Когда Вэй Ин вернулся на постоялый двор, купив все, что требовалось, он был уже спокоен, вот только это не обмануло младших, все еще сидевших в нижнем зале трапезной за чаем и сладостями. Оба мигом подскочили с места и кинулись к нему, негромко и с тревогой спрашивая, что случилось с любимым чжэньши.
— Все хорошо. Просто встретился с еще одним осколком прошлого. Думаю, завтра полетим на мечах, с меня довольно походной романтики.
— Как ты скажешь, чжэньши, — Вэнь Нин, как ему казалось, незаметно прощупывал его пульс, и Вэй Ин ласково потрепал его по плечу.
— Со мной все в порядке, братец Нин. Правда. Ступайте спать, уже позднее время, а завтра вам понадобятся силы и на полет, и на встречу с родными.
— Это и твои родные, ты помнишь?
Вэй Ин не помнил — ему рассказали. Но пока еще не знал, каково это — быть кому-то... семьей? Не знал, как его встретят. Тринадцать лет — это совсем не шутки. А тринадцать лет совсем без связи, без возможности поддерживать общение...
Последний раз, когда он говорил со своими бывшими соучениками, он помнил, был на том Совете в Ланьлине. Да и говорил он тогда только с Ванцзи и совсем немного — с Не Хуайсаном. А больше там никого и не было, ради кого стоило бы нарываться на наказание. Хуайсан почти заставил его пообещать, что выживет... И сделал так много, чтобы это действительно произошло. Он заслуживает всемерных благодарностей. И он, Ванбэй, не будет тем, кто об этом забывает.
Потрепав еще раз младших по плечам и оделив ненавязчивой лаской все-таки робко вклинившегося меж ними Цзян Чэнмэя, он повторил, чтобы они не засиживались за полночь, и поднялся наверх. Игривое настроение было уничтожено, но он надеялся, что оно вернется в полной мере, стоит увидеть Лань Чжаня. Хотя бы потому, что видеть его и не желать — невозможно. Этот прекрасный мужчина одним только взглядом, в котором так удачно сплетаются мед и лед, может заворожить, что же говорить о его безупречном лице — как шицзунь была права и дальновидна, заставив его носить черную вуаль, непроницаемую для чужого взора! Если бы она оставила его лицо открытым, никакие наказания и правила не помогли воспитанницам и воспитанникам оставаться к нему равнодушно-дружественными. Перессорились бы и передрались, а он, слепой, и знать бы не знал, с чего!
В комнату Ванбэй вошел уже широко улыбаясь, но не собирался рассказывать любимому, что привело его в такое расположение духа, примерно никогда. Только с порога накинулся на него с поцелуями, отметив, что Лань Чжань не оделся, ждал его, оставаясь лишь в нательном белье. И он немедленно привел в беспорядок его волосы, снимая гуань, распуская туго повязанную поверх пучка ленту, освобождая целый водопад гладких, текучих шелковых волос, в которые он так полюбил запускать руки.
— Ох, А-Чжань...
Ванцзи был слегка ошеломлен его напором, но не сопротивлялся ничуть, подставлялся под ласки, тихо постанывая: должно быть, от туго затянутой прически за целый день устала голова. Вытряхнув его из последнего оплота приличий, содрав и с себя большую часть одежд, Вэй Ин перевернул его на живот и принялся разминать шею и плечи, массируя нужные точки, чтоб распустились жесткие узлы, в которые словно затянуло его мышцы. И лишь когда тело под руками стало шелком, позволил себе коснуться белой кожи губами, начиная совсем другую игру.
