Я вижу солнце

      Хуайсан смотрел в белое, без кровинки, лицо, на чуть деревянную, осторожную походку, замечал легкую дрожь истончившихся пальцев, прятавшихся в длинных рукавах, и не понимал. Не понимал, как до такого дошло? Как Цзян-сюн допустил, чтобы кто-то поступил так по отношению к его шисюну? Как сам Вэй-сюн допустил подобное отношение к себе? Хуайсан, несмотря на молодость, многое знал из того, на что обычно не обращают внимания мужчины. Кое-что — по собственному опыту, который хотелось бы забыть — но не забудется никогда.       В вопросах, заданных самому себе, чудилась какая-то неправильность. Хуайсан настолько сосредоточился на ней, что пропустил вопрос брата.       — О чем ты там думаешь, А-Сан? — сердито — для вида, Хуайсану заметно, — нахмурился Минцзюэ.       — Брат, посмотри, пожалуйста, на Вэй-сюна и скажи, что с ним не так.       Первое «не так» он заметил и сам. Раньше Вэй Усянь бы отреагировал на долгий и внимательный взгляд, он всегда был чутким, как стрелка компаса. Сейчас он просто сидел, закаменев в одной позе, не поворачивая головы, смотрел перед собой невидящим взглядом. Седая коса привлекала к нему массу внимания: еще бы — и прическа не как полагается, ни гуаня, ни шпильки, а ведь ему уже двадцать! И седина в те же двадцать — для совершенствующегося это нонсенс... Хуайсан зацепился за промелькнувшую мысль, схватился за веер, под его прикрытием бормоча:       — Брат, брат! Ты можешь проверить как-то, все ли у Вэй-сюна в порядке с ци? Эта седина!..       — Он избит или ранен, — делая вид, что пьет, и прикрыв лицо рукавом, ответил Минцзюэ.       — Хуже.       — Хуже?       — После заседания, брат.       — Хорошо.              После заседания Хуайсан уверился в своих выводах железно. Главы оставались на обед, но в перерыве между советом и трапезой вставали, сбивались в группки, обсуждая теперь уже вслух принятые решения, сплетничали, заключали предварительные договоренности. Глава Цзян тоже отошел переговорить с кем-то. Вэй-сюн оставался на месте, не шелохнувшись, только время от времени подносил к губам пиалу, но Хуайсан мог поклясться на любимом веере: в ней не вино, а простая вода. И Вэй Усяня сейчас тошнит, пьет он, чтобы унять жажду и забить тошноту, мелкими глотками, подолгу задерживая воду во рту. Очень знакомо. Очень плохо.       Он остановился у столика, заставив и брата остановиться, указал глазами на отрешенно застывшего мужчину.       — И как я, по-твоему, должен это сделать? — возмущенно прошипел Минцзюэ, даже старательно понизив голос, чтобы на его «шепот» не оборачивались другие.       — Я сам. Отвлеки главу Цзян, брат, отвлеки на как можно большее время.       — Ну и задачки ты мне... Ладно. Будешь должен!       — Три тренировки с саблей, как всегда, я понял, брат.       Хуайсан знал: дома из него вытрясут душу в попытке понять, что случилось, ведь он не стал ныть, торговаться и отказываться от выматывающих тренировок. Но — пусть. Он должен был узнать.       Дождавшись, когда серое с золотом и пурпурное с золотом ханьфу исчезнут из поля зрения, Хуайсан развернулся к Вэй Усяню и наконец позволил себе опустить веер.       — Вэй-сюн, ты совсем неразговорчив сегодня, да и вчера я не слышал твоего смеха и даже улыбки не видел. Что-то случилось?       Губы, похожие на запекшуюся рану, сохнущие после каждого глотка воды, разомкнулись, окрашиваясь в трещинках кровью.       — Не... сюн. У тебя нет с собой... капельки яда? Такого, чтоб быстро?..       Серые глаза напротив были пусты и безжизненны, в них ни капли былого озорства, не было даже злой мстительной радости, как на поле боя. Хуайсана продрало по внутренностям, как будто он голым животом напоролся на острые куски наста, режущие до крови в считанные мгновения.       — Вэй-сюн... Дай мне руку.       