Я вижу солнце

      Это всегда было трудно: осторожно вынуть истончившееся, отощавшее тело, старательно забыв о его наготе, перенести на кушетку, на мягкие пелены, бережно оттереть от остатков эликсира, проверяя, насколько затянулась каждая рана. Промыть чистой водой волосы, высушить, расчесать, снова заплести их в мягкую, едва-едва держащуюся косу, чтобы своевольные локоны не запутывались. Умыть лицо, смывая следы сукровицы, вычистить раны на месте глаз, действуя бережнее, чем если бы прикасался к крыльям бабочки. Смазать бальзамом вокруг — он приглушает боль. Укутать в чистое полотно, усадить, осторожно накормить, следя, чтобы Вэй Ин не поперхнулся. Уже можно было давать протертые в кашицу овощи, мясо, фрукты, крепкий бульон. Он был похож на птенца — открывал рот, если поднести к самым губам ложку, глотал, слизывал с губ капли... Молчал, не показывая, что больно, не стонал даже в беспамятстве. Сейчас — тем более. Сейчас он иногда улыбался, особенно когда спал в купели, в эликсире, и Чэньмо хотел бы знать, что ему в такие моменты снится.       Было неясно, очнулся ли он? Или все еще нет, и разум его блуждает где-то далеко, куда не добраться страхам и кошмарам? Вэй Ин не говорил, не двигался сам, лишь иногда подрагивали кончики пальцев, словно перебирая по отверстиям флейты. Что ему снилось, и снилось ли вообще? Шицзунь говорила: его душа потихоньку исцеляется, срастается из осколков, но все еще ранена, все еще непрочны связи меж нею и телом, — и смотрела сурово: в том, что это так, виновен был он, Чэньмо, вырвавший и без того измученную душу на допрос на горе Байфэн. Он склонял голову, признавая свою вину. Но в глубине разума билось: зато теперь Вэй Ин свободен от всего заклинательского мира. Больше нет Повелителя Мертвецов, нет страшного пугала — умер, убит. А когда придет время, с Безымянной горы спустится совсем другой человек, кровный брат хозяевам Буцзинши, член клана Не. И захочет ли он снова стать адептом, принадлежать ордену Цинхэ Не, или выберет путь саньжэнь, как когда-то его мать — будет выбором только его. И что бы он ни выбрал, Лань Ванцзи будет следовать его путем, оберегать, заботиться. На расстоянии или рядом — не важно.       Время текло неспешно, как разлив равнинной реки. Чэньмо теперь отмечал его не по ранам Вэй Ина, а по тому, насколько подрос и вытянулся братец Синчэнь, как чисто и без запинок говорит Вэнь Нин, как становятся старше те малыши, которых он видел каждый день. Отмечал: в обители появились двое новых воспитанников — близнецы-двухлетки, тощенькие и заморенные девчонки. Следил, как вьются вокруг них все остальные, и как расцветают, перестают шарахаться, учатся говорить девочки. Думал: отчего он раньше считал шицзунь Баошань жестокой? Потому что она назначила суровую плату? Какая глупость! Она ведь не сказала, что Цюнлинь никогда не сможет вернуться в мир! Если он выберет остаться в обители — это будет только его свободный выбор! Да, шицзунь предостерегала их, пугала и старалась отвратить от этой мысли. Когда-то в прошлом, еще будучи смертной, она пережила страшное предательство и потерю, и не хотела того же своим детям. Но именно поэтому она так легко отпустила Луянь и Кухэя: они не будут справляться со всем в одиночку, ведь их двое, меж ними верность, доверие и проверенная долгими годами запретов и даже наказаний любовь.       Вынужденная тишина больше не тяготила, но ему казалось: внутри копятся слова, как песчинки в раковине жемчугоносного моллюска, обретают очертания, целостность и ценность. Придет время — и он достанет их из себя, чтобы снизать в ожерелье, вручить как белую ленту с узором плывущих облаков — без возврата, без права отступить. Все права давно уже отданы.       

