Соединяя воедино

В тихой боли сворачивается клубком в собственной огромной квартире. Тут пусто. красиво, но до жути пусто. Серые стены слабо мелькают светом дня. Ночью же в этой коробке страшно. На сороковом этаже элитного комплекса страшно спать, находится и жить. Тревога сковывает сердце, сжимая так крепко, что лишний раз вдохнуть больно. Во мраке трясутся руки, губы и ресницы. Слезы скатываются градинами по щекам, но в стенах все также жутко тихо, будто и вовсе никого нет. А тут и никого нет. Одно лишь подобие на человека слоняется из комнаты в комнату, делая всё те же обыденные вещи. такого бы назвали вешалка для одежды. Осунувшиеся щеки, торчащие из-под пиджака суставы плеч, даже шрам на лице бледнеет. В горле сгусток тошноты застрял, в желудке же пусто. Сатсуджин — потухший призрак былой жизни. Ей восемнадцать, а она ещё помнит, как жестоко хлестал дождь по щекам, пока два гроба опускались в вымеренные точно по линейки могилы. Это было два дня назад. Хранить-то было и нечего — тела родителей унес вражеский огонь, что подпалил их машину. Она потеряла их четыре дня назад. А в голове только тихий и мрачный голос секретаря отца, который сказал лишь одну фразу: «Твоих родителей подорвали» И мир рухнул. Рухнул так громко, что порвал к чертям барабанные перепонки. Ничего больше не было, как прежде. Теперь в этом опасном, пытающемся каждый день сожрать с потрохами мире Мари одна. Она — маленькая девочка, с огромной компанией на плечах, с разрушенными мечтами и надеждами, которая сидит в ещё пока съемной квартире и пытается принять весь этот обвалившийся поток событий. Принять не получается, ведь через две недели на нее совершают покушение. Она выживает, ценной пяти жизней подчиненных отца. У Сатсу не поворачивается язык назвать их своими, потому что для них она — никто. Через месяц приходится продать огромный дом, в котором жила семья счастливая, а сейчас в садах, выращенных матерью, находится становится невозможно. Из рук валится всё. Она — женщина у руля клана, даже не чистокровная японка, без опыта и клыков. Но в нее верят. Верят как в наследие опаснейшего клана, и как бы ни хотелось, Мари берет ответственность. Непомерно тяжелую, ужасно болезненную и грязную ответственность. Через год смерть родителей принимать становится легче, но сил не хватает. Веры людей, которые подчинялись отцу не хватает на выдающиеся планы и поступки. В тиски жмут крепко. Конкуренты, люди, хотящие нажиться на горе, партнеры, которые так гадко ушли, почуя, что клан скоро провалится. А Сатсуджин младшей тяжело. Тяжело следить за каждым уходящим, ведь не привыкла к предательствам. И каждое такое чужеродное режет по молодому сердцу метко, заставляя истекать кровью. Но сдаваться нельзя, ни в коем случае, потому что слова, обещанные отцу, она должна исполнить. Не сдается, утирая по утрам слезы, и идет дальше. Но чувствует, как нитки тянет неизвестный кукловод, и оборвать она их не в силах. От чувства постоянной погони, тревоги и страха срывает крышу. Находит последние силы на затягивания гаек и сжимает, пока что совсем слабый, но уже очень гневный кулак. Купается в крови собственных врагов, потом и неимоверными усилиями доказывает всем, что и она достойна места под солнцем в этом загнившем мире. Пепел с плеч смахивает, представ перед всеми чем-то ужасным, чем-то таким, что обуздать ни каждый в силах. Старейшины клана принимают, начинают уважать, а глаза, некогда теплым небом летним отдававшие, показывают в ответ холод Арктики. Нитки кукловода в этот момент успешно обрываются. Спустя два года, сбивая коленки в кровь, Сатсуджин взбирается на вершину. А в груди точно также зияла пустота, которую мог любой увидеть. В теле становится больше алкоголя, а по сосудам концентрация никотина превышает норму. По ночам Мари зовет отца, чтобы помог, чтобы успокоил, как в детстве, забирая в плен своих крепких рук. Но он не приходит, а в квартире раздается надрывный крик, и где-то по стене стекают янтарные капли, пахнувшие спиртом. К двадцати одному году ей хватает мозгов вывести всю черноту из собственного дела. Грязь, что после себя оставил отец, была ни к чему, да и Мари платить жизнями уже своих подчиненных за все ошибки родителя не желала. Из-за страха перед ней, из-за её выточенного ума ей уже не препятствуют. Жизнь приходит в порядок, даже кошмары на огонек забегают редко. Но в двадцать два все вновь обрывается. Третий год со смерти родителей начинается, а в жизни дорогие тачки, куча квартир по всей Японии в лучших жилых комплексах, костюмы от кутюр и всё та же пустота в душе… Пустота в башке, пустота в груди и пустота в жизни. Бокал с виски, отравляющим