Обратная сторона медали

      Всё пошло не по плану.       Я уже представила, как забегу к Ольге с озарением и покажу свою идею. Она должна была ждать меня и обязательно обрадоваться, а потом я, такая вся из себя вдохновлённая, вышла бы на лёд и продемонстрировала блистательный прокат, но… Реальность возвращает с небес на землю без парашюта. Естественно, никто нас не встречал, поскольку мы завалились в разгар тренировки у мальков, о которой я успела позабыть.       Иногда мне кажется, что Ольга работает только со мной и Энн, потому что эти дети так редко появляются на льду. Два раза в неделю по полтора часа для десятилеток — это же пиздец, когда я была в их возрасте, то из спортшколы не вылезала и уже прыгала тройные. Даже я в своём межсезонном лайт-режиме прихожу почти каждый день, ну, или хотя бы как-то занимаюсь, чтобы поддерживать форму и банально не набрать вес. На этих же без слёз не взглянешь: никакая растяжка, кривые прыжки, у некоторых даже «здоровый детский жирок». В России с такими мало работают. Либо ребёнок соответствует требованиям и показывает результат, либо не занимается, ведь есть столько желающих на место у хорошего тренера.       Ольге тоже не нравится такое положение дел, но этот комплект дохликов приносит много денег. Тренировать потенциальных чемпионов, конечно, приятнее, но время на льду, как и время преподавателя, здесь одинаково дорого стоит для любого ученика. Конечно, если Ольга видит в ребёнке потенциал, то старается убедить родителей увеличить количество занятий, однако это случается нечасто. И не всегда приводит к результату. В Америке сложно работать, используя привычные методы русских тренеров. Более того, можно и под суд попасть, если вдруг проскочит какое-нибудь неполиткорректное ругательство или оплеуха. Я и ребята из моей спортшколы привыкли же моментально отскакивать от летящего в тебя чехла… А здесь кривой одинарный прыжок — это всё равно «ты большой молодец».       В общем, мы с Джаредом ждём на верхней трибуне, пока кончится «цирк уродцев» неподалёку от других родителей, наблюдающих за успехами детей. Хорошо, что эти мамочки слишком озабочены детишками и обсуждением дел родительского комитета, и не обращают ниакого внимания на нас.       — Смотри, какое вращение! — восклицает он, видя, как очередная девочка делает элементарный заклон . Не знаю, что он там такого увидел, ей растяжка не позволяет даже как следует прогнуть спину.       — Я так в шесть лет делала, — фыркаю я, отворачиваясь. — Как и вся наша группа.       — Может, она скоро научится чему-то более сложному, — наивный, наивный Лето, совершенно ничего не понимающий в этом спорте. Она скоро вообще ногу назад не сможет поднять, когда подрастёт: видно же, деревянная. Ей бы в хоккей, коль уж так хочется на лёд.       — Эмм… Нет, — поражаюсь терпению Ольги, я бы не смогла это регулярно выносить, ведь даже смотреть на них для меня уже сложно, я вижу миллионы ошибок, но не замечаю работы над ними. — Вот смотри на вон ту девочку в зелёном, как она двигается. Есть разница же?       Та, конечно, тоже не образец, но хотя бы присутствуют какие-никакие природные данные. Аналогичный заклон выглядит лучше.       — Есть, — признаёт он. — А у тебя глаз намётан. Может, мне и в неё вложиться?       Я глубоко вдыхаю, нетерпеливо постукивая пальцами по пластику чемодана.       — Тебе правда так интересно фигурное катание? — мне до сих пор сложно уложить в голове его присутствие здесь, как и наши внезапные встречи, но это уже другая тема, — Или просто денег так много, что не знаешь, куда их засунуть?       — Вот есть что-то в этом виде спорта. Ты вроде бы смотришь на девочек в открытых лёгких платьицах да на парней в трико, а они выделывают такое, что мне без каскадёра никогда не сыграть. А у них получается с лёгкостью. Огромная сила прячется за изяществом, и очень тонка грань между спортом и искусством. Это захватывает. И всё благодаря тебе.       — Я тут ни при чём.       Забавно он мою роль к этому присоединил. Впрочем, звучит так, будто Джаред и в самом деле проникся. Что ж…       — Когда я предложил Энн спонсорство, то и в самом деле не понимал, куда пойдут мои деньги, — продолжает говорить он, проигнорировав мою фразу. — Теперь понимаю. И даже готов вкладываться в это больше.       — Значит, какой-то девочке очень повезёт или не девочке… — задумчиво произношу я, снова глядя на Ольгину младшую группу. Может, не в этом году, так в следующем бриллиант найдётся и кто-то из них добьётся успеха, а если у Лето ещё останется запал, то будет больше возможностей. Это классно.       — Кстати, а на чём зарабатывают фигуристы, кроме спонсорства? И сколько? Судя по тебе, речь идёт о не самых маленьких суммах.       — За соревнования дают призовые, ещё можно кататься в шоу. Кто-то тренирует или снимается в рекламе… В России это — хорошие деньги. Но мне сложно сказать, много это или мало для Америки. Я здесь ничего не заработала.       — Тогда позволь мне личный вопрос?       — Какой?       — У тебя квартира в хорошем районе, дизайнерские шмотки из последних коллекций, и ты спокойно можешь это себе позволить? На что же ты тогда живёшь? Накопления?       — Нет, часть моих расходов временно оплачивает американская федерация по фигурному катанию, но большинство — родители. То, что я зарабатываю, идёт в инвестиционный портфель, им управляет отец, честно говоря, я даже не знаю, сколько там денег.       «Нет сейчас того, что бы я не смог тебе купить. Кроме будущего»       Когда я стала выигрывать юниорские зарубежные старты с призовыми в валюте, папа нашёл время в своём плотном графике, повёл меня в ресторан в центре Москвы, а там объяснил, что выигрыш можно тратить на брендовые шмотки и игрушки, а можно отложить, чтобы потом этих денег стало ещё больше. Я тогда вообще особо не понимала, о чём он говорил, потому что меня больше заботили предстоящие соревнования, но всё же согласилась. И собственно для меня ничего и не изменилось. Моя карточка привязана к счёту отца и я пользуюсь ей как пожелаю.       — Умно.       — Но фигурка — это не то место, где зарабатывают. Если сопоставить вложения в спортсмена с его конечными результатами, в том числе и финансовыми, а их добиваются единицы… То выйдет так себе. А если травма какая серьёзная, то можно и в минус уйти.       Я повидала немало историй, где один перелом заканчивал карьеру ещё до крупных побед. А деньги в спорт уже вложены: годы тренировок, костюмов, соревнований не вернёшь.       — То есть Энн может ничего и не добиться в итоге? — спрашивает он, видимо, услышанное его немало шокировало, потому что его голубые глаза округлились ещё больше.       — Ага.       — А тебе никогда не было стрёмно оттого, что твоя карьера может закончиться от одного падения?       — Ну… Да, но ты же не отказываешься от машины, зная, что в авариях погибают. Это то же самое, — мой взгляд падает на большое электронное табло с часами, висящее на стене. Дети уйдут минут через двадцать, мы проговорили бо́льшую часть их занятия. — Ладно, мне нужно разминаться. Пойду вниз, там зал.       — А с тобой можно?       — Как хочешь, — пожимаю плечами я и, встав, разминаю затёкшие руки.       Странное дело. Если вначале его присутствие меня дико раздражало, то сейчас было уже как-то всё равно. Вероятно, повлияло моё признание — оно нас всё же сблизило, что-ли… Во всяком случае, Лето не стал проявлять эту удушающую заботу и жалость, которую я никогда не любила. А ещё он всё-таки помог мне найти ту самую музыку… Кредит доверия повышается, но всё же не настолько, чтобы кидаться к нему в объятия.       