праведными даосами, проникся их мечтами и решил организовать свой собственный орден.       — Ты в самом деле собираешься это сделать? — удивленно спросил Хуайсан.       — В самом деле. Но сперва нужно заявить о себе, и где же это сделать лучше, как не на облавной охоте?       В последние два месяца они с Лань Чжанем ходили на Ночные охоты и брали с собой младших, натаскивая их именно что в охоте на нечисть. О четырех даочжанах уже потихоньку судачили люди, а ведь они не ограничивались территориями Цинхэ Не, углубляясь и в земли малых кланов, лежащие между Цинхэ и территориями, ранее принадлежавшими Цишань Вэнь. Оттуда все эти годы сплошным потоком шла нечисть, которую по мере возможностей выбивали отряды крупных кланов, помогая своим слабым сородичам, но этого было все равно недостаточно.       — Когда начнем свой путь, как орден, отправимся в Цишань. Если и искоренять зло, то начинать нужно с его рассадника. Я ведь не ошибусь, если предположу, что никто не озаботился очистить Безночный город? И вряд ли его хотя бы охранным кругом обнесли, как Луаньцзан?       Хуайсан аж руками всплеснул:       — Ин-сюн, да ты рехнулся?! Там ведь и погибнете, и косточек не отыщем, чтоб похоронить! Ин-сюн, затем ли ты вернулся к жизни?       Ванбэй рассмеялся, покачал головой:       — Считаешь меня безрассудным, Сан-ди? Но это не так. Я ни за что не потащил бы в пасть к демонам своих младших. Оставим пока эту тему. Вернемся к тебе и твоему совершенствованию. И к тому, что тебе нужен легкий меч, что будет тебе по руке. Я хочу перековать Суйбянь. Его металл превосходен, но судьба незавидна. Хочу дать ему новое рождение, ты же дашь ему имя — и тем очистишь его дух. Он будет верен тебе.       Хуайсан, зардевшись, низко поклонился, и пришлось ловить его под локти, тихо ругая за эту неуместную вежливость.       — Никогда больше не делай так! Уж лучше обнимай, все приятнее.       — Правда? Тебе правда приятно будет, если...       — А. Вот где сяньли закопан... Понимаю тебя, Сан-ди. Да, мне будет приятно. Приступы паники еще случаются, но я работаю над этим.       Оба помолчали, без слов понимая друг друга. Ванбэю было искренне жаль своего друга, и в то же время он восхищался им: за все то время, что они учились в Облачных Глубинах, Хуайсан ни разу не дал понять, насколько же ему трудно выносить чужие прикосновения, особенно внезапные.       — Все пройдет со временем, — слегка сжав его руку, ободряюще улыбнулся. — Раны души затянутся, просто позволь Хоувэю доказать тебе свою любовь. Вместе справляться легче, поверь моему опыту.       Поразмыслив, он все же решился рассказать Хуайсану, какие ограничения выдумала для Ванцзи Баошань-шеньсянь.       — Только это не помогло. Я узнал Лань Чжаня сразу же, как только коснулся его. Удивился, помнится, страшно: мы ведь не были даже друзьями, во время учебы он постоянно отталкивал меня, а во время войны доставал нравоучениями по поводу Темного Дао. Но все же... то, что он оказался рядом вместе с Вэнь Нином, заставило меня вспоминать и думать. И чем больше я думал, тем яснее понимал причины, по которым А-Чжань все это говорил и делал. В конце концов я пришел к пониманию и принятию и его, и своих чувств. У меня не было выбора: первые годы в обители я был беспомощнее слепого котенка, и он был тем, кто ухаживал за мной. Я знал, что могу ему доверять — и доверял. Любовь родилась из всего этого. Я не знаю, когда сам Лань Чжань пришел к ее принятию, но я чувствовал его любовь с первого мига, как очнулся. Как тепло, как исцеляющую ци, которой он окутывал меня постоянно, как нежность, которая затягивала раны моей души.       — Значит, мне нужно довериться?       — Сан-ди, ты уже ему доверяешь. Просто позволь себе это доверие отпустить, почувствовать его. Хватай Хоувэя, улетайте в любой город, кроме Цинхэ, там завяжи себе глаза и позволь ему вести. И сам все поймешь, — усмехнулся Ванбэй.       Хуайсан уходил от него в глубокой задумчивости. А на следующий день исчез вместе с Не Хоувэем на неделю. И когда оба вернулись — Ванбэй готов был орать от радости и прыгать как сумасшедший, тиская всех, кто не увернулся: золотое ядро дорогого друга перестало едва-едва дрожать, разгорелось пусть пока и слабо, но уже ровно. И главный меридиан, соединяющий все даньтяни, окреп и перестал походить на гнилую бечевку, завязавшуюся десятком узлов.              К концу подходила и работа над двумя золотыми фучэнь, которые станут для клана Не спасением от причины их искажения ци. С правильно подобранными заклятьями, с усиливающей воздействие рукоятью из черного нефрита, сплошь изрезанной печатями и строками священных сутр, каждая такая фучэнь могла перебить слишком жесткую привязку духа сабли и души хозяина-заклинателя. Правда, это все-таки был не сам Цюню, а потому процедуру требовалось повторять, но не чаще чем раз в пять лет максимум, или раз в год минимум — для самых сильных сабель. Глава Не, узнав о том, что его наследникам придется привыкнуть к еще одной обязанности, только закатил глаза: еще одна зарубка на репутации клана. Хотел было воспротивиться идее, что Не Сули придется делать это тоже, но Ванбэй уже знал, что на это ответить:       — Если бы можно было сделать одну фучэнь, я бы так и сделал. Но они близнецы, и только объединенными силами смогут справиться с привязкой. И — мой глава, когда-нибудь людям придется свыкнуться с мыслью, что у клана Не будет двое глав одновременно. Лучше им начинать это делать прямо сейчас, и тогда к моменту, когда вам окончательно настогуеет протирать трон под головой Таотэ и зарываться в бумаги, не будет проблем с их принятием этого самого трона.       — Хитрый хулицзин, — хмыкнул Не Минцзюэ, на что Ванбэй только лукаво сощурился, соглашаясь.       

