Я вижу солнце

      Лань Сичэнь, возможно, многое не понимал в этой жизни, на многое закрывал глаза, что-то и вовсе игнорировал. Но к своему младшему брату он относился очень внимательно. В конце концов, Ванцзи был единственным, что у него осталось от семьи. Дядя... в первую голову Лань Цижэнь был одним из старейшин клана, во вторую — Учителем клана, в третью — советником и заместителем сперва своего брата, а потом и Сичэня. На то, чтобы быть еще и семьей двум Нефритам его уже не хватало, и они, даже будучи детьми, это очень хорошо чувствовали. Близких отношений не сложилось, Ванцзи, более прямолинейный в этом плане, и вовсе ни разу в жизни не назвал Лань Цижэня «шушу» или хотя бы «шуфу». Только «шифу» или «лаоши». Ну а попытки сблизиться Сичэня пресек сам дядя, велев так же называть его «шифу». Сичэнь смирился и все семейное тепло перенес на брата. Просто Ванцзи с детства был замкнут, а после смерти матушки и вовсе превратился в этакий ларчик-головоломку. Сичэню пришлось научиться читать его скудную мимику, чтобы хоть что-то понимать. Говорил брат так редко, что иногда казалось: похвастать тем, что слышат его голос, могли только учителя на уроках.       Когда он пришел в отведенные для них покои после первого дня Совета, Сичэнь всерьез обеспокоился, что им понадобится помощь целителя. Брата трясло и шатало, как пьяного или больного. Его лицо казалось не застывшим, а вырезанной из лучшего нефрита посмертной маской, а под ней... Под ней его душа кричала, словно ее разрывали на куски. Сичэнь потратил не один час, чтобы разговорить брата, вытянуть из него, наконец, то, что он уже давно подозревал, еще с того времени, как в Облачные глубины приехали на обучение ученики из Юньмэна.       Тот юноша — смешливый, словно не могущий высидеть на одном месте и лишней мяо, постоянно в движении, громкий, яркий — был полной противоположностью Ванцзи. Этим ли зацепил брата? Или невозможной, хлещущей из самого сердца искренностью всех своих чувств? Своей жаждой жизни во всех ее проявлениях? Своим любопытством и жадностью к знаниям, какими бы они ни были?       Тот человек, которого они оба видели в зале Совета, может, и был похож лицом на Вэй Усяня, но им не был. Сперва Сичэнь так и подумал: нашли где-то похожего, выдают за темного заклинателя, что случилось с настоящим Вэй Усянем? Но Ванцзи бы не обманулся. Ванцзи бы не вернулся с короткой встречи настолько выбитым из колеи, если бы с молодым господином Вэй не случилось что-то ужасное.       Случилось. Ужаснее было некуда.       Это не было делом клана Лань. Это не должно было их волновать. Его брат был безответно влюблен в человека, которого силой сделали рабом и лишили золотого ядра. Разве мог Сичэнь закрыть на это глаза? Это было бы предательством. И он смотрел, слушал, замечал: долгие и обеспокоенные взгляды Не Хуайсана и Не Минцзюэ. Немного неловкий маневр побратима, уводящего главу Цзян из зала. Вопиюще бестактное хватание за руку — и то, как отхлынула от лица Хуайсана вся кровь после.       Сичэнь определился с союзниками в этой... битве. В битве за жизнь человека, который был дорог его брату. Он был отчего-то железно уверен, что так просто забрать у главы Цзян его собственность не выйдет. Но отступать был не намерен.              В тот вечер они с братьями Не договорились отправить лучших разведчиков следить за Пристанью Лотоса. Следить за главой Цзян и молодым господином Вэй. Сичэнь категорически запретил делать это Ванцзи: брат не был рожден для роли шпиона, он был богом открытой битвы, и как бы это ни было тяжело, но Сичэнь отыскал правильные слова. Он обещал, что ничего страшного с Вэй Усянем больше не произойдет. Боги, он никогда так не ошибался!       У Пристани Лотоса дежурили по два человека: от Не и от Лань. Сичэнь получил от своего посланца первого вестника через день после возвращения делегации Юньмэн Цзян домой, и сообщение не порадовало: сразу после того, как глава Цзян сошел с меча, Вэй Усяня два дюжих молодчика препроводили в стоящее на отшибе здание. После этого он на глаза больше не показывался. Сичэнь занервничал: если Вэй Усяня держат в темнице, подобраться и выкрасть его будет сложно. После войны Цзян Ваньинь ударился в паранойю, Пристань была постоянно окружена барьером, а всех входящих и выходящих тщательно досматривали и записывали. Его и Минцзюэ люди были вынуждены прятаться рядом, стараясь не задеть охранные контуры.       Следующий вестник прилетел еще через день — и сердце Сичэня едва не остановилось от коротких страшных слов: «Вэй Усянь при смерти. Срочно требуется помощь целителя». Он и сам был неплох в исцелении, но прихватил с собой Лань Цыбэя — главу целителей клана, взяв с него клятву молчать обо всем.       В Юньмэн, в затерянный на болотных протоках охотничий домик, который Сичэнь нашел, ориентируясь только на сигнальный талисман, они прилетели уже через три часа, найдя двух напрочь измотанных непрерывной передачей ци разведчиков и искалеченный полутруп, в котором от человека, виденного на Совете, остались только седые волосы. Все остальное было сплошь покрыто страшными ранами, ожогами и кровоподтеками.       