Я вижу солнце

      Хуайсан метался по своим покоям, впервые ничуть не заботясь о том, что задевает стоящие на подставках веера и роняет их, что по полу рассыпались листы с незаконченными рисунками, кисти, разлилась и забрызгала подол любимого шелкового дасюшена тушь. Все его мысли были только о том, что он прочел в письме от брата. Тот отправился в Облачные Глубины, для всех — по делам ордена, для Хуайсана — узнать, наконец, как именно обстоят дела со спасенным и теперь уже кровным родичем. Обнадеживающего в письме было мало. Точнее, не было почти совсем: Вэй-сюн оставался на грани жизни и смерти, и даже целители Лань не могли дать гарантий его выздоровления. Сейчас его держала только тонкая нить жизни Не Хоувэя, а Хоувэй был упрям, как горный баран — этот будет держать крепко. Но удержать на краю мало.       Дагэ скрупулезно перечислил все раны Вэй Усяня. И да, Хуайсан не ошибся — самое ужасное насилие, что могло случиться с человеком, будь то мужчина или женщина, было над ним совершено не единожды. Кроме того, удар Цзыдяня выжег ему глаза, а отсутствие золотого ядра делало невозможным исцеление так, как его практиковали в Гусу Лань. И это еще было не все: золотое ядро Вэй-сюна явно было не уничтожено Сжигающим Ядра во время войны, как об этом думалось ранее. Его, судя по остаточным следам, вырезали. Все вместе это превращалось в хаотичное нагромождение фактов, не складываясь воедино. Кто посмел лишить одного из сильнейших заклинателей своего поколения золотого ядра, и как Вэй-сюн это позволил? Или... это было сделано им добровольно? Чушь! Или все же нет?       Хуайсан запутался. Слишком мало информации, а ее первейший источник вне досягаемости. Собственно, потому он и метался сейчас по своим покоям, не в силах просто сидеть и ждать, продумывая и отбрасывая варианты получения информации. У кого еще он мог узнать что-то о Вэй-сюне? Цзян Яньли? Он не был уверен, что присланное ей письмо не будет прочтено главой Цзян. У Лань Ванцзи? Тот уже рассказал все, что знал, еще в тот вечер в Ланьлине. Они встретились с Вэй Усянем в надзирательном пункте, где тот мстил Вэнь Чао и Вэнь Чжулю... Стоп! Ладно, хорошо, Вэнь Чао он мстил за Пристань Лотоса и гибель приемной семьи. Но обмолвки Ванцзи-сюна позволяли решить, что и к Вэнь Чжулю у Вэй-сюна был длинный счет. И если это была не месть за его выжженное ядро, значит... Значит, он мстил за кого-то?       Хуайсан с разгону упал на подушку у стола, не заботясь о том, что угодил коленом в лужицу уже подсыхающих чернил.       Вэй-сюн мстил Вэнь Чжулю за кого-то, кого тот лишил золотого ядра. Вэй-сюн отдал кому-то свое золотое ядро. Этим кем-то должен был быть очень дорогой ему человек. Таких было двое. Во время войны шицзе Вэй-сюна не демонстрировала высокий уровень силы, а золотое ядро Вэй-сюна было очень сильно. Оставался только один...       Хуайсан подорвался с места и едва успел добежать до умывального столика и склониться над тазом. Его стошнило желчью и недавно выпитым чаем. Стоило только позволить себе остановиться на пришедшем в голову выводе, к горлу подкатывал ком горечи, и его снова выворачивало. Отвратительно! Демоны, ему еще никогда не бывало настолько плохо от одного осознания человеческой низости и подлости!       Лишь много позже он сумел собраться и взять себя в руки, обругав свою мягкотелость последними бранными словами. Да, во время войны дагэ не позволил ему участвовать в боях, но много ли мог навоевать тот, чьи взаимоотношения с саблей оставались на том уровне, когда он знал, где у сабли рукоять, да мог вспомнить несколько базовых стоек и выпадов? О, он очень уважал свое оружие, но полученная от Минцзюэ сабля большую часть времени просто стояла в подставке, задвинутая в уголок. У нее не было имени, и давать его, окончательно пробуждая дух сабли, Хуайсан не собирался. Да, он не воин. Но стратегию и тактику, управление и контроль он изучил достаточно хорошо, чтобы во время войны, оставаясь в укрепленных лагерях, просчитывать действия противника и расстановку сил, строить планы, командовать силами обеспечения. Он был тем, кто обеспечивал войскам Цинхэ Не надежный тыл. И даже когда дагэ попал в плен...       