Я вижу солнце

      — Что мне теперь делать?! — этот шепот мог услышать только он, треск углей в кострище и шелест листвы заглушили бы его для остальных.       Вэй Ин — пока еще Вэй Ин, пока не будет подтверждено его родство с Не и его принятие в клан, — поднялся с нагретого места рядом с Ванцзи и опустился на колени рядом с бесслезно и молча рыдающим Яном, обнял его, накрывая белыми рукавами.       — Ничего, А-Ян. Не делай ничего. Тебе будет слишком сложно вернуться сейчас домой и увидеть иму, а мне вовсе не хотелось бы, чтобы твоя жизнь оборвалась из-за нарушенного обета, если ты не сумеешь сдержаться. Отправляйся в Цинхэ с нами. Путь — это вода, а вода сглаживает острые грани камней.       Он дождался от юноши короткого кивка, более походившего на судорогу, и мягко уложил его на тростник, взяв протянутое Ванцзи одеяло, укутал и жестом велел младшим тоже укладываться. Сам он в эту ночь спать не собирался и подозревал, что Лань Чжань тоже не сможет уснуть. Но позаботиться о тех, кто вверен им шицзунь и стечением судеб, был обязан. Потому он снова вынул из рукава Хосиюэ, и над их маленьким лагерем поплыла нежная мелодия «Очищения сердца». Он совсем не удивился, когда через три удара сердца песню флейты поддержал цинь.       Они играли, пока младшие не уснули надежно. В эту ночь никакие кошмары не должны были прийти в их сны, и Вэй Ин встал, пряча флейту, протянул руку любимому:       — Прогуляемся к берегу? Озеро чисто, я проверил. Мы можем искупаться.       — Мгм.       — Лань Чжань.       — Да, искупаемся.       Не только Цзян Ян нуждался в воде, что могла бы смыть тяжкие воспоминания с души. Они оба хотели хотя бы умыться.       Озерко оказалось совсем небольшим, нетипично для лесного озера светлым: просто большая промоина в песчанике, как овальная пиала, заполненная мелким белым песком и налитая чистой водой. Устоять было невозможно, и Вэй Ин скинул одежды, аккуратно сложив на пологий ствол низко наклонившейся над водой ивы. Он не стеснялся остаться в ночи и под светом звезд полностью обнаженным. Наоборот, хотел этого. Хотел, чтобы Лань Чжань во всех подробностях рассмотрел его тело теперь, когда оно полноценно, совершенно здорово и сильно. Дал полюбоваться на свою гибкость, несколько раз потянувшись, распустил волосы, оставив гуань, шпильку и белую ленту на стопке одежды. Собрал непослушные вьющиеся пряди в кулак, перекидывая через плечо, обнажая спину и ягодицы. Оглядываться не было нужды: взгляд Лань Чжаня согревал кожу, как прикосновение ладони. Вэй Ин знал, что жесток — сегодня меж ними не будет ничего большего, чем почти невинные ласки руками и губами. Знал, что высшей наградой для Ванцзи будет тот миг, когда он, Вэй Ин, полностью доверится его рукам и позволит взять себя. Не знал, когда сумеет перебороть себя до такого уровня. Лет в обители не хватило. Он ведь честно старался, он знал, что может доверять любимому во всем. Тело ему доверяло. Разум иногда подводил: словно вспышки сигнальных огней, перед глазами проносились воспоминания о насилии, о рвущей боли, о крови, стекавшей по бедрам и из уголков порванных губ. И тогда испуганное этой памятью тело сжималось в комок и начинало задыхаться.       Шицзунь говорила, что это пройдет, но нужно больше времени. Что этих приступов не было, пока он был слаб, у тела не хватало ресурсов на панику. Что ему может помочь двойное совершенствование, и это не только постельные утехи, но и парные медитации.       — Иди ко мне, Лань Чжань.       Его возлюбленный разделся, так же аккуратно сложив вещи рядом, распустил волосы, сняв свой серебряный гуань.       — Пристыженные, прячут бутоны все цветы, что тобой любовались, и луна не в силах светить, признавая, что ты лучезарней, — улыбаясь ему, продекламировал Вэй Ин.       Он не был силен в стихосложении, хотя любой воспитанный в соответствии с традициями человек благородного происхождения был обязан уметь снизать стихотворные строки в изящную миниатюру. Но Лань Чжань толкал его на подвиги, а уж язык у Вэй Ина был хорошо подвешен всегда.       — Но и сам я склонюсь до земли, рукавами стыдливо закроюсь, ведь не мне красотою сравниться с тем, кого беззаветно люблю я, — Ванцзи в два шага достиг берега и обнял Вэй Ина, согревая.       — Тебе нечем закрыться сейчас, да я бы и не позволил. Дай мне наглядеться, А-Чжань, дай налюбоваться.       И любовался, отстранившись на шаг, обходя по кругу и прикасаясь к широкому, гордому развороту плеч, к сильным, но изящным рукам, к груди, укрытой крепкой броней мускулов, облитых белым шелком кожи, не знавшей излишней растительности, к изгибу поясницы, к ямочкам над ней. И пал на колени, словно поклонялся небожителю. И крепко держал за бедра, словно этот небожитель мог вознестись в любой миг. Слушая только стоны и свое имя, срывавшееся с губ Лань Чжаня. Этого было достаточно, чтобы достичь сияющего пика, даже не коснувшись себя. Никаким двойным совершенствованием в этих ласках и не пахло, чистое удовольствие для двоих, растрата янской ци... но какая приятная растрата!       — Вэй Ин... Ты меня с ума сводишь! — хрипло и не всерьез укорил его Ванцзи.       — Не говори так.       Он надеялся, что удастся скрыть укол сердечной боли, но судя по тому, с какой тревогой Лань Чжань заглянул ему в глаза, не удалось.       — В любви нет ничего безумного, пока сердце и разум находятся в гармонии, а чувства взаимны. Идем, искупаемся, — Вэй Ин потянул его в озеро глубже, и там принялся поливать из ладоней, смывая с кожи испарину и усталость долгого дня.       