Вэй Усянь даже не пошевелился, и Хуайсан решился на неслыханную дерзость — сам схватил его за запястье, посылая внутрь короткими импульсами ци... и чувствуя лишь спавшиеся меридианы, словно лишенные крови жилы, и боль-боль-боль, перемалывающую каждую кость, мышцу, орган. Пустоту в даньтяне. Ни одного отголоска темной ци.       — Яд, Не-сюн. Молю тебя...       Горло перехватило до вскипевших на ресницах слез.       — Не надо... Я... Мы найдем выход. Потерпи немного!       — Мы?       — Я и дагэ. Он понял, сам понял. Он никому не скажет. Потерпи, обещай, Вэй-сюн!       Долгое, долгое и мучительное молчание спустя снова слипшиеся, спекшиеся губы шевельнулись в едва слышном:       — Обещаю.              Как дожить до конца этой тягомотной нудятины, Хуайсан не знал. И все же внимательнейшим образом рассматривал собравшихся в Ланьлине глав, слушал разговоры, собирал слухи и сплетни. В общем, занимался тем, что и всегда. Только сейчас он больше ловил все, сказанное о Повелителе Мертвецов, и чем дальше — тем больше ему это не нравилось. Очень многие заметили, что Вэй Усянь беспрекословно слушается главу своего клана. Влияние Юньмэн Цзян упрочивало уже только это, но и подозрений возникало все больше и больше. Орден, едва начавший вставать с колен, обзавелся ужасающим пугалом. Подконтрольным пугалом. Этот вопрос не мог не возникнуть и не прозвучать на собрании. Особенно всех волновала судьба сильнейшего темного артефакта, существовавшего под небесами Цзянху в последнее столетие.       Глава Цзян с тонкой улыбкой безумца спокойно заявил, поднявшись:       — Стигийская тигриная печать была уничтожена еще во время битвы в Безночном Городе.       Конечно, ему никто не поверил. Но все сделали вид. Особенно кислым было выражение лица главы Цзинь, но тот воздержался от вопросов. У них так же не было ни единого доказательства того, что печать не уничтожена, любой из глав кланов мог бы почувствовать ее темную ауру, но не чувствовал, следовательно, с собой у Вэй Усяня Печати не было. Даже его демоническая Призрачная флейта не источала темную ци — сейчас Чэньцин казалась просто музыкальным инструментом, таким же, как сяо Цзэу-цзюня. И за все время совета он ни разу не вынул флейту из-за пояса, хотя ранее все время крутил ее в руках, неимоверно раздражая этим окружающих.       Хуайсан гадал: как скоро люди начнут задумываться над тем, что такое поведение совершенно не в духе Вэй-сюна? И начнут ли? А если да, то к каким выводам они придут? Впрочем, одно он знал наверняка: все эти люди будут просто счастливы узнать, что ужасный темный заклинатель укрощен и посажен на короткую цепь. И каждый хотя бы раз задумается о том, чтобы перехватить эту цепь из рук Цзян Ваньиня. А если они узнают, что Вэй-сюн больше не заклинатель... Потому глава Цзян и не отпускает его от себя! Показывает пугало издалека. Как известно, с расстояния в три инь и палка покажется мечом.       «Держись, Вэй-сюн. Продержись хотя бы немного еще», — подумал Хуайсан, в глубине души понимая: если такой стойкий и жизнерадостный человек, как Вэй Усянь, попросил его о последней милости в виде яда, жизнь его уже превратилась в Диюй, и сил у него почти не осталось. Следовало поторопиться.       Хуайсан не рассчитывал ни на чью помощь, кроме брата. Но был почти не удивлен, когда после совета в их покои в гостевом павильоне постучали, и после позволения внутрь вошли глава Лань и Ванцзи-сюн. Оба казались привычно-невозмутимыми, но Хуайсан хорошо читал по лицам. Цзэу-цзюнь был обеспокоен. Ханьгуан-цзюнь, казалось, внутри своей маски кричал, и этот безмолвный крик резонировал с душой самого Хуайсана. Он знал, что Второй Нефрит не терпит чужих прикосновений. Но сейчас он отбросил все рамки и ограничения, словно веер, подошел и осторожно взял в ладони ледяные кисти Лань Ванцзи, ничего не говоря. Мозолистые, сильные, изящные пальцы на несколько мяо сжались, взгляд, до того резавший, словно зимний ветер, потеплел.       Старшие братья молчали, и за это молчание Хуайсан был им несказанно благодарен.