Ванцзи отзывался на эти касания тихими стонами, словно тот, другой
Ванцзи, комкал в кулаках простыни, податливо льнул к ладоням, следуя за ними, меняя позы, поднимаясь на колени, прогибая спину. Подтянул к лицу подушку, с силой вжавшись в нее, когда Вэй Ин, следуя зову сердца, оставил на его крепких ягодицах по острому поцелую — прихватив не только губами, но и зубами, ведь просто грешно было не попробовать надкусить такой сладкий персик. Взвыл, бессловесно и почти испуганно, когда Ванбэй пустил в ход язык, медленно и чувственно спустившись от поясницы, не прерывая касания, пока не скользнул по плотно сомкнутым лепесткам хризантемы. Пришлось мягко погладить его по спине, успокаивая. Он не видел в этих ласках ничего предосудительного, пусть и не читал прежде о таком даже в тех книжицах, что подсунул однажды Хуайсан вместо традиционных. Его любимый человек прекрасен, и прекрасен везде, отчего же не попробовать на вкус его кожу в каждом потаенном местечке, куда не добирался никто и никогда? Тем более Ванцзи чистоплотен и аккуратен, и, дожидаясь, успел искупаться — от его кожи пахло мыльным корнем и чистой водой. И это было приятно, нет, это было огненно: такая нехитрая ласка заставила любимого почти кричать, кусая подушку, а ведь ничего особенного в ней не было! Эти приглушенные крики, эти бессвязные мольбы и дрожащие бедра — завели так сильно, что потемнело в глазах, а внутри драконом взвилось желание немедленно присвоить себе, вторгнуться не только языком в туго сомкнутую плоть. Ванбэй нашарил за пазухой бутылочку с маслом, едва не разлил его, отстранившись лишь затем, чтобы посмотреть, как прозрачные тягучие капли скользят по влажно блестящей коже, размазал их пальцами, снова и снова целуя и оставляя следы на ягодицах, пока осторожно разминал и растягивал, исследовал и изучал. Он помнил, по тому их первому разу, что где-то внутри его тела есть точка, от прикосновения к которой Ванцзи совершенно теряет голову. И, отыскав ее, был вознагражден уже не мольбой — приказом не медлить больше, потому что «Хочу тебя, Вэй Ин, хочу, дай!». Оставалось лишь подчиниться, ужом выскользнуть из штанов и прижаться всем телом, впитывая этот жар, эту дрожь и желание, входя осторожно, медленно, позволяя привыкнуть. Он сел на пятки и потянул Ванцзи на себя, лишая его возможности заглушить крик в подушке. Он был в нем — так глубоко и полно, что хотелось остаться так навеки. Ласкал его грудь и горло, и живот испачканными в масле руками, опускаясь ниже, пока не коснулся и не обласкал ставший тверже нефрита корень Ян. Ванцзи откинул голову ему на плечо и приподнял бедра, выгибаясь, как тугой боевой лук. Быть в нем — было безумием, но именно это безумие Вэй Ин сейчас был готов принять. Он не искал слов, чтобы описать свои ощущения — все слова сейчас были лишними. Но и поводьев не отпускал, не позволял себе сорваться. Он не должен был навредить, никогда и ни за что бы не навредил. Он позволял себе подаваться навстречу, направляя в то же время свою ци в тело возлюбленного, чувствуя, как она — алый огонь — проникает в него, смешивается и становится искрящимся потоком, сливаясь воедино с льдистым голубым пламенем, и омывает все тело, возвращаясь к нему уже измененной.
Они были едины, и он не позволял этому круговороту прерваться, придерживая, вжимая в себя бьющееся в крупной дрожи, мокрое от испарины тело. Слушал горячечный шепот и мольбы, оставлял метки на подставленной шее, на плечах, ловил всем своим существом короткую боль от впивающихся в бедра ногтей.
— Мой, мой, мой... Мое солнце, мой огненный... Люблю тебя, я так тебя люблю, А-Чжань, свет мой!
Их ци слилась воедино, переплавившись в золото, распустилась внутри цветком, и он позволил себе отпустить контроль, дать любовному безумию погрести их обоих с головой.
***
Стыдно... нет, Ванцзи не было стыдно. Все тело ныло, как после долгой тренировки, но это была приятная боль, легкая и слегка тягучая истома, наполняющая его расплавленным медом. Он все еще чувствовал любимого в себе и не хотел отпускать, хотя и знал, что так случится... Или нет — желание все еще дрожало внутри, но хотелось иначе: лицом к лицу, чтобы видеть, видеть каждую черту и эмоцию на этом прекрасном лице. И он все-таки сдвинулся, выскользнул из его рук, чтобы перевернуть на спину и перекинуть ногу через бедра, накрыть собой, запуская руки под спину. Всмотрелся в потемневшие как ненастное небо глаза и утонул в ответном взгляде. Подался назад, принимая легко, жарко краснея от того, с каким развратным влажным звуком снова соединились их тела. Поймал в поцелуй накусанные и припухшие губы.
— Тебе не...
— Нет. Хочу тебя... Еще...
На краю сознания промелькнула мысль о том, что они сейчас не следуют собственным же словам о необходимости ночного отдыха перед полетом, но он был уверен: справятся, долетят. Просто в Цинхэ, в Буцзинши у них вряд ли получится вот так сразу остаться наедине, там будет много других дел, разговоров и событий. А ему хотелось напиться Вэй Ином допьяна. Сегодня, прямо сейчас.
— Я твой. Твой...
И это было воистину так, не важно, кто отдавался, а кто принимал в их паре — они принадлежали друг другу.