Хуайсану было до сих пор больно вспоминать об этом. И тревожно: он чуял, что в этом попадании в плен не все дело было в горячности брата. Минцзюэ обычно не терял головы в бою, иначе уже давно бы покоился в фамильном склепе. Не все там было ладно с этим пленом, и дело не в облажавшейся разведке. Но пока что все его мысли занимал Вэй-сюн и его тайны.       Снова нарезая круги по покоям, он думал: оторвет ли ему голову брат за то, что он отправится в Пристань Лотоса, или нет? А если нет, то сумеет ли он поговорить с девой Цзян наедине и без лишних ушей в кустах? Ему бы только выяснить, кто провел операцию — этот человек наверняка был целителем недюжинного таланта. Если смог один раз вырезать золотое ядро, то, возможно, сумеет и вернуть? Ведь меридианы не пострадали, он сам их чувствовал, просто они были пусты, а сейчас их наполняет чужая светлая ци, которая без золотого ядра просто растворяется в теле, поддерживая в нем жизнь.       Брат писал, что именно это — то, что при каждом избиении Вэй Усянь отыскивал в себе силы впитывать ци от ударов Цзыдяня, — давало ему возможность выжить. А избиений было не одно и не два, их следы целители прекрасно видели по изорванной в клочья ауре истерзанного тела. Хуайсан искренне восхитился силой духа своего несчастного друга, но и ужаснулся тоже. Отчего все так случилось? Отчего одному из лучших людей, что он знал, пришлось пройти через такие муки? Неужели, в конце жизни Вэй-сюну уготовано было вознесение? Вот только Хуайсану отчего-то казалось, что друг если и стал бы богом — то кем-нибудь вроде Бога Напрасных Страданий. Тот, ради кого он шел на муки и смерть, не стоил даже обрезка его ногтя.       

***

      — Это очень странно, что Вэй Усянь до сих пор не вернулся, — перемешивая палочками рис, Цзян Чэн искоса глянул на сестру, которая к своему даже не притронулась. — Яньли, А-Цзе, ты что-то знаешь? Он говорил тебе, куда пойдет? Может...       — Замолчи!       Яньли бросила палочки на стол и поднялась, такая красивая в своем пылающем гневе, мгновенно становящаяся похожей на матушку, пусть и без ее грозовой ауры. Яньли казалась ослепляющим солнцем, ее глаза светлели до ярчайшей синевы, а губы наливались цветом. Если бы сестрица всегда ходила такой — разве посмел бы Павлин отказаться от помолвки? Но с разгневанной сестрой много ли наговоришь? Цзян Чэн осторожно приподнял руки, стараясь улыбнуться:       — Цзе-цзе, да что случилось? Ты так зла на меня, словно это не наш глупый болтливый А-Сянь в очередной раз брякнул какую-то глупость, а я сам его умышленно обидел. Но...       — Цзян Ваньинь, как смеешь ты трепать своим грязным языком его имя после того, как больше месяца издевался над ним, истязал, натравил на него собак, забыв, что обещал защищать от них, а после своими руками забил до смерти?       Вид сестры был страшен, но ее слова были еще страшнее. Настолько, что Цзян Чэн сперва не уловил смысла, понимая каждое по отдельности, но не в силах сложить их вместе.       — Я... что?       — Ты убил брата. Ты забил его Цзыдянем и утопил тело.       — Нет, нет... — Цзян Чэн поднялся, попятился от медленно наступающей на него сестры.       — Ты держал его на цепи, как собаку, в ледяном каземате. Ты запер его на целую ночь в одной камере с псом-оборотнем, а потом, седого от пережитого ужаса, заставил принести рабскую клятву и выжег клеймо на спине.       — Нет, н-не...       