***

      Аньчжоу ничем не отличался от Чжуяна и тех городов, которые они уже миновали, кроме названия и, может быть, размера: чем дальше от центра провинции, тем меньше и захолустнее становились города, больше расстояния меж ними. В Аньчжоу они добрались на исходе пятого дня от начала своего путешествия, и Вэй Ин распорядился искать ночлег на постоялом дворе: хотелось уже поспать под крышей и на обычной постели, поесть нормальной, а не походной еды.       Его к готовке, к слову, не подпускали после того, как он по привычке едва не высыпал в котелок весь перец из мешочка. Отравился бы даже сам — с отвычки, что уж говорить о младших и Лань Чжане? Но его вовремя удержали, и если и позволяли что-то сделать — то перевернуть прутики с жарящейся на костре рыбой или выкопать из углей завернутых в листья и глину перепелок, наловленных походя всеми.       — Ты бывал тут, А-Ян? — спросил он у юноши.       — Неа, разве что над городом пролетал, когда сопровождал матушку на Совет в Цинхэ. Полагаюсь на чжэньши, — и поклонился, зараза.       Вот подхватил у младших обращение! Вэй Ин усмехнулся:       — Ну и какой я тебе чжэньши?       — Ну, вы ведь мой шишу? Если по правде?       — Нет, А-Ян. Мое родство с боевой семьей Юньмэн Цзян разорвано безвозвратно, так что шишу я тебе быть не могу. Чем тебе не нравится «даочжан»?       — Да вас тут четверо даочжанов. Мне по счету вас именовать, что ли?       — Чжэньши тут тоже двое.       Цзян Чэнмэй насупился и забурчал себе под нос, что ледышки всякие титулования «чжэньши» не заслуживают. Вэй Ин вздохнул и подавил желание закатить глаза. Между Чэнмэем и Ванцзи словно битого льда накидали. А все потому, что юноша так и норовил нарушить личное пространство Вэй Ина и напроситься на ласку. Младшие на это только посмеивались: вернулась сторицей дорогому чжэньши его любовь тискать тех, кто убежать не успел. А Ванцзи ревновал, хотя смысла в этом Вэй Ин не видел ни на полноготка. Чэнмэй ведь очень быстро уяснил, что руки надо держать при себе, и тогда тебя и по голове потреплют, и хвост завяжут, и обнимут, согревая на привале теплым широким рукавом, но больше ладонью. Объясняться с Ванцзи следовало не на ходу, а опять же в закрытой талисманами комнате, и Вэй Ин поторопил своих спутников.       Постоялый двор с тремя свободными комнатами они отыскали рядом с рынком, и пришлось развешивать заглушающие талисманы и прямого, и обратного действия одновременно. Все-таки привычка к тишине обители давала о себе знать, и лишний шум оживленного города раздражал. Пока слуги готовили комнаты и таскали воду, все пятеро от души порадовались вкусной, хотя и непривычной пище, наслушались местных сплетен и выспросили, не было ли в окрестностях проблем с нечистью и нежитью. Чэнмэй, как и полагалось юноше его лет, расхвастался, что на счету его Чжэньсе множество тварей и чудовищ, и что на своей первой ночной охоте он одолел цзянши без чьей-либо помощи. Вэй Ин и Лань Чжань посмеивались и кивали, братцы Цюнлинь и Синчэнь скромно помалкивали: на горе нечисти не было, а до попадания в обитель Цюнлинь в ночных охотах не участвовал, предпочитая помогать сестре.       — С хорошим мечом, луком или любым другим оружием выйти против монстра легко, — усмехнулся Вэй Ин. — Куда труднее уничтожить, не имея при себе ни духовных мечей, ни талисманов, тварь, об которую обломали зубы даже герои древности, не убив, а заточив на время.       Ванцзи сжал его ладонь под столом, припомнив, как они убивали Черепаху-Губительницу Сюань-У. А ведь если б не она — не было бы никакой Стигийской тигриной печати. А если бы не Ванцзи, то еще там, в пещере, тьма завладела бы им. Или это случилось бы на озере Билин. Судьба так настойчиво толкала его в объятия тьмы, что это просто должно было однажды случиться.       — Чжэньши Ванбэй, о чем ты задумался?       — О предопределенности.       — Пф-ф! Разве мы не сами творим свой путь?       — Не веришь в Судьбу, А-Ян?       — Не верю. Всегда есть выбор, как поступить. Вот ты в «Медной жаровне» ведь мог кликнуть стражу, а не чистить мне меридианы. Разве это был не твой выбор?       — Нет, — улыбнулся ошарашенно вытаращившемуся на него Чэнмэю Вэй Ин.       — Н-нет? Как так?       — Я не выбирал. Даже не подумал о том, чтобы сдать тебя, как темного заклинателя.       — Чжэньши-и-и! Нельзя быть настолько святым!       На это Вэй Ин только покачал головой.       — Я далеко не свят. Мои руки по плечи в крови, на той войне не было не замаравшихся.       Чэнмэй надулся и демонстративно ушел за столик к младшим, и уже кэ спустя они шушукались, сдвинув головы.       — Не засиживайтесь и не буяньте, — сказал им Вэй Ин и потянул Ванцзи наверх, в комнату. Пришло время, кажется, поговорить и с любимым... Начистоту. Без умолчаний и уверток.       

