Я вижу солнце

      Вэй Ин смотрел на макушку плачущего на его груди друга и словно еще раз переживал свою очищающую медитацию, только теперь вылавливая в событиях все, что было связано с кланом Не. Это было достаточно легко, ведь ему не требовалось пересматривать свою жизнь с самого начала, довольно было вернуться мыслями в тот день, когда они приехали в Гусу и вошли в Юншэн Буджичу. Хрупкий, изящный, кажущийся немного болезненным юноша с неизменным веером и очень внимательным взглядом поверх белого шелка, расписанного в манере «фэнхэюнь». Даже стандартные белые одежды на нем выглядели изысканно, в то время как на остальных казались тем, чем и были — униформой учеников.       Вэй Ин теперь видел за робостью — сильную волю, за кокетством — цепкое внимание, за рассеянностью — острый ум. Хуайсан был гениальным актером, так чутко играя незаинтересованность, лень и изнеженность, что обманывались все, абсолютно все.       Но сейчас... Сейчас он был настоящим, без масок и притворства. Маленький хрупкий герой, сделавший так много для счастья своих родных и близких. Вэй Ин даже не сомневался: его состояние — результат какого-то подвига на ниве именно этой заботы о клане, о семье.       — Не-сюн, мы все исправим, обещаю, — сказал он, подхватывая Хуайсана с одной стороны и позволив Ванцзи так же подхватить его с другой. — Но сейчас идем. Мне не терпится встретиться с остальными. И ты ведь познакомишь меня с братом?       — Обязательно! Хоувэй... он понравится тебе, вот увидишь!       — Верю, Сан-ди, верю, — улыбнулся Вэй Ин, и они пошли к чженфану, откуда уже слышался зычный бас Не Минцзюэ.              В просторной трапезной собрались все, кто был так или иначе посвящен в тайну пребывания Вэй Ина в сонме живых. Он смотрел и отмечал, что Чифэн-цзюнь, то есть, глава Не, выглядит весьма неплохо, словно не прибавил ни дня после того Совета, разве что в движениях убавилось порывистости и ярости, появилась некая вальяжность, как у сытого и благодушного сяньли, возлежащего на груде костей своих жертв. Вэнь Цин, госпожа Не, рядом с ним казалась изящной кахолонговой статуэткой, рождение близнецов ничуть не повлияло на ее фигуру, разве что придало еще большей женственности и смягчило резкие черты. Не Хоувэй, его старший кровный брат, оказался на удивление похожим на Не Минцзюэ, точно его чуть более младшая копия, к тому же, он был старшиной гарнизона Буцзинши, и это отражалось в его поведении и внешности. Сколь понял Вэй Ин, в свои тридцать пять он все еще был одинок и не торопился обзавестись семьей. Но от глаз Ванбэя не укрылось то, с какой заботой и тщательно спрятанной тревогой его дагэ поглядывает на Не Хуайсана. Отметив это и отложив размышления на потом, он обратил внимание на близнецов, встретился взглядом с одинаковыми золотисто-зелеными глазами и улыбнулся: эти дети ему понравились с первого мгновения. Найти с ними общий язык будет нетрудно.       — Эргэ прибудет в ближайшее время, вестник до него уже долетел, — сказал Хуайсан, опуская руки на подлокотники кресла, поставленного рядом с креслом брата с другой стороны от места его супруги. — Вэй-сюн, не представишь ли нам своего спутника?       Изо всех присутствующих неизвестным для остальных оставался только Сяо Синчэнь, и Вэй Ин назвал его имя, прибавив, что тот — его шишу по матери.       Буквально пару фэнь спустя он услышал торопливые шаги, даже, скорее, бег, и в предупредительно распахнутые стражами двери ворвался Лань Сичэнь, похожий на бога грозы в своих клановых одеяниях, клубящихся вокруг него бело-синим облаком. Все единодушно простили ему попрание правил и норм вежливости, когда он, не говоря ни слова и не глядя даже ни на кого, ринулся к брату, сделавшему шаг вперед, распахнув руки. Кому другому то горячее объятие, что досталось Ванцзи, переломало бы все кости, но Лань Чжань был крепче стали и ответил взаимностью. От Вэй Ина не укрылось то, с каким затаенным страхом глава Лань окутал брата своей ци, и как мяо спустя разгладилось и даже засияло его лицо, когда он ощутил ровное мощное биение золотого ядра Ванцзи. То, что тот видит, он понял еще от дверей залы, и сейчас с его души свалился последний тяжелый камень.       Вэй Ин старался не прислушиваться к горячечному шепоту, которым сопровождалось это объятие, считая, что братьям Лань стоило бы дать немного времени наедине, как и Вэнь Цин с А-Нином. Впрочем, брат и сестра Вэнь оказались на удивление сдержанными в выражении своих чувств. Было ли это связано с тем, что Вэнь Цин изначально не питала никаких надежд на возвращение Цюнлиня и смирилась с ним? Должно быть, она все еще не могла поверить в то, что он рядом. Просто ее взгляд не отрывался от брата, а руки стискивали подлокотники так, что Вэй Ин не удивился бы, тресни те под этими тонкими пальчиками, как трухлявый сухой бамбук, а губы то и дело повторяли его имя — почти беззвучно, но Ванбэй все равно слышал.       Обостренный слух был его преимуществом и проклятьем одновременно, хотя шицзунь и говорила, что со временем эта особенность сгладится, ведь зрение вернулось, и в ориентировании на слух больше не будет нужды. Но он все еще не привык к тому, что может видеть, и большую часть времени проводил с закрытыми глазами, по-прежнему используя остальные чувства. Он мог услышать сердцебиение каждого человека в этой комнате, сосредоточившись. Но прямо сейчас он хотел бы услышать, что ему делать теперь.       