Найти главу Цзян было не так уж и трудно — по отголоскам грозовой ци Цзыдяня, по его собственной, снова на грани искажения. Пока все остальные адепты всевозможных орденов и кланов охотились на призраков в ущельях, пятеро заклинателей целенаправленно шли по следу Цзян Ваньиня, не забывая отстреливать попадающуюся на пути «дичь», чтобы обеспечить себе прикрытие. Иначе было бы странно, если бы ни такой прославленный стрелок, как Лань Ванцзи, ни глава Не, довольно неплохо управлявшийся с огромным, себе под стать, луком, ни Не Хоувэй, считавшийся одним из лучших стрелков клана, не набили себе добычи. Цюнлинь, которого под цветами Не провели на это мероприятие, не уступал им, сам Хуайсан не принимал участия в охоте: он играл на флейте, тон которой был подобран под звучание Чэньцин, которое идеально помнил Ванцзи-сюн. То есть, работал приманкой.
И она сработала: довольно скоро они услышали нечленораздельные вопли и треск Цзыдяня, и старшие успели растянуть над поляной обездвиживающую печать. В нее с разгону выломился и завяз в поле взъерошенный, сверкающий безумными глазами глава Цзян. Хуайсан отнял флейту от губ и улыбнулся, глядя в эти глаза.
— Ах, Цзян-сюн, как тебе понравилась моя музыка? Правда, очень похоже на то, как играл Вэй-сюн?
Обездвиживающая печать держала крепко, не позволяя вызвать меч или сменить положение тела. Говорить не мешала, правда, делала слова не слишком разборчивыми. Но Хуайсан не собирался выслушивать бессвязные крики и обвинения. Он подошел чуть ближе, пока брат не нахмурился, остановился и покачал подвеской на флейте.
— Не беспокойся, я всего лишь хотел почтить память нашего друга, Вэй Усяня. Было бы лучше, конечно, сделать это ночью и под окнами твоих покоев, но, думаю, тебе и так не слишком хорошо спится,
братоубийца. Или я ошибаюсь?
Ответом ему были угрозы и обещания убить, впрочем, ничего другого он и не ожидал. Кивнул дагэ, ему, как старшему, принадлежала сомнительная честь огласить приговор.
— Цзян Ваньинь, — Минцзюэ говорил против обыкновения тихо и очень спокойно, от этого делалось страшно до дрожи в коленях. — Глава Цзян, ты обвиняешься в неправедных деяниях, недостойных заклинателя, идущего по Пути Меча. Ты подталкивал человека, потерявшего золотое ядро, к темному заклинательству. Ты пытал, насиловал, силой обратил в раба и пытался убить того, кто был тебе шисюном, того, кто отдал тебе свое золотое ядро, пожертвовав самым дорогим, что может быть у заклинателя — своим совершенствованием. Ты предал свою боевую семью. Наказанием за это станет разрушение твоего золотого ядра и меридианов. Да будет так. Начинайте.
Первым на двадцать шагов от печати отошел Лань Ванцзи. Глаза у него горели такой искренней, чистой ненавистью, что, будь она направлена на него, Хуайсан бы предпочел зарезаться сам, чем испытать силу гнева этого человека. Ванцзи-сюн натянул пустой лук, и мгновение спустя на тетиве сформировалось целых три духовных стрелы, горящих ледянистым голубоватым пламенем. Еще миг — и все три впились в самые важные точки на теле: в яремную впадину, в средний даньтянь, где билось чужое золотое ядро, и в нижний. Стрелы не оставили следов, насквозь пронзив тело казнимого, но глаза у того налились кровью, и алая пена выступила на губах. Лань Ванцзи опустил лук и отошел на пару шагов.
Вторым к черте подступил Вэнь Цюнлинь, и взгляд у него был столь же ненавидящий, разве что ненависть эта была не ледяной, а огненной. И стрелы его пылали жарким пламенем духовной силы Вэнь. Следов они так же не оставили, но Хуайсан заметил, как тонкие струйки крови побежали из ушей Цзян Ваньиня.
Он сам шагнул третьим, натягивая свой лук, не удивившись тому, что его стрелы источали зеленоватую дымку, как самый опасный и ядовитый цветок болотистых низин его родины. Он вложил в них все свое презрение, всю ненависть к этому человеческому отбросу. Все свое желание, чтобы тот сдох, прежде испытав ни с чем не сравнимые муки.