***

      Чэньмо знал, что в первый момент, когда Вэй Ин очнется, не будет с ним наедине: кто знает, сколько он помнит, для него сейчас вокруг тьма и незнакомая обстановка, люди, вещи. Если к этому прибавится еще и молчащий неизвестно кто, смеющий касаться его тела... Потому он ничуть не удивился, когда вошел в привычную палату и увидел там сразу троих кроме Вэй Ина. Шицзунь, само собой, а еще Вэнь Нин и Сяо Синчэнь. Ничуть не удивительно, ведь братец а-Чэнь был любопытен, как кот, а братец а-Нин помнил, ради кого он здесь.       — Братец а-Ин, вот и братец Чэньмо пришел. Ты не бойся его, он не разговаривает, но он все это время за тобой ухаживал, — тихонечко сказал Вэнь Нин, осторожно взялся за тонкое костистое запястье: — Я твою руку положу на его ладонь, хорошо?       Тощие, как сухие ветки, пальцы дрожали, и это было больно, так больно! Он чувствовал страх перед прикосновениями, липкий, удушающий, оплетающий, как хищная лоза. Во сне Вэй Ин не боялся, значит, он в самом деле пришел в полное сознание. А с ним вернулись и воспоминания о последних днях, и они все еще остры, ведь для Вэй Ина не было всех этих лет.       Больнее всего было то, что он не мог ничегошеньки сказать, успокоить даже не словами — голосом, даже самым тихим шепотом! Но когда Вэнь Нин опустил легкую сухую кисть в его ладони, Вэй Ин замер, словно прислушиваясь. Чэньмо не сжимал пальцы, просто держал ладони раскрытыми, будто в них лежала не чужая кисть, а хрупкий цветок, который нельзя повредить. Сосредоточившись, он наполнил их своей духовной энергией, позволяя ей ласкать каждый выпуклый сустав, подушечки, тонкую просвечивающую кожу меж пальцев, каждую линию на ладони и рельеф вен на тыльной стороне кисти. Если бы можно было — он бы облек Вэй Ина всего своей ци, как еще одной пеленой.       — А-Нин... — внезапно разомкнулись губы, заботливо смазанные заживляющим эликсиром — Чэньмо знал, что они постоянно сохли, он сам смазывал их, каждый раз трепеща от нежности. Голос Вэй Ина был едва слышен, но полон каких-то чувств, которые Чэньмо пока не мог распознать. — А-Нин, как... он... выглядит?       Внутренне Чэньмо заметался, никак не показывая этого. Что... Что случилось? Вэй Ин не отнимал руки, наоборот, потянулся и второй, и он подхватил и эту кисть, облекая и ее в целительную энергию.       — Я не могу тебе сказать, братец Ин. Брат Чэньмо носит черную вуаль, ему запрещено ее снимать, — виновато пробормотал Цюнлинь. — Я и сам не знаю, как он выглядит.       Он со смущением посматривал на Чэньмо, словно извиняясь. Это не стоило беспокойства, так что Чэньмо просто кивнул.       — Вот как. Черную...       Вэй Ин повернул голову туда, где, по его мнению, было лицо Чэньмо, и... улыбнулся.       — Здравствуй.       Чэньмо прикипел взглядом к этой улыбке.       Он знал — знал! — что Вэй Ину сейчас больно и страшно. И все же тот улыбался — снова улыбался, прятал под улыбкой и боль и страх! Но это же значило и то, что его душа немного окрепла — в те страшные дни в Цзиньлин Тай Вэй Ин совсем не мог улыбаться, у него не оставалось сил на притворство.       «Тебе совсем не нужно прятаться за улыбками! Вэй Ин... Здесь нет нужды притворяться, здесь все, кто будет только счастлив тебе помочь!» — хотелось ему сказать, но все, что он мог — лишь едва-едва наметить пожатие, чтобы не испугать любимого.       Ему... Им всем понадобится очень много терпения. Осторожности, ласки, любви и терпения, чтобы Вэй Ин научился улыбаться тогда, когда ему весело и хорошо, а не использовал свои солнечные улыбки, как непроницаемые маски, за которыми можно спрятать даже смертельную рану.       

