Я вижу солнце

      Он думал, что будет трудно есть с вуалью на лице? Чушь! Его просто отгородили от остальных воспитанников обители ширмой, поставив столик у стены в дальнем углу. Поев, он спокойно повязывал вуаль обратно, и все было в порядке.       Тяжелее всего давалось... молчание. И не просто молчание, а полная тишина. Он ведь даже не замечал, что на самом деле человек даже в одиночестве издает какие-то звуки: насвистывает, напевает, мычит, хмыкает, ахает. И он — тоже! И какого же труда ему стоило сдержать предательское «Мгм», отвечая на вопросы брата Синчэня, который, что удивительно, свое обещание сдержал и строил их так, чтоб можно было кивать или качать головой. Он, Ванцзи, лучший ученик ордена Гусу Лань, гордость Учителя Лань Цижэня — с таким трудом отслеживал момент, когда его гортань уже готова была выдать звук! Позор на его совсем еще не седую голову!       А что самое обидное — заклятье молчания тишины не гарантировало. Оно ведь просто склеивало губы, а не парализовало связки. И мычать можно было сколько угодно, а обет, который он принес, запрещал любые звуки. «Стон, восклицание, слово», — сказала Бессмертная.       Он понял, что никогда по-настоящему не был нем.       Вторым потрясением было то, что в обители не было слуг, и все бытовые вопросы решались отнюдь не магически, не заклинаниями или печатями. Если тебе нужно искупаться — бери ведра на коромысло, иди к колодцу, носи воду в бочку. Разве что греть ее было не нужно — в донышке и стенках были вырезаны специальные печати, которые можно было активировать, влив в них нужное количество ци. Надо постирать — опять носи воду, грей, замачивай, стирай, чтоб прополоскать — ступай с бельем до водопада, выше него есть озеро... Правда, если упустить вещи, то вылавливать их придется намного ниже по течению, и не факт, что выловишь. Потому полощут только старшие воспитанники — но для всех. Потому же младшие так щепетильно относятся к своей чистоплотности: привыкают, что это нелегкий труд.       Чэньмо рассматривал свои руки, покрасневшие и огрубевшие от холодной воды. Не забери у него Баошань-шеньсянь гуцинь, он уже через неделю бы и сам за него не сел. Некогда — это раз, руки болят — это два.       У него, заклинателя с безусловно сильным золотым ядром, болели руки и тупо ныла спина, а еще он умудрился натереть пятку. Хотелось взвыть и бросить что-нибудь... Но у него в руках была только пелена, которой он обычно обтирал Вэй Ина от эликсира, и ее никак нельзя было швырять, а выть — тем более. Ах, да... Еще он ничего не знал о том, насколько же тяжело было тем, кто на войне работал в лазаретах. Он заботился только об одном раненом — и это был его любимый человек, а потрудиться приходилось раз в три дня, а они... Они обхаживали сотни раненых, и многие от боли орали отнюдь не изящные стихи, дергались и дрались в помрачении рассудка, цедили слова через губу, особенно, ланьлинские вояки. В общем, Чэньмо испытывал настоятельную потребность зажечь благовония в честь всех этих прекрасных людей.       В обители на Безымянной горе он провел уже месяц, потихоньку знакомясь с укладом общины, с негласными, но соблюдаемыми свято правилами, с учениками. Во многом ему помогал братец Синчэнь, «познакомивший» их с новеньким воспитанником — Вэнь Нином. Тот в самом деле не помнил его, хотя знал, что на гору попал не просто так, а попросив за своего друга. Вэй Ина, сестру, свою семью и обстоятельства жизни он помнил, но смутно: Баошань-шеньсянь, по всей видимости, постаралась смягчить самые страшные воспоминания и моменты, увести их в тень, но оставить память о близких. Вэнь Нин говорил, что сейчас его сестра в порядке, грустит, но с каждым днем все меньше. Он в самом деле мог ее чувствовать даже в обители, это заставляло Чэньмо испытывать легкие уколы зависти: хотел бы он тоже знать, как там его брат. Но чего не дано — о том не стоило печалиться. Да и некогда было.       