Следующим был Хоувэй, и его стрелы были черны, словно пламя Диюя. Все-таки он очень остро воспринял судьбу невольного кровного брата. Потом Хуайсан едва не залепил себе пощечину, вспомнив, кто нашел его, когда... Не брат, а Хоувэй! Ох, только подумать, каких демонов все это разбудило в душе шисюна!
Стрелы Минцзюэ были серебристо-белыми — Хуайсан на миг удивился: без алых отблесков гнева? Без дымных шлейфов, какие иногда появлялись у Бася? Дагэ был спокоен, сосредоточен и отрешен. Он единственный из них всех действительно исполнял приговор, а не мстил. Хуайсан восхитился почти против воли. Боги, дайте долгих лет жизни дагэ! За таким главой их орден и клан будут как за каменной стеной. Еще бы жену нашел хорошую — и все было бы лучше некуда!
Мысли о дагэ отвлекли, а меж тем человек в обездвиживающей печати продолжал исходить кровью, уже не выплевывая оскорбления, а просто рыча и плюясь кровавыми сгустками. Минцзюэ и Хоувэй свернули печать, и бывший глава Цзян упал на колени, а потом и вовсе свалился на землю и свернулся, как креветка. Дагэ забрал у него оба меча, снял с безвольной руки Цзыдянь и колокольчик с пояса. Все это, кроме меча Вэй-сюна, он передаст Цзян Яньли. Без кланового знака бывшего заклинателя никто не найдет, а сам он не сможет покинуть гору, пока не будет снят барьер, окружающий охотничьи угодья. Начерченная прямо поверх его ханьфу отвращающая печать не позволит кому бы то ни было из заклинателей его заметить. В порыве своего гнева Цзян Ваньинь забрался довольно далеко, куда точно никто из охотников не станет соваться просто потому, что добычи здесь почти нет. Так что когда охота на Байфэн закончится, этот человек останется здесь в полном одиночестве среди недобитых тварей.
Никто не собирался его убивать — пусть живет, сходит с ума уже не от искажения ци — от понимания, что сотворил своими руками. Кем стал. Что его ждет. Если ему повезет — он умрет быстро, в когтях какого-нибудь сяньли или сяоян. В то, что этот человек сможет покончить с собой, Хуайсан не верил: раз уж в первый раз, потеряв золотое ядро, он на это не решился, то и во второй раз не сумеет.
Ванцзи проверил меридианы и ядро, молча качнул головой: все было разрушено, ток ци навсегда замер в этом теле. Оставив его рыдать и давиться кровью, они уходили, не оглядываясь.
***
Охота закончилась для всего цвета цзянху отнюдь не только подсчетом добычи. Пропал и не был найден глава Цзян. Никто не видел его, не слышал зова о помощи, не было выпущено ни одного сигнального огня с изображением лотоса. Полно, да были ли у главы Цзян с собой сигнальные огни?
Яньли со смешанными чувствами смотрела на главу Цзинь и его признанного бастарда, первый величественно кивал, пока второй вещал что-то о помощи, которую орден Ланьлин Цзинь готов оказать ордену Юньмэн Цзян в поисках. Цзысюань стоял рядом и тоже кивал, как болванчик. В его глазах светилось что-то совершенно отталкивающее, будто он уже примерился к ней и ее ордену, как к своей собственности. Будто знал, что глава Цзян уже не вернется.
Она и сама знала, что брат, скорее всего, с горы не вернется — он давно приговорен, и эта охота — прекрасный шанс привести приговор в исполнение, не зря же она заметила в рядах клана Не знакомое по страшным дням начала войны лицо юноши из Вэнь, Лань Ванцзи, как и Не Хуайсан и еще один молодой заклинатель из Не, не сводили взгляда с Ваньиня, а глава Лань очень выразительно
не смотрел на него же. Ей, умевшей замечать такое, чтобы вовремя реагировать на накаляющуюся обстановку в семье, было легко отследить всех, кто в этот день явился на гору Байфэн не за призраками и охотиться будет на другую
дичь.
Яньли очень хотелось просто забиться за какой-нибудь камень побольше и порыдать, оплакивая братьев. Но она держала лицо и холодно улыбалась всем этим падальщикам и хищникам.