***

      — Уксус ревности рождается из неуверенности и нечистоты, — тихо проговорил Вэй Ин, сплетя печать тишины. Стены комнаты подернулись легким туманом. В голосе, ровном и делано-спокойном, проскользнула горечь.       — Нет! — Ванцзи схватил его за руку, падая на колени.       — Да. Я знаю, что запятнан, пусть и против воли.       — Вэй Ин! Остановись!       Ванбэй опустился перед ним на колени, глядя в глаза, крепко сплетая пальцы, до боли.       — Это никогда не имело для меня значения. И не будет иметь.       — Тогда что?       — Я не... Я не знаю... Это во мне что-то не так. Хочу тебя только себе, Ванбэй. Знаю, что это... неправильно. Знаю! Но не хочу ни с кем делить твое тепло!       — Гэгэ, какой ты, оказывается, жадный, — усмехнулся Вэй Ин.       — Так и есть. Так и есть!       — Но я вряд ли смогу измениться. Лань Ванцзи, Лань Чжань, А-Чжань, мое сердце отдано тебе, но тепла хватит на всех. Если им не делиться, оно перестоит, как вино, спрятанное глупым купцом в подвале, и превратится опять же в уксус. Гэгэ, я просто не умею иначе.       — Я знаю, — Ванцзи высвободил руки и обнял его лицо, бережно-ласково, поцеловал в сомкнувшиеся веки, в кончик носа, в скулы и уголки губ, и только после коснулся самих губ, сухих и мягких. В них и выговорил: — Не меняйся. Ты пламя, которое согревает всех вокруг. Я научусь...       Целуя и лаская, Ванбэй заставил его гореть и плавиться только одной фразой, смывшей с корня языка привкус уксуса:       — Что бы ни произошло со мной в прошлом, одно сокровище осталось со мной: мой первый поцелуй. И я отдал его тебе.       Ванцзи вспомнил его — неумелый, безыскусный, но жаркий, в тени трехрогой скалы на Безымянной горе, и застонал, толкаясь в жесткую ладонь, откинув голову на плечо любимому. И только после, остывая, заметил, что Вэй Ин остался спокоен, не до конца, его возбуждение было ощутимо, но не чрезмерно, и он так и не разделся.       — Ванбэй?       — Отдохни, гэгэ. Схожу на базар, пока не закрылись все лавки.       — Зачем? — изумился Ванцзи.       — Затем, что я хочу тебя, — выговорил ему в губы Вэй Ин. — И хочу, чтобы ты не старался забыть свой первый раз после.       Ванцзи судорожно вздохнул и зарылся в подушку пылающим лицом: ему было поровну и стыдно, и приятно. И подскочил через мяо:       — Я с тобой!       — Отдохни, — покачал головой Вэй Ин. — Я ненадолго.       

