Я вижу солнце

      На стене Хуайсан оказался совершенно случайно.       Ну, то есть, не случайно, конечно. Просто дагэ в очередной раз громко поссорился с любимой супругой, это было вчера, а сегодня не менее громко мирился, и находиться с ними в одном крыле было невозможно, так что Хуайсан попросту сбежал, прихватив любимых племянников.       Не Сули и Не Шуйжоу были для него самым большим сокровищем в мире. Старшая, Сули, взяла от родителей все, чтобы в будущем стать главой клана, и плевать на мнение всех, кто будет вякать что-то о главенстве мужчин и традициях. Не Сули была настолько Не, насколько же и Вэнь: огненная, яростная, немного жестокая, как только могут быть жестоки дети в двенадцать лет, но при том не теряющая головы и расчетливая, хитрая, коварная, как любая женщина, пусть только будущая. За ее яркостью и светом Шуйжоу совсем терялся, и только Хуайсан видел, какой замечательный тандем выходит из них двоих. Им следовало рождаться однополыми близнецами, а не лунфэнтай, тогда они могли бы взять одного супруга или супругу на двоих и править, оставаясь триадой. Но и так тоже было возможно. Он советовал брату и невестке никогда не пытаться разлучить близнецов. Это не принесет счастья ни им, ни их супругам. Главное, чтобы их любовь друг к другу оставалась лишь в душе, но об этом он, как очень ответственный дядя, детей уже просветил, рассказав, чем может обернуться нарушение закона.       Когда один из старейшин после рождения Сули и Шуйжоу посоветовал убить девочку, чтобы в будущем избежать инцеста, дагэ не успел даже потянуться к Бася — ее из ножен выхватил Хуайсан, и тяжеленная сабля показалась ему легким порхающим перышком, а ее ярость даже сравниться не смогла бы с тем чувством, которое наполнило Хуайсана, как молодое вино. А разрубить человека на две половинки оказалось очень легко и просто. Куда проще, чем справиться с соломенным или глиняным болваном на тренировке. Брат потом сказал ему, что он пообещал сделать то же самое с любым, кто хоть мысль допустит плохую в сторону его племянников, не говоря уж о взгляде или посягательстве на их жизнь. Сам он этого не помнил, вообще ничего не помнил с момента, как услышал чужой голос, говорящий такие жуткие слова. Но ему и не нужно было — достаточно, что помнили другие.       Он как никто иной видел, насколько близки дети. Не зря же так и не завел семью, полностью посвятив себя воспитанию племянников. Он очень хотел, чтобы не повторились ошибки в их с Минцзюэ воспитании. И те, о которых ему рассказала сестрица Цин. О, он очень старался! Для него Сули и Шуйжоу были и его детьми. Он первым брал их на руки, когда резались зубки, а Цин уже была не в состоянии укачивать и утешать. Гладил животики, отдавая по капле свою слабую ци, когда они орали от младенческих колик. Дул на разбитые коленки, обтирал холодящей мазью ожоги от крапивы. И ревел над сломанными — одновременно! — ножками после падения с дерева, хотя, не поймай он их, и одним переломом на каждого дело бы не обошлось. У него самого тогда были выбиты из суставов обе руки и сломаны ребра, но на свою боль он не обращал внимания.       — Шушу, посмотри, — Си-эр дернул его за рукав, выводя из полумедитативного состояния, в которое он впадал, стоило очутиться на стене и почувствовать свободу горных ветров.       — Что там, мои драгоценные?       Он ни за что бы не признался кому-то, кроме них, что с годами стал видеть хуже, и уже не может рассмотреть, кто там спешивается с мечей в полу-ли от ворот. Но племянники знали, как и то, что его золотое ядро слабее, чем у них сейчас.       — Я вижу четырех заклинателей в белом, но без лент, значит, не Лань.       — И одного в лиловом, точно Цзян.       — Мэй-Мэй, — переглянувшись, протянули сорванцы, усмехаясь так, что впору было играть им «Очищение».       — Что? Нет! — простонал Хуайсан, пряча лицо в ладони.       