***
Кого Вэй Ину позволено было хоть до умопомрачения затискать — так это неразлучную парочку а-Нина и а-Чэня. Синчэню он немедленно велел хорошо питаться, иначе его унесет ветром с горы, словно бумажного змея. — Ты просто невозможно худенький для своего возраста! Тебе ведь семнадцать? — Почти восемнадцать! — надулся мальчишка. — Ай-я! А тонок, словно девчонка пятнадцати лет. Так не годится, шишу. Мужчина должен быть крепок, как скала, за которой может укрыться и дитя, и женщина, и крестьянин с запряженной волами повозкой! — сказал и сам рассмеялся первым, побуждая посмеяться и их. И если Цюнлиня Вэй Ин помнил как немного болезненного юношу с полудетскими чертами лица, то сейчас, нащупав над его губой пробивающиеся усики, четко обозначившиеся скулы, раздавшиеся вширь плечи и крепкие мускулы вполне оформившегося молодого мужчины, он не смог сдержать удивленных восклицаний: — Ба, да каким же красавчиком ты стал, а-Нин! Должно быть, все здешние девицы заглядываются? Вэнь Нин от смущения снова начал заикаться, полыхая щеками, но объяснил о запрете на близкие отношения и что-то большее, нежели дружба и братско-сестринская любовь. Вэй Ин тут же притворно надулся: — О, но это так скучно! Юноши смущенно посмеялись: им нравился этот удивительно солнечный человек, который без малейшей жалобы терпел непроходящую боль, ни единым звуком не намекнул на то, как ему трудно осознавать себя калекой. Наоборот, подбадривал их и постоянно твердил, что вот-вот вернет себе силу, а там и без глаз обходиться научится. — Шицзунь сказала, что как только ты сможешь нормально двигаться, она начнет с тобой медитации для восстановления золотого ядра, — сказал Синчэнь. — Что? — Вэй Ин был по-настоящему ошарашен. Конечно, когда он отдавал Цзян Чэну свое золотое ядро, он сам придумал сказочку про то, что Бессмертная наставница матушки может его восстановить. Но он никогда не думал, что это окажется правдой! — Гэгэ, я не ослышался? — протягивая ладонь туда, где — чувствовал — сидит Чэньмо, спросил он. «Нет. Все верно. Тренировки и медитация. Можно сформировать новое». Вэй Ин закусил губу, сдерживая и поток слов, и чувства, взбурлившие так, что снова промокла повязка на глазах. И только вздохнул прерывисто, когда ему по губам провели пальцем, запрещая вредить себе. — Гэгэ... шишу, а-Нин, мне нужно подумать. Одному. — Шичжи, ты уверен? — Уверен. Ненадолго. Слишком много было для него сегодня эмоций, чтобы удерживать их в себе. А выплескивать их в истерическом смехе или плаче при ком-то... Он не хотел и не мог.***
Чэньмо стоял за дверью, отослав прочь мальчишек. Он слышал надрывный хохот, более похожий на рыдания, отрывистые злые слова, слабые удары кулаков по постели. Он всем сердцем хотел быть рядом, но не мог: Вэй Ин хотел остаться один, чтобы выплеснуть все это, и он должен был быть уверен, что с его желанием станут считаться. Что оно — не пустой звук, даже если окружающие заботятся о его безопасности и здоровье. И потому он не двигался с места, только кулаки сжимались до хруста, когда слышал ненавистное имя бывшего главы Цзян. А потом сжалось и остро заболело сердце, когда рыдающий хохот перешел в надрывный плач. Он должен был сейчас быть рядом, обнять, уверить, что все прошло, и больше никто не посмеет предать Вэй Ина, но пришлось стоять и ждать, пока и плач утихнет, и редкие тихие всхлипы сменит тишина. Когда он вошел, беззвучно отворив дверь, Вэй Ин спал, совершенно растеряв все силы. Его постель была в крови — повязка с лица слетела или была сорвана, и редкие капли все еще сочились, пачкая седые волосы, разметавшиеся метелью по сбитой простыне. Подушка валялась на полу, одеяло тоже, и Чэньмо, приняв решение, осторожно закутал Вэй Ина в оставшееся чистым покрывало, перенес на кушетку и принялся перестилать постель. Вэй Ин не проснулся, даже когда он умывал его, обтирал от крови и промывал от нее же волосы. Не проснулся и от переодевания, но сон стал тяжелым, и он заметался, слабо отбиваясь от рук Чэньмо и вскрикивая. И лишь после того как тот принялся вливать в него свою ци, успокоился, неразборчиво забормотал что-то. Судя по виду, у него совершенно пересохло в горле, губы обметало. Чэньмо принес травяной отвар и сперва обтер его рот смоченной в нем тряпицей, а после потихонечку влил несколько ложек, приподняв Вэй Ина на руке. Уложил, еще раз сменил повязку, нанеся бальзам, и только собрался встать, как его схватили за полу ханьфу. — Лань Чжань, не уходи! Он окаменел, но почти сразу понял, что Вэй Ин все еще спит: он снова часто задышал и заворочался. — Прости меня... неприятности... убьет тебя — разве смогу я жить? Лань Чжань... Чэньмо остался. Держать за руку, согревать своей ци и думать, что даже тогда, разбитый, растоптанный и униженный, Вэй Ин думал о нем, прогонял — чтобы защитить. Думать о том, что он мог бы сделать прямо в тот момент, он не стал. Прошлое — словно лепестки мэйхуа: ветер времени сорвал и унес их, и уже не вернуть. Нужно смотреть на ветви дня сегодняшнего, чтобы увидеть распускающиеся цветы грядущего. Вот только раньше он совсем не понимал этих слов, а сейчас вдруг дошло: не просто смотреть, а подпереть тяжелые ветки, чтобы снегопад их не обломил, подкормить дерево, полить, чтобы цветение стало воистину незабываемым. «Мне не за что тебя прощать, Вэй Ин. Это я буду молить о прощении, что не увидел гораздо-гораздо раньше, что с тобой происходит, не помог и не спас еще тогда. Но разве мольбой исправишь ошибки прошлого? Я буду рядом, буду помогать, чтобы ты справился и снова смог радоваться жизни. Обещаю».