***

      Самой тяжелой обязанностью для Чэньмо оказалась не стирка, уборка или уход за Вэй Ином. О, нет! Самой раздражающей, бесящей, выдающей его неприспособленность к обычному быту оказалась готовка. В первое время к котлам его не подпускали, доверяя самые простые — на взгляд всех этих людей, даже малышей, — обязанности: очистить клубни, корнеплоды, порезать, порубить или нашинковать. Он мог мечом идеально разрезать ивовый листик в его неспешном падении, но обычным ножом почистить батат... С него покатывались со смеху все, разглядывая результат. Синчэнь и Цюнлинь первыми заметили злые слезы, повисшие на ресницах, принялись утешать и показывать, как надо.       Он не умел разделывать мясо, чистить рыбу, грибы, лущить фасоль, да ничего он не умел. Как приготовить обычный рис — тайна за семью печатями! Ему однажды довелось попробовать знаменитый юньмэнский суп в исполнении шицзе Вэй Ина — вроде бы, совсем простое блюдо, хоть готовится и долго, но зато вкусно. Он даже рецепт у нее тогда выспросил, запомнил накрепко. Но после того как понял, что руки у него заточены совсем не под готовку, боялся опозориться.       Научившись жестовому языку, он смог объяснить и юному братцу Синчэню, и братцу Нину, о чем печалится. Синчэнь тотчас загорелся идеей приготовить для Вэй Ина, все еще пребывающего в бессознательном состоянии, его любимое блюдо: это могло помочь в выздоровлении, по крайней мере, пусть не корень лотоса и не мясо, а бульон ему можно было дать.       — Мы можем попросить у шицзунь Баошань время и продукты. Шицзунь не откажет!       Что ж... Баошань-шеньсянь не отказала, дав им почти целый день, освободив от занятий, велела выдать продукты и уделить уголок на кухне. Там обычно учились готовить самые младшие, но сейчас было пусто. Чэньмо написал рецепт, так, как рассказывала ему Цзян Яньли, принялся разделывать ребрышки... которые у него через пару фэнь забрал Синчэнь. Первый корень лотоса он почистил так, что вместо ажурных пластинок вышли какие-то зубчатые огрызки. Второй — наоборот, не дочистил. На третьем умудрился порезаться!       Он сидел, тупо смотрел, как с глубоко рассеченной ладони капает на пол кровь и не замечал, как по щекам бегут, впитываясь в черную ткань, слезы, оставляя предательские пятна.       — Ну, что ты, братец Чэньмо, — Вэнь Нин сноровисто запечатал ему рану своей духовной силой и принялся «зашивать», сращивая края пореза. — Ну, у всех в первый раз не выходит. Всему научишься, все получится, если приложить старания, а ты их прикладываешь даже чересчур много. И чересчур торопливо. Братец Усянь ведь еще не завтра очнется. Шицзунь сказала, заживление идет так медленно потому, что лечатся попутно вообще все старые травмы. Я смотрел, как шицзунь учила, и ужасался: сколько их было. Ты ведь больше не позволишь братцу Сянь-Сяню так раниться?       Слезы потекли втрое сильнее, и Чэньмо пришлось крепко-накрепко зажимать себе рот, чтобы не проронить ни единого звука из душивших его рыданий.       

***

      Суп в тот день они все-таки сварили. И, хоть он и не был таким же вкусным, как тот, что готовила Цзян Яньли, принесли немного бульона для Вэй Ина. Закончив с его ранами, Чэньмо привычно уже усадил его так, чтобы опереть затылком себе на плечо, осторожно придерживая голову. Вэнь Нин принес пиалу с бульоном, и свободной рукой Чэньмо набрал его в ложку, потихоньку влил в приоткрытые губы, тут же погладив горло, чтобы Вэй Ин сделал глоток. После второй ложки это не понадобилось, и даже показалось, что слегка затрепетали ресницы спящего, словно он силился проснуться, но не мог.       Он действительно не смог бы проснуться: эликсир «Трех тысяч ран» надежно усыплял, отсекая боль, ведь ее в жизни Вэй Ина было уже чересчур много. С белой кожи сошли синяки, но раны не закрывались, словно их нанес дисциплинарный кнут. Впрочем, оружие Цзян можно было к нему приравнять. Медленно заживали ожоги, еще девой Вэнь иссеченные так, чтобы не образовать бугристых участков, зажить если и шрамами — то тонкими и почти незаметными. Эликсир же позволял восстановить кожу и вовсе без шрамов, но сперва он восстанавливал поврежденные мышцы.       — Все заживление идет изнутри наружу, — говорила Баошань-шеньсянь. — Сперва кости и самые глубокие слои тканей, что скрепляют их и образуют тяжи, крепящие органы к костям. Затем сосуды, и здесь важно не ошибиться, не пропустить ни одного, даже самого тонкого. Меридианы — они повреждены, и каждый следует привести в порядок, дабы ци не рассеивалась и не застаивалась. Затем идут мышцы и сухожилия, здесь множество разрывов и повреждений, ожогов и новых, и старых, полученных в течении всей его жизни. И лишь после — кожа. Процесс долог и мучителен для больного, и потому он спит. И будет спать, пока я не закончу работать хотя бы с его внутренними органами, перемещая их на положенные природой места. А лучше бы дольше. Ну хоть с костями я закончила, и это было нелегко.       Чэньмо рассказал ей все, что знал, откуда у Вэй Ина такие обширные повреждения. Конечно, письменно, иначе не имел права. Но дополнял, когда мог, жестами. Сейчас у него были заняты руки — он вычищал очередную рану от гнойного налета и отмирающих частиц, которые через эти раны выводились и организмом, и вмешательством Баошань-шеньсянь. Так что он мог лишь поклониться, не прерывая работы.       — Ты хорошо справляешься. Пока. Но впереди еще долгий процесс.       Он упрямо нахмурился, вызвав ее смешок.       — Долгий процесс, дитя. Он затянется на годы и годы.       Чэньмо кивнул.       — А ты упрям. Это хорошо. И готов учиться — это отлично.       Чэньмо был готов на все и на любые сроки. Шицзунь в него не верила, это слегка обижало, но не очень. Просто она не знала, насколько в самом деле упрямы мужчины клана Лань.