Ему казалось, что долгий-долгий путь, начавшийся в зале Несравненного изящества Цзиньлин Тай, закончился здесь, ожидаемо, но совершенно неожиданно. И он, словно все еще слепой, потерял руку своего поводыря, заблудился в пространстве и растерян. Стоило этой мысли оформиться, стоило мимолетному страху коснуться его чувств, как произошло нечто удивительное: будто железные крошки к черному камню цыши, к нему шагнули младшие, в мгновение ока оказались рядом Ванцзи и — что совсем уж странно — Не Хоувэй и Цзян Чэнмэй.       — Ванбэй?       — Чжэньши? — на три голоса.       — Брат?       Ощутив разом прикосновения пяти рук, словно ориентиры, сигнальные огни и надежно протянутые над пропастью канаты, он выдохнул, засмеялся, отпуская страх.       — Все хорошо. Я...       — Ты дома, брат, — осторожно притянув его к себе, совсем не тихо прогромыхал Не Хоувэй. — Не думай даже сомневаться.       — Довольно болтать, еда стынет, — возмутился глава Не, явно не особенно понимающий, что вообще стряслось и почему бы не сесть, наконец, за столы и не воздать должное обеду, а потом уже говорить.       Вэй Ин — или, скорее, уже окончательно Не Ванбэй — согласно кивнул и шагнул к столу, на который ему недвусмысленно указал его брат.       Наличие кровного, да еще и старшего брата пока с трудом укладывалось в его голове. За время пути от Чжуяна до Цинхэ он еще не успел привыкнуть к тому, что, спустившись с горы Баошань-шеньсянь, не будет человеком без рода-племени. Что к этому миру его притянут сразу же десятки незримых нитей: кровная связь с кланом Не, никуда не девавшаяся дружба, связь с кланом Лань через их взаимные чувства с Лань Ванцзи, стихийно и внезапно возникшая связь с Цзян Чэнмэем, для которого он с первого же дня стал «чжэньши», и юноша от этой связи отказываться явно не собирался.       Молча вкушая пищу, он пытался разобраться в том, что чувствует. Ему требовалось время и медитация, чтобы упорядочить все открывшееся, привести взбаламученные чувства в ставшее уже привычным состояние кристальной ясности. Но медитировать прямо сейчас было бы невозможно, от него ждали рассказа, как прошли эти годы, он и сам хотел бы узнать, что и как изменилось в дольнем мире. В его мире — пора было отвыкать называть его «дольним».       Ванбэй знал, что после трапезы будет долгий и обстоятельный разговор, и потому продумывал, что он имеет право сказать, а о чем следует молчать. За этим занятием почти не заметил, как пиалы с простыми, но сытными блюдами, традиционными для Цинхэ Не, сменились изящными — не иначе влияние Хуайсана — пиалами с чаем и подносами с изысканными сладостями. Обняв свою ладонями, он покачал ее, любуясь бликами в золотистой жидкости, и перевел взгляд на главу Не и его брата.       — Этот, именем Ванбэй, от всего сердца благодарит тех, кто подарил ему вторую жизнь. Да преумножатся годы вашей жизни многократно и да пребудет счастье в вашем доме вовеки! Благословение небес и Всемилостивой Гуаньинь да осенит вашу жизнь.       Поднявшись, он медленно и торжественно поклонился сперва Не Минцзюэ, затем Лань Сичэню, Хуайсану и всем остальным.       — Мой долг...       — Не Ванбэй, никаких долгов меж родичами по крови, — громыхнул Минцзюэ, салютуя ему своей чашей.       — Не Ванбэй, никаких долгов меж соратниками, — с мягкой улыбкой вторил ему Лань Сичэнь.       — Этот Не Ванбэй был всего лишь рядовым бойцом в кампании Низвержения Солнца, — усмехнулся Ванбэй.       — Что не умаляет ваших заслуг, господин Не, — кивнул Сичэнь, принимая его ответ.       Неловкость все еще чувствовалась, оседала легкой горечью на корне языка. Ванбэй терялся, не зная, как начать разговор, с чего его стоит начать. Его спасли дети, а с детьми ему всегда было легко и просто найти общий язык, точки соприкосновения и интересы. Какие-то пол-сяоши спустя он обнаружил себя рассказывающим о том, как учился сперва ориентироваться вслепую, а потом и сражаться. Слово за слово, было рассказано о всех тринадцати годах в обители Бессмертной на Безымянной горе. Следом он принялся расспрашивать, как жили все это время те, кто отныне будет его семьей, не упуская возможности потискать самых младших членов этой семьи. Близнецы млели и пищали в его руках, словно котята, маленькая ревность Хуайсана вызывала смех, немаленькая и плохо скрываемая — Чэнмэя — заставила и этого великовозрастного ребенка притянуть в объятия.       Подкравшийся вечер принес с собой одно большое, как небо, осознание: семья — это тепло. Это когда не чувствуешь усталости, даже отболтав себе весь язык. Это когда даже внезапные медвежьи объятия мрачного здоровяка не заставляют напрячься и ощетиниться, потому что не несут в себе угрозы, только заботу и защиту. Это когда за строгим и немного сердитым голосом госпожи Не чувствуешь искреннее беспокойство и все ту же заботу, от которой в уголках глаз собирается влага. Это когда не хочется даже спать, потому что не все еще рассказано, но сонные мордашки детей заставляют вспомнить о времени и в первую очередь отправить спать младших, обещая, что завтра он никуда не денется. Потому что — куда? Он же дома.       Дома.       Наконец-то.