Прошлый Совет, когда близнецы познакомились со старшим адептом Юньмэн Цзян, он не забудет никогда. Вот казалось бы: взрослый уже мужчина, двадцать лет, даже больше. Не должен был вообще обращать внимания на такую мелюзгу, как одиннадцатилетки, которым, конечно же, не полагалось крутиться под ногами у взрослых, но кто б уследил? Даже Хуайсан не смог, а у детей начался самый тот возраст, когда и слова вроде бы любимого дядюшки воспринимаются в шипы и иголки. В общем, они встретились — и... Близнецы тогда сидели в ветвях дерева на краю тренировочного поля, там все дети Буцзинши пересидели не по разу, это было специальное наблюдательное дерево. А Цзян Ян — Чэнмэй — сходился в дружеских поединках с остальными старшими адептами, которые прибыли на Совет вместе с главами. Вернее, близнецы с веток подначивали «сестрицу Мэй-Мэй», а заведенный до белого каления юноша выносил соперников одного за другим, пока не упал без сознания между поединками, истощив все силы.       Минцзюэ тогда не поскупился на ферулы для детей, Цин — на запрет лечить, а он сам — на долгий и обстоятельный разговор для своих драгоценных Нефритов.       Он не хотел, чтобы Сули и Си-эр даже смотрели в сторону адепта клана Цзян. Он ненавидел лиловый цвет, ненавидел серебристые отблески на изящной чеканке колокольчика «чистого духа», ненавидел запах лотосов, сопровождающий юньмэнских заклинателей. Тем сильнее ненавидел Цзян Чэнмэя, чем больше тот становился похожим на потерянного так надолго дорогого друга, чем больше видел в зелено-золотистых глазах своих маленьких сокровищ заинтересованность в нем. Все это могло еще сотню раз измениться, близнецы могли перерасти это свое увлечение, в конце концов, им было всего по двенадцать, он в этом возрасте влюблялся направо и налево. Но сердце, чуткое сердце подсказывало, что ничего не будет так просто.              Меж тем пятерка заклинателей приближалась к воротам, и даже его слабые глаза смогли рассмотреть лица. Вскрикнув, Хуайсан схватился за грудь и навалился на зубец стены.       — Шушу?       — Шушу, что такое? Нужно сказать папе?       — Маме? Тебе плохо?       — Пусть... Пусть открывают ворота. Скажите маме — вернулся ее диди и... остальные тоже. Ох... Я сейчас посижу немного и встану, бегите же!       — Си-эр.       — Ли-ли.       Младшенький рванул со стены, перепрыгивая ступени, а у Хуайсана не хватало дыхания, чтобы прикрикнуть на него. Двенадцать с половиной лет назад он серьезно надорвался, почти сжег свое золотое ядро, останавливая искажение ци у брата, потому что не мог позволить пострадать Вэнь Цин, уже носившей двойню. Брат выжил и выздоровел, а вот сам Хуайсан... А впрочем, он никогда ни о чем не жалел. У него перед глазами все эти годы был пример дорогого друга, Вэй-сюна. Только Хуайсану несказанно повезло с семьей, с братом и вообще. А потому он даже не думал роптать на случившееся, наоборот, тихо гордился своей смелостью. И знал, что им так же гордится дагэ.       Они все знали, кто был виновен в начавшемся искажении. И месть готовилась долго и тщательно. Дольше всего пришлось уговаривать дагэ не трогать Бася, сделать вид, что все в порядке, не показывать желания убить скользкую тварь... О, брат бы не смог держаться так же невозмутимо, как это было на Байфэн. Увы, в этот раз пострадал Хуайсан, а это, как шутил когда-то сам Минцзюэ, была только его прерогатива: ломать или не ломать ноги диди. Впрочем, он никогда Хуайсана и пальцем не тронул, все только грозился...              Хуайсану удалось отвлечься от боли в груди, неторопливо подняться, опираясь на руки Сули и одного из стражников, и так же неторопливо спуститься, чтобы дойти до ворот и встретить тех, кого уже и не чаял дождаться. Но в темной арке врат серебряным знаменем взметнулись непокорные волосы, и он не смог ждать больше, вышагнул навстречу, протягивая руки, чтобы обнять.       От Вэй-сюна пахло ветром и сосновой смолой. Он позволил Хуайсану прижаться к грубому белому полотну одежд на груди, обхватил длинными узловатыми пальцами запястье, послушал пульс и токи ци и немного сердито проговорил:       — Как Цин-цзе допустила такое, Не-сюн?       И тогда Хуайсан разрешил себе, наконец, рассмеяться и расплакаться разом.