***

      С пробуждением Вэй Ина все стало намного сложнее.       Он был еще очень слаб и, конечно, большую часть времени спал, но теперь это был отнюдь не спокойный сон под действием эликсира. У Чэньмо рвалось сердце от каждого тихого стона, от каждой капли крови, что скатывалась из глазниц вместо слез. Он проводил рядом с любимым теперь почти все время, брал с собой корзину с шитьем: это было единственное занятие, которое он мог делать, не отходя от постели Вэй Ина, и все воспитанники обители, не сговариваясь, забрали другие его обязанности, передав ему эту. Когда Вэй Ин начинал метаться и бессвязно повторять имена, Чэньмо откладывал шитье и брал его за руку, переливая в его меридианы свою ци, вычерчивал на ладони знаки для спокойного сна и отгоняющие зло.       Когда Вэй Ин просыпался, он принимался разминать его руки, ноги, плечи и спину, разгоняя своей ци кровь, чтобы не застаивалась, поднимал, усаживая в подушки, кормил. Умывал и мыл волосы, а после наносил на белоснежный шелк масло с легким, едва заметным ароматом цветов персика, долго вычесывал, пока непокорные локоны не начинали струиться, как живое серебро.       — Гэгэ, ты так заботлив, — усмехался ему Вэй Ин, ловил за руку, изучающе проходился по ней кончиками пальцев, но Чэньмо знал: с его рук уже давно сошли все следы от струн гуциня, те характерные мозоли и уплотнения, что оставляет шелк на руках музыканта. Ванцзи он не касался уже почти четыре года. И не прикоснется еще очень долго. Должно быть, когда станет можно, ему придется вспоминать все с самого начала, как новичку.       Узнать его по рукам Вэй Ин не мог.       Уксус ревности разъедал его внутренности: отчего Вэй Ин называет какого-то неизвестного ему Чэньмо так... Так! Отчего доверяет его рукам так, как никогда не доверял рукам Лань Ванцзи?!       — Ты злишься, гэгэ.       Вэй Ин зябко вздрогнул и сжался, отстраняясь.       Чэньмо проклял сам себя. Какой же он идиот! Напугал... Не зная, что сделать, он шумно выдохнул, осторожно потянул руку Вэй Ина, приложил к закрывающей лицо ткани и старательно покачал головой.       — Нет?       Чэньмо повторил жест.       — Н-но я чувствовал...       Сможет ли Вэй Ин прочесть, если написать ему ответ на ладони? Можно было попробовать.       Первым он вычертил знаки своего прозвища.       — Чэнь... Мо?       Одна ладонь так и касалась его щеки, и он закивал. Продолжил медленно рисовать.       — Не на меня? — понял его потуги Вэй Ин, улыбнулся. — Не злись. Мне холодно, когда ты сердишься.       Чэньмо мысленно влепил себе пощечину.       Терпения, боги! Ему понадобится теперь гораздо, гораздо больше терпения, чем ранее. Потому что Вэй Ин — его Вэй Ин... Пока что не его. И будет ли — неизвестно. Но поцеловать эту улыбку, эти руки, каждый палец, ладони, кончик вздернутого носа, все еще невозможно худые щеки, разлет бровей — хотелось уже сейчас.       — Тебе нельзя говорить, а я не вижу. Но теперь ты можешь писать мне, гэгэ! Значит, мы сможем разговаривать. Знаешь, я люблю разговаривать.       «Знаю, Вэй Ин», — подумал Чэньмо, кивая и позволяя ему почувствовать кивок. Вычертил на ладони: «Говори».       Говори со мной. Молчи со мной. Будь со мной, что угодно со мной, Вэй Ин. Я обещаю быть с тобой всегда.