Мы спускаемся в класс для хореографии, потому что в тренажёрном кто-то есть и я не хочу лишний раз привлекать к себе внимания. Джаред садится в углу комнаты и опять же старается мне не докучать и не лезть, лишь молча наблюдает, как я прыгаю на скакалке, как растягиваюсь и разминаю всё тело, чтобы на льду не получить травму. И впервые задумываюсь кое о чём… А ведь после того эпизода в машине, как он видит меня? Представляет ли он нечто подобное тому, что приходит ко мне во снах?       Порой, я ловлю его взгляд через зеркало и пытаюсь понять, насколько велик шанс, что мы-таки окажемся в одной постели. Через некоторое время за дверью слышится шум и детские голоса, а это значит, что пора пойти наконец поговорить с Ольгой. Однако она находит меня сама, я даже не успеваю сложить свои вещи в чемодан, как тренерша появляется в зале и, окинув Лето хитрым взором, становится у одного из станков, оперевшись о него спиной.       — Ну что, голубушка, привело тебя сюда так внезапно, — говорит она по-русски, будто бы Лето в комнате с нами и не было. — Ещё и в такой компании.       И опять этот тон. Будто подловила меня на вранье, и теперь, фиг я ей докажу, что между нами ничего нет.       — Я нашла музыку, — приступаю сразу к главному, игнорируя колкое замечание о моём сегодняшнем спутнике. — Правда не знаю, что из этого выйдет: короткая или произвольная, но я хочу под это кататься…       — Очень вовремя. В понедельник у нас уже будет с чем работать вместе мистером Корденом.       — …И она будет посвящена Георгию Борисовичу, — я произношу это непривычно легко, будто не я плакала перед Джаредом от собственных воспоминаний. Однако упоминание обещанного мне постановщика, пролетает мимо за важностью сказанного.       — Хорошо, — Ольга даже не удивилась. — Показывай, что там у тебя.       — И ты даже не спросишь почему? Почему я так решила?       — Я просто знаю, что для тебя он очень важен. Ты мне как-то сказала, что я никогда не смогу тебе его заменить, как бы я не пыталась. Я знаю, что ты чувствуешь, — она припоминает мне слова годичной давности, когда мы пытались установить границы, только начав работать вместе. Точнее, Ольга старалась, а вот я бежала от этого изо всех сил, закрываясь на все засовы сразу, — Включай, а то следующая группа будет через сорок пять минут, не успеем обсудить.       — Я хочу попробовать на льду.       — Ну тогда чего ты стоишь, давай-давай, цигель-цигель! — она торопит меня, и я, прихватив коньки, спешу пойти переобуваться.       Ожидание поумерило мой пыл. Поэтому сейчас я уже не питаю иллюзий, что получится нечто восхитительное и идеальное. Ведь, чтобы музыка и идея стали программой, нужно гораздо больше времени и сил. Я пытаюсь сымпровизировать, совмещая какие-то давно выученные связки с движениями, которые приходят в голову прямо сейчас. Стараюсь подстроить прыжки под акценты в песне, подобрать идеальный. Наверное, получается какая-то фигня, потому что порой я замечаю довольно хмурое лицо Ольги. Видимо, ей не нравится.       Но я всё же с каждым тактом убеждаюсь в том, что сделала правильный выбор. Я молчала слишком долго, и теперь я должна выступить с этим номером, хоть он и выворачивает наизнанку душу, показывает всем мои чувства, которые я скрывала, возможно, даже стыдясь их.       Музыка заканчивается, и раздаются одинокие аплодисменты от Лето, но я не на него смотрю, а на Ольгу. Я всё ещё не могу понять, о чём она сейчас думает. Обычно она более эмоциональна, и не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, что у нее в голове… Поэтому к бортику я подъезжаю с небольшой опаской.       — Ну как? — интересуюсь я, готовая услышать щедрую порцию критики.       — Это Джаред придумал?       — Только навёл на мысль. Ну так что? — мне не терпелось узнать её мнение.       — Недостаточно динамично для произвольной и слишком длинно для короткой, — отвечает она как-то с сомнением. Забавно, во мне эта музыка так откликается и неужели это не видно?       — Можно ж обрезать, убрать второй куплет, сократить понемногу в разных местах… И будет короткая.       — Допустим. Но ты уверена? Ведь люди увидят тебя настоящую: твои переживания и страхи… А как к этому отнесётся Сафронов-младший? — ясно, ей не нравится. Иначе она бы сейчас тоже радостно верещала, что это та самая песня.       — Мнение Платона меня волнует меньше всего. И он не сможет ничего такого сказать, потому что договор о неразглашении подписан его рукой в том числе.       — Всё-таки Георгий был и остаётся его отцом…       — И что? Только ему можно скорбеть? Да он мне был ближе, чем семья! — я начинала злиться и раздражённо ковыряла лёд зубцом конька, пытаясь понять, что так не понравилось.       — Давай лучше поговорим у меня в кабинете? — предлагает она, и я, закатив глаза, всё же киваю и выхожу со льда.       Пока я расшнуровываю коньки, обратно переобуваюсь в кроссовки, рядом со мной вновь появляется Лето, неизменно очарованный тем, что увидел на льду. Его удивить легко: достаточно сделать несколько красивых движений и не упасть… Правда поговорить нам не удаётся — Ольга его фактически прямым текстом посылает восвояси. Видимо, поболтаем исключительно вдвоём.       Своим кабинетом она обычно не пользуется, скорее помещение служит складом: там шкаф со старыми костюмами, дюжины огромных бутылей для кулеров, коробки с документами и всяким. Однажды она мне там лезвия для коньков нашла, когда у меня одно треснуло, и в этой же комнате мы прикручивали их к ботинкам… У неё даже диван завален толстенными папками с документами. Кажется, долгое время их никто не трогал — слой пыли приличный. Однако кое-как я всё же устраиваюсь на подлокотнике, стараясь не задеть светлыми леггинсами ничего, а Ольга почему-то не подвигает свой стул ко мне, а лезет в шкаф, что-то неведомое мне ищет.       — Значит, тебе всё же не понравилось? — я выжидаю некоторое время, думая, что она начнёт первой, но Ольга всё ещё копается в шкафу.       — Я бы не взяла такую музыку, она сложная, местами слишком медленная, её будет нелегко подогнать под тайминг. Это вариант для показательного, но… Я понимаю, что ты хочешь этой программой выразить, потому что в своё время поступила примерно так же. Ты ведь знала, что я не всегда была одиночницей?       — Нет.       — Я и мой партнёр, Витя Чернов, считались надеждой на золото Союзной Олимпийской сборной в парном катании, — что у неё с голосом? Она плачет? — Мы с самого детства катались вместе, росли вместе, наши родители дружили. И конечно, такая тесная связь не могла не перетечь во что-то большее, мы даже собирались пожениться перед Олимпиадой, когда нам будет уже по восемнадцать.       — И что с ним стало? — мой вопрос не имеет особого смысла, ибо и так ясно, что конец истории не будет счастливым, раз Ольга здесь, её муж — американец, а на стене фото с её Олимпиады, где она стоит на пьедестале.       — Ужасная, несправедливая смерть. Раз — и человека просто нет, как будто никогда и не было… Его сбила машина. Знаешь, недели не прошло с похорон, как вызывает меня директор Федерации Фигурного катания СССР вместе с моим тренером и заявляет, что пора нового партнёра искать, хватит реветь, что результаты нужны стране, — она всхлипывает, а я просто сижу, потому что даже не могу пошевелиться. — В общем, не получилось у нас разговора, им нужны были сроки, ведь до Олимпиады оставался год, а мы были лучшими, другие пары были слабее. А я хотела взять перерыв, отгоревать, подумать… Всё закончилось тем, что я заявила, что в парное не вернусь, буду одиночницей.       Я и понятия не имела, что в её жизни было такое. Может из-за того, что она эмигрировала, данные потёрли, а те, кто мог рассказать, давно уже не в состоянии это сделать. Ни в одном источнике не было ни намёка на эту историю.       — Как знакомо, — и у меня были такие беседы. Когда не слушают, не слышат и видят только свою точку зрения. В глазах неприятно щиплет, но я вцепляюсь ногтями в кожу на сгибе руки, чтобы тоже не дать волю эмоциям от собственных воспоминаний.       — Но в этом мне пошли навстречу и даже провели ротацию сборной, дабы мне не начинать карьеру заново, чего мне не простили в моём клубе. Так что пришлось переехать в Москву и сменить тренеров, но и тут мне повезло, новая команда очень поддерживала… К Олимпиаде я настояла, чтобы программы поставили на нашу старую музыку, в память о Вите. Для меня это было важно. Как и для тебя сейчас.       — А почему ты уехала? — помнится мне, я не задавала этот вопрос. Ведь люди во все времена уезжали из своих стран. И по разным причинам.       — С Игр я привезла бронзу и потом собиралась поступить в институт на какую-нибудь техническую специальность и вообще больше никогда не вставать на лёд… Но через три месяца после возвращения я вышла замуж за работника посольства Соединённых Штатов, который делал нам визы перед Олимпиадой. Я поехала в Чехословакию и не вернулась обратно. Все думали, я лечить колено отправилась, а он увёз меня в Калифорнию, представляешь? Но когда он сделал мне это предложение, то я сразу подумала, что в Союзе меня больше ничего не держит. Я никому не нужна, герой тот, у кого золото. Я даже медаль свою отдала Витиным родителям, ведь это наша должна была быть награда, а без него она мне совсем не нужна… И ты, и эта песня напомнили мне о том времени. О потере, о том, как мне нужна была поддержка тогда… Мы с тобой слишком похожи, точнее, то, как с нами поступили.       — Есть такое, — жутко признавать, но да… Теперь и я не могу сдержать слёз. Нас обеих неплохо пожевала жизнь. Не знаю, что хуже: сама ситуация или то, что подобное стало частью системы и легко повторяется через года. — А что ты ищешь?       Я пытаюсь хоть немного вынырнуть из этого депрессивного дерьма, потому что чувствую, как рассказ Ольги тоже загоняет меня в мрачное состояние. Воображение довольно живо рисует её в моём возрасте, и её боль так же легко становится моей. Ебанная эмпатия. Лучше не чувствовать ничего, чем чувствовать это.       Наконец она вытягивает какой-то чехол из глубины гардероба и даёт мне. Там оказывается чей-то старый костюм. В таких уже не выступают, подобное было очень модно в девяностых вроде. Длинные рукава, расшитые металлической нитью и разноцветными пайетками, подплечники, довольно короткая асимметричная юбка, которая по бокам короче, чем спереди и сзади. Висячие бусины на лифе, на юбке, красивый глубокий вырез. А ещё оно идеального небесно-голубого оттенка, без желтовато-зеленоватого налёта старины, будто в нём никто никогда и не катался, время его совсем не потрепало.       — Чьё это? — спрашиваю я, рассматривая узоры, образующие яркие переливающиеся цветы на рукавах.       — Моей дочки. Она могла бы стать прекрасной спортсменкой и попасть на Олимпиаду, но выбрала другую жизнь. И я её этим никогда не попрекала. Как и тебя не буду попрекать, если ты захочешь пойти иным путём или случится что-то ещё. Я хранила это платье, потому что оно напоминало мне о прошлых успехах Даши, но в этом свете хочу отдать его тебе, чтобы оно символизировало время — твоё, Георгия, будущее и прошлое. Прошлое в будущем… Примерь, Анечка, я хочу посмотреть, как сидит.       Её философская речь может и звучит бредовато, однако смысл предельно ясен.       Я раздеваюсь прямо в этой комнате и быстренько облачаюсь в платье. Никогда не видела Ольгину Дашу вживую, но по размеру оно подходит. Сидит странно, но скорее непривычно, ведь современные костюмы легче и проще. Висюльки забавно колышутся от любого движения, а юбка непривычной длинны. Для нового номера я бы подобрала максимально простое платье, возможно даже однотонное, но с интересным фасоном… Однако это смотрится роскошно, а если учесть посыл, с которым мне его отдают, невозможно придумать что-то лучше.       — Я скучаю по Георгию Борисовичу, и действительно никто не способен мне его заменить. Но я всё равно счастлива, что ты мой тренер, — я обнимаю её, и, наверное, это наш самый честный разговор, где она не оставляет часть мнения при себе, чтобы не провоцировать, а я не лгу, чтобы не открываться ей. Мы никогда не были настолько откровенны друг с другом как сейчас. — Спасибо.       — Моя ты девочка…— и вот спустя год в наших отношениях настаёт очередной прорыв, ещё более глубокий, чем год назад.       Правда, времени на разговоры у нас уже нет, скоро начнётся очередная тренировка у детей, и нам приходится выйти из кабинета, утерев слёзы. Платье я забираю с собой, потому что хочу как следует его рассмотреть и примерить. Ольге пора возвращаться к работе, а мне, наверное, стоит пойти домой. Правда перед тем как попрощаться, она всё-таки затрагивает то, что я не особо хотела комментировать.       — Так значит, ты и Джаред Лето… Забавно порой жизнь складывается, да? — усмехается она, пока я собираю свои вещи обратно в чемодан и проверяю, ничего ли я не забыла. Опять она об этом.       — Между нами ничего нет, — категорично заявляю я, надеясь, что грозный тон избавит меня от ответов на вопросы о Лето. Интересно, куда он подевался?       — Но когда ты ушла в отпуск, он тоже не появлялся на катке, хотя собирался вроде как что-то ещё снимать. Когда вы вместе приехали сегодня, я решила, что вы отдыхали тоже вдвоём.       — Просто случайность. Оказалось, Лос-Анджелес — такая деревня, — и всё-таки я не стала рассказывать про другой каток, и что я там делала, не в этот раз. — Но знаешь, я тут недавно ходила на свидание с Ленни Сандерсом и, возможно, у нас что-то получится. Всё-таки где я, а где Джаред Лето? У нас ничего общего нет.       — Я бы так не сказала… Кажется, он тебя там всё ещё ждёт, — она кивает в сторону трибуны, которую видно за стеклянной стеной в холле. Джаред сидит спиной, поэтому не замечает нас. — А Сандерс — очень милый мальчик, он раньше тренировался у Сергея Молочкова, тот о нём хорошо отзывался.       Очень милый… Да, именно так, она тоже определяет его аналогичными словами. А я словно пытаюсь заменить в своём сознании одно на другое, опять вплетая правильного парня на место человека, который может быть для меня опасен. Почему опасен? Он другой, у него своя жизнь, которая никак не коррелируется с моей. И главное — для него это всё может быть просто развлечением, а у меня самый важный в жизни год. Нельзя терять голову. А я, по всей видимости, уже.       — …Ладно, — Ольга ещё раз обнимает меня. — До завтра, Анечка.       Мы за соревновательный сезон не обнимались столько, сколько за сегодня. Слово «завтра» мне очень нравится. В данной ситуации оно означает, что мой отпуск кончился, и можно снова пахать, а не маяться от безделья дома или тратить отцовские деньги на хуевый лёд, на котором упасть и травмироваться — раз плюнуть.       — До завтра.       Она уходит в спортзал проводить разминку для следующей группы дохликов, а я собираюсь домой, даже выхожу из здания, но, ненадолго застыв на тротуаре, моментом всё же решаю вернуться, чтобы попрощаться с Лето. И поблагодарить. Будет неправильно убегать по-английски, хоть и вежливость меня сейчас интересует в последнюю очередь. Он мне сегодня очень помог, от этого никуда не денешься.       Хоть я и не крадусь, чехол с платьем шуршит в руках, а колёсики чемодана стучат по бетонному покрытию, однако всё равно его пугаю. Я прямо вижу, как Лето вздрагивает всем телом, когда я опускаюсь на сидение рядом с ним. Тут, возле льда, так приятно прохладно и свежо, в душном кабинете Ольги дышать было совсем нечем, на улице не лучше — жарко и веет гарью. Похоже, опять горят леса…       — У тебя глаза красные, — замечает Джаред, окинув меня неприятно-пристальным взглядом. И обязательно было об этом говорить? Неужели нельзя тактично промолчать?       — Аллергия, — бросаю я в ответ первое попавшееся в голову оправдание, у меня совершенно никакого желания объясняться, и я просто присаживаюсь рядом. — Я лишь хотела сказать, что мне пора домой.       — Так твоему тренер понравилось?       — Да, мне нужно только обрезать песню, и всё. На следующей неделе приедет постановщик, — объясняю я. Ведь если я спокойно расскажу ему результат нашего с Ольгой разговора, то потом спокойно уйду домой.       — Обрезать? — и опять он так удивляется, будто я сказала что-то дикое.       — Ну, да… — а я вновь забыла, что ему приходится всё разжёвывать, — Короткая программа длится две минуты пятьдесят секунд, а песня идёт почти вдвое дольше. Я хочу подсократить проигрыш, убрать второй куплет так, думаю, уложусь. У меня на это целые выходные.       — Я могу позвонить Крису, думаю, он не откажется помочь. Для него это будет в своём роде реклама…       — Это твой знакомый звуковик? — его предложение разумно, ведь профессионал действительно сделает лучше.       Почему-то Джаред смеётся. Я сначала не понимаю, почему, а через пару секунд меня вдруг осеняет. И мне требуется ещё мгновение, чтобы переварить эту дикую мысль в своей голове и наконец выдать словесно то, что я сейчас осознала.       — Стой, — и всё ещё я не до конца в это верю. — Ты хочешь попросить Криса Мартина обрезать его собственную песню? Для меня? — да уж, теперь ясно, почему мой вопрос его так развеселил.       — Именно.       — Но зачем? Точнее… Почему ты делаешь это для меня?       Мне не хочется грубить. Ведь суть моих претензий сводится к тому, что я чувствую наше неравенство, хоть и у нас обоих не по одной паре кроссовок от Gucci. Несмотря на то, что я прекрасно справляюсь со всем сама, Лето всё равно нужно выебнуться, показать, какой он важный и влиятельный. И главное, зачем? Неужели он думает, что если предстанет эдаким героем в моих глазах, то сможет понадеяться на какую-то взаимность?       — Просто потому что я могу, — а Джаред пожимает плечами, будто это что-то обыденное, например, подвезти меня до дома. — Мне кажется, ты этого стоишь. Нет, правда. У тебя столько титулов, ты очень много работаешь над собой, ты горишь своим делом. Ты вдохновляешь меня… И знаешь, если я способен хоть как-то быть полезным тебе, то сделаю всё, что в моих силах.       О как! Я никогда не была склонна к альтруизму. Меня всегда окружала конкурентная среда, я привыкла заботиться исключительно о себе и своём благе, поэтому мне трудно принимать от Лето какую-либо непрошенную помощь. Ведь потом я же буду должна ему, как иначе? За всё нужно платить и если не деньгами, то чем-то ещё.       Так что его пламенная речь меня очень смущает. Поэтому я сразу хочу расставить границы, которые избавят меня от этого ложного чувства долга.       — Но знай, я не буду с тобой спать или ходить на свидания или ещё что-то в этом роде, потому что ты сделал мне одолжение. Ясно тебе?       — Я и не думал об этом. Точнее, думал, но ты ведь сказала нет. К тому же, у тебя вроде как появился парень. Похоже, он особенный, раз на свидания с ним ты находишь время, — и хитро так улыбается, он прекрасно понимает, что поддел меня этим. — Но я тебя услышал. Напиши мне, каким должен быть трек для твоей программы, я всё равно свяжусь с Крисом, а потом отзвонюсь тебе. Хорошо?       — Окей, — мне больше нечего сказать. Это всё жутко странно, но его помощь хоть и навязчива, всё равно помощь, причём очень хорошая. Мне бы в любом случае пришлось искать человека, который сведёт мне музыку. И если не вдаваться в детали, то Лето нашёл мне самого лучшего… Наверное, мне и правда стоит отнестись к этому как к благотворительности, чтобы не придавать излишний смысл его действиям. Ведь чем больше я ищу в этом какое-то значение, тем хуже становится. Я и так не понимаю, что чувствую к нему, лучше не усугублять. Так что напоследок я ограничиваюсь только тем, что планировала выразить. — И спасибо. Это правда много для меня значит.       Сейчас нужно заниматься новой программой и сосредоточиться на ней, а не на куче мужиков, с которыми я развела какие-то сомнительные связи.