***

      Вечер не заставил зазывал кричать потише, не разогнал горожан и торговых гостей. Базарная улочка все так же шумела и бурлила, и Ванбэй шел по ней, против воли вспоминая торговые улицы Юньмэна, его пристани, где торговали и свежим уловом, и товарами, иногда и прямо с лодок, как в Цайи, иногда ставили прилавки. До войны он знал там каждого торговца в лицо и по имени, после, пока не свалился — избегал выходить в отстраивающийся город, слишком больно было бередить воспоминания.       У дверей лавок зажигались красные фонарики, на уличных жаровнях шкворчало и шипело, какофония запахов, цветов и звуков оглушала отвыкшего от нее человека. Потому он не отшагнул в сторону, когда из дверей винной лавки вылетело чье-то тело, вслед которому неслась брань, а поймал его, не дав грохнуться на землю.       Выскочивший следом за незадачливым пьянчужкой хозяин всплеснул руками:       — Даочжан, бросьте эту падаль! Запачкаетесь!       Ванбэй молча довел человека, от которого разило многодневным перегаром, потом и не только, до стены, усадил и поднялся, намереваясь уйти, но грязная рука сжала полу его ханьфу, а сиплый голос почти парализовал мгновенным ужасом:       — Ты... Это же ты? Шисюн...       С трудом сдерживая дрожь, он опустил взгляд, встречаясь с такими знакомыми глазами, пусть и заплывшими, красными от постоянного пьянства, на обрюзгшем и потерявшем всю былую красоту лице.       — Цзян Чэн.       — Это ты... Ты...       Ванбэй молчал, сквозь страх пробилась сперва брезгливость, потом жалость. Он присел, опуская пальцы на худое запястье, вздохнул, не отыскав ни следа от меридианов, даже ци, которая должна была оставаться в этом теле еще долгие годы, рассеялась или ушла на поддержание жизни.       — А-а-а, я больше не... не заклинатель, — пьяно протянул Цзян Чэн. — Ты-то вознесся, а меня втоптали в грязь.       Вэй Ин поднялся, выдернул полу из его руки, но уйти не успел — пьяница с небывалой прытью кинулся ему наперерез, упал на колени, попытавшись обнять его ноги. Вэй Ин шагнул назад, кусая щеку, чтоб прогнать поднимающийся из глубины души клубок спутанных и неоформленных чувств, основным из которых, вопреки ожиданиям, был не страх, а гадливость.       — Прости меня! Прости! Верни мне золотое ядро! Ты же можешь, ты должен!       Внутри Ванбэя словно что-то с хрустом сломалось... или встало на свое место. Страх куда-то делся, оставив только насмешливое удивление: как этот человек умудрился не измениться внутренне за столько лет? Все те же замашки.       — Должен? Я ничего тебе не должен, Цзян Чэн. Все свои долги тебе ли, клану ли, ордену — я давно отдал. А простить — я простил, выжигая из себя вашу кровь. Меж нами больше нет ничего, ни долгов, ни обязательств, ни обид. Живи как знаешь.       Он обошел замершего на коленях пьяницу, щелчком пальцев очистив от пятен свои белые одежды. Пусть встреча была неожиданной и сперва испугала, он знал, что спать будет спокойно, потому что рядом будет тот, кто его согреет и укроет от любого страха. А прошлое... Рано или поздно оно станет не властно, рассеется, как туман над водой, как упокоенный призрак.