Перед глазами словно вживую встала та ночь, когда он очнулся от искажения ци и увидел труп очередной своей жертвы — белые спутанные космы, местами бурые от запекшейся крови, истощенное тело, сплошь покрытое ранами и ожогами, и словно в издевательство: уцелевший клочок кожи под лопаткой с выжженным лотосовым тавром. И край другого тавра — солнечного... Боги, он тогда еще подумал, что этот раб раньше принадлежал клану Вэнь... Тавро шисюна — с той проклятой пещеры — могло ли это быть оно? Нет, нет, не правда! Он не мог настолько помешаться во время искажения, чтобы убить Вэй Ина!       — Ты лжешь, сестра, зачем ты мне лжешь!       — Лю-цяньбэй! — А-Ли повысила голос, и в трапезную вошел начальник ночной стражи Пристани. — Приведи тех двоих.       — Исполняю, госпожа.       — О, кажется, сестренка решила взять власть в свои руки? — неловко улыбнулся Цзян Чэн, отбрасывая мысли о смерти шисюна: это была злая шутка, очень злая, сейчас Вэй Усянь зайдет, и он даст ему в лоб за такие...       — Ты сошел с ума, диди. Ты хотел, чтобы Вэй Ин, с таким трудом очистивший тело от темной ци, снова заклинал ею. Не слушая никаких возражений, наплевав на то, что у нашего брата больше нет золотого ядра, ты буквально приказывал ему снова ступить на путь Тьмы, смертельный для него.       — Чт... Нет ядра? Но...       — Он отдал его тебе.       Дверь трапезной снова разъехалась, и в залу вошли четыре воина в форме ночной стражи, ведущие двух крепких парней, связанных и лишенных формы адептов.       — Госпожа. Глава Цзян.       — Благодарю, Лю-цяньбэй. Узнаешь, Цзян Ваньинь? Эти два палача тебе помогали издеваться над братом. Спроси у них, слышали ли они крики из каземата в ту ночь, когда один из твоих псов кусал Вэй Ина. Спроси, что они слышали в те ночи, когда... — Яньли поднесла кулак ко рту, сглотнула и закончила так, словно высекала из каменной глыбы ему гроб: — Ты. Насиловал. Брата.       Дальше отступать было некуда — Цзян Чэн уперся спиной в простенок и влип в него, с ужасом глядя на сестру.       — Я все знаю, Ваньинь. Неужели ты думал, что это проклятье удастся сохранить в тайне? Я знала все еще до войны. Но я никогда и помыслить не могла, что однажды ты помешаешься настолько, что выберешь жертвой А-Сяня...       — Это все чушь! — он закрыл уши руками и съехал по стене, сжимаясь в комок. — Это неправда! Просто этот гаденыш решил сбежать и не помогать мне, и вы с ним придумали эту страшную сказочку!       — А-Чэн... Диди, очнись. Ты безумен, и с каждым разом погружаешься в искажение все глубже. Тебе нужна помощь.       — Нет!       Он не помнил, как покинул трапезную, как оказался в своих покоях, а потом в комнате, что была отведена им брату — и почему-то выглядела, словно нежилая. Он не помнил, как и зачем разгромил ее, вплоть до вынесенных из стен рам и выломанных дверей, как продолжил громить и свои покои, наткнулся на тайник с вином...       Цзян Чэн обвел мутным взглядом комнату, перевернутую вверх дном, тяжело привалился к краю кровати, толкнув плечом отчего-то особенно молчаливого шисюна.       — Эй, что застыл? Опять думаешь об этом своем... Ахаха, ни за что бы не подумал, что Второй Нефрит Лань может быть обрезанным рукавом! А ты? Эй! Вэй Усянь, что такое? Не хочешь со мной разговаривать?       Он повернулся и подавился сделанным глотком вина, рассматривая обезображенное тело, прикованное к колонне, поддерживающей полог. Из выжженных глазниц по лицу стекали дорожки кровавых слез, искусанные губы кривились и тоже окрашивались кровью. Ее — крови — было так много, что они оба сидели в луже.       — А-Чэн... Я любил тебя, как брата... За что ты меня убил?       Почти смертельно пьяный глава Цзян с воплем отшатнулся, бросил в мертвеца сосуд с вином и погрузился в спасительный обморок, перешедший в глубокий сон.