— Эта Цзян благодарит главу Цзинь, но адепты ордена Юньмэн Цзян справятся сами. Конечно же, мы остаемся для поисков главы Цзян. Не стоит беспокойства. В любом случае, до зимнего Совета в Цзиньлин Тай все решится.
Пионовые змеи убрались первыми, за ними невозмутимо последовали гусуланьские адепты во главе с Лань Сичэнем. Остался только Лань Ванцзи, но пока не подходил, заставив ее недоумевать: что ему нужно? Помочь? Отвести ее к... телу? Тем временем отбывали один за другим малые кланы и ордена, пока на горе не остались только адепты ее ордена, Ванцзи и... глава Не с наследником. Жестом остановив своих людей, Яньли подошла к ним, не дожидаясь, пока подойдут к ней. В груди было пусто, словно в давно покинутом гнезде, даже стука сердца она не слышала, казалось, вместе с братьями она умерла тоже, и этого уже не изменить.
Глава Не поклонился и протянул ей мешочек цянькунь.
— Госпожа Цзян, скорблю о вашей утрате.
Он не уточнял, о ком именно, да ей было безразлично, она просто знала, что найдет в цянькунь, ей хотелось вернуться домой, запереться в своих покоях и не выходить больше никогда, но она не могла. Орден и клан отныне лежали на ее плечах.
— Благодарю, глава Не.
Когда все лишние люди убрались с горы, а барьер пал, оставленный без подпитки, адепты Юньмэн Цзян еще несколько дней прочесывали окрестности. Разорванный и окровавленный чаошен главы Цзян они отыскали на третий день, на пятый — связанную из пояса и ленты петлю, привязанную к обломанному суку, лежавшему под деревом. На шестой Цзян Яньли приказала свернуть поиски.
Она не будет искать... Для всех ее брат умер, и в гроб положат этот чаошен и его колокольчик, в котором еще чувствуется его ци. Для всех в Храме предков будет стоять табличка с его именем. Для всех от правящей ветви клана Цзян останется только она.
— Прощай, А-Чэн, — прошептала Яньли и поднялась на меч Лю-цяньбэя.
***
Усталый, в ледяной осенней грязи по колено, заклинатель в насквозь промокшем сером ханьфу брел по дороге. Доули, уже тоже давно промокшая, не спасала от дождя, но ему было все равно. Это стало понятно, когда он поравнялся с перекрестком, дошел до места, где две грязные колеи, превратившись в мутные ручьи, пересекались, и упал на колени прямо в грязевую лужу. Из его рукава появились три палочки благовоний, и вот их-то, в отличие от себя, заклинатель защитил печатью от дождя. Что удивительно, благовонный дымок не рассеивался под порывами ветра, хлеставшими молящегося, как священная фучэнь — демона.
Заклинатель был молод, если не сказать — юн, черты его лица таили отголоски детства, но меж красиво очерченных бровей залегла печальная складка, а в глазах цвета листвы водяного каштана плескалась горечь. Губы, побелевшие от холода, шептали одни и те же слова, пока не прогорели благовонные палочки, а после задрожали, кривясь в напрасной попытке сдержать рыдание.
— Ну пожалуйста... Неужели он не достоин спасения? Неужели он так и умрет, и с ним умрет сердце того, кто его любит? Почему вы не отвечаете, почему? Почему-у-у!
Чужое присутствие он ощутил слишком поздно — когда на плечо опустилась жесткая и холодная ладонь, от которой легкий озноб превратился в леденящий мороз, ожегший все тело разом.
— А ты настойчив, дитя. Ты и твой товарищ, ваши молитвы, наверное, достигли даже самых высоких Небес.
— Б-б-баошань-шеньсянь?
Юноша не видел ничего, кроме края белоснежных одежд, которых не коснулась ни единая капелька грязи или дождя.
— Так меня называют. А еще Цзуши Шихунь.
Юноша опустил плечи и заплакал навзрыд, сквозь слезы пытаясь рассказать то, что это бессмертное существо уже знало и так. Не издав ни звука, оно взмахнуло рукавом, и через миг на перекрестке уже не было никого, и даже вмятины в грязи, оставшиеся от колен юноши, быстро размыли ручьи дождевой воды.