***

      Лань Сичэнь последовал совету брата, высказанному в пятом письме, что он получил. И даже не слишком долго искал для себя супругу. Это его трепетно и безумно влюбленный А-Чжань мог желать всем вокруг отыскать свою любовь и родственную душу. Сичэнь же прекрасно понимал, что после предательства того, кого он считал своей родственной душой, полюбить он не сможет, наверное, больше никогда. И потому согласился на предложенный дядей вариант, тем более что девушка ему понравилась. Ло Цинъян не была тихой и покорной, даже удивительно, что дядя сам ее предложил. Может, так он искупал вину перед своим старшим братом и Ванцзи? Сичэнь не старался влезть в его мысли, ему было достаточно того, что теперь он во всем мог положиться на Лань Цижэня, обратиться к нему за советом и даже немного — в рамках вежливой беседы — поспорить, отыскивая компромиссы меж правилами, догмами и требованиями нового времени.       С женой они жили... спокойно. Именно этим словом он мог обозначить то, как изменилась его жизнь с появлением в ней Мянь-Мянь, а потом и маленькой А-Юнь. Дочка росла на удивление тихой, просто таки идеальной Лань. Его маленькое Облачко, отрада души. А буквально на следующий день после возвращения брата супруга обрадовала новостью, что через положенный срок он станет отцом во второй раз. Словно Судьба сжалилась и решила осыпать его подарками за долготерпение.       Вот только от одного из этих подарков он отказался бы с радостью, отдав в придачу и половину души, если бы было возможно.       С того дня, как он предложил забрать Цзян Чэнмэя в Юншэн, что-то перевернулось в его душе. Или срослось? Или, наоборот, разбилось окончательно? Он не понимал и сам, просто этот потерянный мальчишка, робко тянувшийся за редкой лаской, чем-то отчасти напомнил ему того Мэн Яо, которого он встретил в своем бегстве от Вэнь. Тогда в нем была искренность? Или нет, и уже тогда Яо увидел в наследнике Лань ступеньку и шанс подняться повыше? Как же больно было это вспоминать, будто каждый совет не возвращал ему эти мысли стократ, допьяна поя ядом несбывшегося!       Но в Цзян Яне не было второго, третьего, десятого дна. Он был злым, язвительным, жестоким, но честным юношей. Он не скрывал того, что презирает и ненавидит — и не скрывал причин. Он искренне восхищался Не Ванбэем во всех его ипостасях, даже той, жуткой и темной, которую сам Ванбэй давно убил и похоронил в глубинах памяти (и воскрешать категорически не желал). А уж ту, в которой этот человек представал сейчас — «чжэньши», временами задумчиво-спокойного, как тихая река, временами суматошно-буйного, как в тот год в Юншэне, искрящегося совсем юным задором и энергией, — эту ипостась он просто боготворил и готов был рассказывать часами, каков его кумир, даром что знал его от силы пару недель.       Обнаженной, лишенной брони и кожи душой Сичэнь чувствовал: это не влюбленность. Это именно что восхищение, это поклонение перед кумиром, божеством. Но разве от этого ему становилось легче? Ничуть! Он... завидовал? Как недостойно! Но будучи честным с самим собой, он признавал — да, завидует. Ему бы хотелось увидеть в чужих глазах хоть толику этого восхищения, адресованного ему. Что он мог сделать, чтобы его заслужить? Или он просто был не тем человеком, который одним только существованием уже заслуживал хоть немного любви? Или он снова совершал ошибку, отворачиваясь от того, что уже имел, в погоне за несбыточным? Ведь у него была, была уже безоговорочная любовь его сяоди Чжаня, было уважение и тихая нежность Мянь-Мянь, было столь же безоговорочное обожание малышки А-Юнь, восхищение и уважение адептов ордена и членов клана, был дядя, который эти тринадцать лет, иногда наступая на горло своим принципам, поддерживал его начинания. Так почему же ему все мало? Он настолько жаден?       Стоит ли запретная, как ни крути, любовь того, чтобы рисковать всем, что он уже имеет?       Лань Сичэнь не мог, не мог, даже скрепя сердце, поклясться, что выбросит из мыслей это дикое желание любить и быть любимым. Эту зависть. Эту больную, неправильную, рвущую и режущую тысячами порезов, как казнь линчи, мечту. Но он мог пообещать самому себе, что ни взглядом, ни жестом не покажет ее никому. Пусть душа исходит кровью, об этом никто не должен узнать.       Особенно — злой и недолюбленный юноша с глазами цвета ненастного утра, которого так хочется просто обнять.