Лань Аньцзин коротко доложил: они с напарником едва-едва успели вытащить сброшенное в озеро тело. Точнее, еще живого, но уже стоявшего на пороге смерти мужчину. Над которым глава Цзян провел ритуал отречения, так что теперь, если Вэй Усянь выживет, рабом он более не будет — кровная клятва, данная им, отныне недействительна. Сичэнь вознес истовую молитву Богу Смерти за малые милости и за живучесть того, кому тот так явно покровительствовал. Иначе эту самую феноменальную живучесть было не объяснить. Да и не нужны им всем были объяснения.       Через три часа прилетели люди от Минцзюэ — еще один целитель и четыре адепта. Это было очень кстати: жизнь в измученном теле поддерживала только чужая ци, а ее требовалось много.       Лань Цыбэй, посоветовавшись с коллегой, отозвал его в сторону, устало растер лоб.       — Глава Лань, раненого нужно переносить в лекарню. Но нести его сейчас на мече — значит убить наверняка...       — Договаривай, — Сичэнь уже понял, что выход есть, но целитель опасается, что этот выход не понравится ему.       — Это запрещенный ритуал, — резко сказал Цыбэй. — Приравненный к темным. Можно связать жизненные силы раненого и здорового людей.       — В чем подвох?       — Эм... Они будут считаться кровными братьями.       Сичэнь с трудом подавил истерический смешок. Боги, Цыбэй опасается, что он — он! глава ордена праведников! — не допустит, чтобы кто-то из заклинателей связал себя кровным родством с отступником.       — Кто готов?       Целитель моргнул и кивнул куда-то назад:       — Один из Не, парнишка крепкий, сил у него хватит, но...       — Кто проведет?       — Я, глава.       — Действуйте.       Не Хоувэй был чуть более юной и менее габаритной копией Минцзюэ. Похоже, очень старался во всем следовать за главой своего клана и приходился ему то ли губяоди, то ли еще более дальним, но кровным по линии Не родичем. Сурово хмурился, басил, выпячивал челюсть... Сичэнь спросил у него, что скажет на его решение глава Не и получил почти ожидаемое:       — Глава приказал сделать все, что угодно, чтобы спасти друга младшего господина Не. Я готов, целитель, — и поклонился Лань Цыбэю.       Сичэнь молча поклялся, что отплатит Минцзюэ сторицей — если только потребуется. Не Хоувэй спасал сейчас жизнь не только Вэй Усяню, но и его, Сичэня, брату. Это было бесценно, и такой долг ложился не только на плечи одного человека, но и на весь клан. А впрочем — Сичэню было все равно. Он бы и сам пошел на ритуал, если б не Ванцзи и его любовь. Нужно было оставить брату шанс на счастье, каким бы призрачным он ни был.              Дальше было... трудно. Ритуал не исцелил раненого, словно по воле Небожителя, не затянул его раны, даже не привел его в сознание. Просто сердце стало биться чуть увереннее, да выровнялось дыхание, а вот Не Хоувэй спал с лица и ошарашенно вытаращил глаза, свистящим шепотом выдав:       — Сколько боли, мамочки!       Однако стойко держался, а еще с каждой фэнь мрачнел все больше и в итоге не выдержал, подобрался к целителям, заканчивавшим перевязывать раны Вэй Усяня, пошептался с ними о чем-то, на глазах наливаясь слепящим гневом. Сичэнь догадался, о чем они говорили. В первые часы новоиспеченный родич будет чувствовать все раны и всю боль. Всю. И Хоувэй почувствовал. Сичэню пришлось силой удерживать его на месте, обещая, что месть свершится, и за то, через что пришлось пройти Вэй Усяню, виновник заплатит своей жизнью и посмертием. Что он никогда не вернется в круг перерождения.       — Но ты, Не Хоувэй, пообещаешь мне сейчас, что не станешь искать мести безрассудно. А то знаю я вас...       — Обещаю, глава Лань, — поклонился ему юноша.       Сичэнь даже слегка удивился такой рассудительности. Впрочем, Минцзюэ ведь тоже не бросался в бой наобум, и тот раз, с пленом, был не его просчетом, а ошибкой разведки. Мимолетно мелькнула какая-то мысль, но Сичэнь не успел ее ухватить: требовалась помощь по перемещению раненого, и он занялся этим.              До Гусу они добирались больше трех дней, делая частые остановки, чтобы проверить состояние Вэй Усяня, сменить повязки, влить в раненого немного целительных отваров и крепкого бульона, передать ци Не Хоувэю. В Облачные Глубины специально шли ночью, не зажигая фонарей. Сичэнь приказал дозорным забыть все, что видели, пригрозив впервые в жизни страшными карами за распущенные языки. Впрочем, в этот день в дозоре были верные ему парни, те, с кем воевали бок о бок.       А вот увидеть брата он не ожидал, но... Любящее сердце всегда чутко. И ему самому словно бы наживую рвали сердце, когда смотрел, как беспрерывным потоком струятся по щекам А-Чжаня слезы, а его пальцы едва-едва касаются сложенных на груди рук Вэй Усяня.       — Он будет жить. Он теперь мой брат, а для брата я сделаю все, — хрипло пробасил Не Хоувэй, и Ванцзи — вот чудо! — поклонился юноше с глубоким почтением.