Ночь давно царила над миром, когда они не только насытились друг другом, но и привели себя и постель в порядок, чтобы лечь и уснуть: кожей к коже, без одежды, потому что так было правильно. Их руки сплетались, дыхание смешивалось, как и волосы, черные и белые — как тени и лунный свет. Недолгий сон все равно позволил отдохнуть и восполнить силы, и во многом это было потому, что их золотые ядра бились в унисон, а ци смешивалась, усиливаясь и подпитывая обоих равно. Проснувшись на рассвете, Лань Ванцзи слушал тихое дыхание любимого, понимая, что даже дышат они в унисон, несмотря на то, что он уже не спит, а Вэй Ин еще не проснулся. Это было почти страшно, потому что только теперь он понял: им не жить друг без друга. Не существовать порознь ни единого мига. Если что-то разлучит их, если между ними проляжет расстояние, и один из них умрет вдалеке — сердце второго остановится тотчас, не позволив прожить ни на мяо дольше, чтобы две души смогли шагнуть в перерождение, взявшись за руки.
Это было прекрасно. Это было то, чего он хотел.
Хотел ли этого Вэй Ин?
Ванцзи знал, что он должен спросить.
Должен. Вэй Ин хотел, чтобы он с ним
разговаривал. Он хотел слышать каждую мысль, которая касалась бы их обоих. Значит, Ванцзи отыщет слова и соберет их в стройные фразы. Спросит и получит ответ, а не станет додумывать или мучиться неопределенностью и незнанием.
Это будет правильно...
— М-м-м, Лань Чжань? — тихо и сонно пробормотал Вэй Ин, обнимая его и притягивая к себе. — Что тебя тревожит?
— Я разбудил Вэй Ина.
— Твои... м-м... волнения?
— Прости. Мне нужно обдумать...
Чуткие пальцы вплелись в его волосы, погладили за ушами и затылок, прогоняя незамеченную тяжесть, ставшую очевидной только теперь, после ее исчезновения.
— Не тороплю. Но иногда проще говорить сразу то, что приходит на ум, не подбирая слов.
Лань Чжань ощутил тепло, плеснувшее в уши и скулы. Вэй Ин понимал его
слишком хорошо. И все же он не мог вот так сразу... Ему нужно было время. Время, чтобы задать очень важный вопрос.
— Мгм. Ты проснулся?
Вэй Ин рассмеялся легко, хоть и все еще немного сонно.
— Мне нужна холодная вода и чай немного покрепче, чем обычно, и я буду в порядке. А вот в порядке ли ты, скажи мне сейчас.
Ванцзи снова ощутил удушающее смущение, но пробормотал «да», потому что у него ничего не болело. И все же Вэй Ин, поднявшись первым, протянул ему руку, помогая подняться и считывая его пульс одновременно. Эта забота... Он словно отдаривался за те годы, что сам Ванцзи заботился о нем.
— Спасибо.
— Нет, Лань Чжань. Никаких «спасибо» и «прости» меж нами. Не теперь и никогда впредь.
— Мгм... Да.
Ванцзи принял это. Это было то, что он чувствовал и сам, просто... Вэй Ин опять понял его и высказал словами раньше, облегчая его участь.
***
Младших пришлось поднимать силком — эти поганцы все-таки явно засиделись далеко за полночь, так что все трое зевали так, что можно было узреть их желудки. Вэй Ин закатил глаза и раскупорил один из цянькунь с лекарствами, заставив их проглотить по тонизирующей пилюле. Только после этого их глаза, наконец, открылись довольно, чтобы не промахнуться палочками мимо пиал и поесть. Расплатившись, они вышли во двор и встали на мечи. Вэй Ин не хотел рисковать еще какими-либо случайными встречами. Тем более пока они все еще на территории Ланьлина.
Он никогда ранее не бывал в Буцзинши — по крайней мере, будучи в сознании, — так что их клин вел за собой Ванцзи. Понадобилось всего два сяоши, чтобы добраться, и вскоре они уже спешивались в полу-ли от ворот крепости, соблюдая негласный кодекс вежливости.
Нечистая Юдоль поражала воображение высотой и толщиной каменных стен, которые казались даже не сложенными, а вырубленными из цельной скалы, и головы Таотэ на барельефах внушали суеверный страх. Должны были внушать, но Вэй Ин внезапно почувствовал себя так, словно вся эта мощь и угроза направлена не на него, словно очи Таотэ смотрят за его спину и клыки скалятся для его врагов. Неужели так действовала кровная связь с кланом?
Он когда-то искренне любил Пристань Лотоса, называл ее домом, но почему-то не мог вспомнить, чувствовал ли он защиту, ступая на главный причал и глядя на двойных драконов Ляньхуа над вратами резиденции?
Они не успели сделать и пары шагов вперед, как мощные решетчатые ворота поползли наверх, открываясь.
Дрогнуло и забилось быстрее сердце.
