Соединяя воедино

Тонкости отношений с бизнесменом просты: ты внезапно можешь проснуться от того, что в соседней комнате ведуться дебаты о выходе на утреннюю биржу ни на жизнь, а на смерть. Ночью не найти теплое, свернувшееся клубком тело, — совершенно обыденная и нормальная ситуация. Ран в такие моменты вяло плетется на кухню, попутно зевая и останавливается в проеме, когда видит напополам согнувшеес, которое с болью в глазах что-то доказывает собственному старшему партнеру. Его брови хмурятся. Заявляет о себе броским движением по включателю чайника, ещё раз распахивая рот в зевке. — Хаяши, ты меня понял? — в женской трубке слышится бурчание. Сброс. Телефон откладывается — Я тебя разбудила, прости. Мари оборачивается на хмурое лицо, что на нее уставилось. Ран по-лисьи щурит свои глаза, в которых читается явное недопонимание всей ситуации. Он привык, конечно, к таким бодрым и внезапным ночным звонкам. Лишний раз не лезет, продолжая на поверхности сна сопеть, пока Сатсу не вернется и опять лианами не обовьет его тело. Но это уже был пятый звонок посреди ночи за неделю. Сатсуджин вымучена положением дел, плохо спит и питается — Хайтани это не нравится. Силком затаскивает спать красную макушку, которая битый час клюет носом над отчетами. С взглядом убийцы заставляет есть, слушая капризные пререкания, что «важной особе» нужно работать. В конечном итоге, уплетает приготовленный Риндо рамэн, немного забываясь. А то, казалось, что мозги сварятся, превратятся в тягучую смесь и выльются прямиком через уши. Напряженную сонливую тишину прерывает щелкающий чайник. Ран осматривает обеденный стол, который вечером ещё был пуст. На дереве разложены куча папок разных цветов, с какими-то пометками завернуты документы, скрепки, яркие, вырви глаз, строчки фломастеров врезаются в неподготовленные зрачки, заломы на бумаге и много-много файлов. Хайтани задавался одним вопросом: где она всё это хранит в столь маленькой съемной квартире, и как оттуда всё забрать и перевести обратно в офис. Среди реальных людей у Рана конкурентов не было, но зато были бумажные. Он признал, что жаден на внимание Мари. Ему надо всю её, постоянно рядом, как незаменимое упоминание, что она здесь и никуда не уходит. Жаден на её голос, жаден на её присутствие. И словно маленький ребенок он злится, когда тепло тела пропадает по ночам. Но такова судьба, и поменять уклад жизни Сатсу он не может, да и не намерен в общем-то, потому что это её комфорт. А если ей комфортно, то пусть так будет, но всё-таки чуть меньше рядом с ним. И собственно говоря, кто он такой, чтобы что-то в её жизни менять — и это его мозг признает. Она тоже это понимала, ощущала пассивное раздражение, когда внезапно их душевный разговор прерывал нарочито громкий звук её рабочего телефона. Почти кожей чувствовала, как Ран дыру в ней прожигает, когда она договаривается об очередной встрече. Сатсу сама не любила каждое такое вмешательство в свою личную жизнь, но ничего поделать с этим не могла. Только и извинялась за то, что пару лишних часов отняла у них обоих. У нее сейчас мелко подрагивают колени, а чашка в руках ходуном ходит. В халат свой хлопковый кутается, который едва бедра прикрывает. Ран из женских рук предусмотрительно фарфор забирает: — Тсу, иди сядь за стол, — он провожает её рукой. Послушно следует указанием, сваливаясь на стул безжизненной субстанцией. Мари поочередно щурит глаза и снова открывает. От чашек выпитого кофе где-то на уровне чуть ниже сердца есть ощущение тошноты, которое особо обострялось, когда глаза задевали края бумаг. От них прям совсем плохо становилось, воротило не по-детски, как после хорошей гулянки. Ран с гнетущем чувством тревоги смотрит на любимые изгибы рук, что от холода покрылись множеством белесых пятен. Сатсу вся бледная, совсем чуть-чуть не дотягивает до цвета мертвеца. Кажется, что даже татуировки на руках побледнели, больше не врезаясь на подкорку черными чернилами. И это чувство тревоги перевоплотилось в затишье, которое давило на сонный разум не меньше. Ран замечает, как громко через нос Мари вдыхает холодный воздух кухни, замечает и то, что трет глаза тыльной стороной ладоней, следом долго-долго моргает, пытаясь отогнать влагу с ресниц. — Я не могу так больше, — она прячет синяки под глазами в ладонях, скрывая накатывающую так незаметно истерику. Хайтани думает: что вот сейчас, ещё немного и она успокоится — вмешиваться не придется. Мари сама много раз говорила, что не нуждается в излишнем внимании, иногда она плачет от накатившей усталости, и это быстро заканчивается — просто надо подождать. Но сейчас это не та самая усталость. Вой бессилия, источник которого с силой тянет свои рыжие волосы, разносится по всей кухне. Громкий всхлип, не менее громкий вздох с оттенком рыданий. Примерно со вторым заходом обрывистых всхлипов у Рана срывает тормоза. Он, как-то в трубке телефона слышал плач Мари, и у него тогда сердце, казалось, остановиться. Оно настолько сильно билось из-за чувства собственной бесполезности, что хотело просто вырваться из тисков. Сейчас, когда он видит и слышит, Ран растерян. Никогда точно не знаешь, как девушка рядом отреагирует на резкость его действий. Но парень сейчас отчетливо понимал: надо брать в охапку это содрогающееся в истерике тело, прижимать, как можно ближе к груди, до последнего быть рядом, пока последняя слеза не скатится по щеке. — Тсу, — он возвышается поверх свернувшегося калачика, легко касается собранных в неаккуратный пучок волос, пытаясь заставить посмотреть на себя. Мари в ответ лишь поднимает голову так, чтобы можно было видеть только красные глаза. — Пойдем. Шмыгает носом, потирая глаза, щурится из-за спазмов в районе лба, устало зевает, но поднимается со стула. Смотрит на Рана своими большими глазищами, которые стали ещё ярче после слез. И это блеск сквозь пелену, от которого сквозит внутри сердца. Красные веки и щеки так контрастируют с бледностью кожи и голубизной радужек. Дорожки влажные бликами на свету играют, заставляя обратить на себя внимание. Сатсу смотрит с высоты своего роста, уже не в силах потянуться к нужному сейчас теплому и родному телу руками. Большие рановские руки так правильно ложатся на прохладное лицо, смазывая остатки слез. Хайтани управляет лицом Мари, чтобы нужные места оказывались точно под губами. Межбровье. Следом, едва-едва проводя кожей, оставляет мягкий след на носу. Потом сумбурно мажет по щекам, спускается к косточке нижней челюсти, вновь поднимаясь ко лбу. Целует прямо посередине, чувствуя, как появляются маленькие морщинки — из-за разболевшейся головы, Сатсу хмурит его. Хайтани оставляет свои губы на месте, поплыв руками вниз по плечам и останавливаясь на талии. Тянет к себе: ближе, жадно, стараясь укрыть. Он будто бы заставляет зацепиться руками за шею, карабкаться ватными ногами на торс, чтобы больше не полагаться на свои силы. Мари детенышем коалы оседает на Ране, словно на эвкалипте. Тычется, прячась, нижней частью лица в угловатое плечо, уже по пути в спальню закрывая опухшие глаза. Ран только устало, но отчего-то удовлетворенно выдыхает, думая про себя: «Мне не нравится, как ты плачешь, но ты слишком прекрасно мне доверяешь в такие моменты…»