нутро, меняется с чашкой крепкого кофе в зависимости от времени дня. Холодные шелковые простыни ощущаются покалыванием на кромке сознания. Одна кровать мелькает перед другой. Девушки и парни по вызову, и всё это, чтобы выпасть из реальности… Аж в глазах рябит. Днем она прилежный бизнесмен, ночью — животное, которое пользуется людьми, деньгами, убивает лишь по всё той же прихоти своей. Праведного пути уже нет — он закрашен черным маркером, затоптан, и мост этот давно сожжен… И вскоре её душит собственное же существование, её душит вся та жизнь, которая за два года превратилась в паршивый мусор. И всё-таки за бетонными стенами также страшно, тревожно и одиноко — людей много, а ты один. Охерительно плохое чувство преследует, когда она знала, как этого избежать. Паранойя вышла на новый уровень: коришь в предательстве даже тех, кто всегда был рядом. Во всех видишь своих завистников: в пареньке, который с самого начала с тобой, но уж очень он яденько улыбается ей каждое утро; в водителе, который возил ещё и её родителей, но в голове теперь идеей-фикс стоит, что это он их продал, а значит сейчас продаст и Сатсу, только дай слабину. Но давать уже нечего, когда ты просто существуешь с постоянным чувством слабости — остается лишь улыбаться тем, кто предал, и судорожно искать защиты в крепкой хватке пистолета под собственной подушкой. Одна — один на один со своим одиночеством и двумя антидепрессантами: алкоголь и мордобой где-то около полуночи в очередном заброшенном амбаре. В этот раз опыт кризисных ситуаций в прошлом вытягивает. Вытягивает слабое осознание того, что когда-то она хотела от собственной жизни. Всё это вытягивает из полнейшего дерьма, давая наконец-то вдохнуть полной грудь. Всё это позволяет смыть с рук запекшуюся бордовую кровь и вымыть из-под ногтей порох. К двадцати трем всё затихает, а на горизонте скучный отпуск под колыхающейся пальмой, когда на Мари дует морской бриз. Шрамов на душе и теле её уже не счесть, но она довольствуется тем, что жива осталась. Да после глобальной зачистки она вообще довольствуется малым. Радуется, как ребенок, что сделка с партнером прошла гладко. Радуется, что домой возвращается по пустым улицам, не застряв в час-пик. Радуется всему тому, что для обычного человека рутина. Обычный день. А Мари этой обыденности и рада. Через некоторое время в жизни молодого, заслуженно законопослушного бизнесмена появляется ещё одна назойливая и маленькая преграда, которую по уже выстроенному плану Сатсу хотела преломить. Ран Хайтани стал единственной преградой, которой Мари по своим причинам стала доверять, а ведь пыталась сначала подчинить, перевоспитать и прогнуть под себя, как и делала со многими, однако не получилось. Они, как новорожденные, ступали по дороге доверия, не умея толком по ней ходить. Боялись наткнуться на очередную мину. Учились заново доверять, с опаской поглядывая друг на друга. Одна — пристрелит и не побоится. Другой может оказаться засланным казачком, что про нее информацию капает на конкурентов. И счастливы до скрежета зубов оба, что ошибались. Счастливы, что верны своим принципам остались только из-за друг друга. Рады, что нашли тихую гавань в чужих руках. А всего-то надо было кому-то взять ответственность, а кому-то перестать лезть на рожон. И Ран благодарен Сатсуджин, что та взяла за них обоих ответственность. Показала, как можно жить и нужно. Она дала такое важное время на передышку, дала время на подумать. Помнит он, как, обнимая, она говорила: — То, что ты младше, это не значит, что ты слабее. У меня больше опыта, и я готова им делиться. Я готова быть твоей опорой, пока ты сам не решишь, чего хочешь. Пока ты не поймешь, что для тебя действительно важно. За свое время, за свой пример, за свои знания она ничего не просила взамен. Только лишь подтверждение преданности, особые условия доверия. Ран умеет быть преданным ей. Никому кроме нее, потому что, в отличие, от многих, Мари сделала что-то значимое, сама того не замечая. И тут разговор даже не про «любовь» — разговор про требования, про доверие, про благодарность, что Хайтани не так часто испытывали. Как добрая фея-крестная вручила и собрала воедино кусочки их потерянного детства. Заставляла верить во что-то большее, чем обычное насилие и грязь районов. Дарила взгляды на более прекрасное, на более значимое. Не лечила, не читала двойственных нотаций — просто делала, оберегала и была рядом, даже в самых замысловатых и сложных ситуациях. Оставалась на их стороне, не при каких условиях не отступая от мысленного договора о доверии. И если бы надо было, сломала бы шею собственными руками любому, кто хоть как-то затронет их равновесие. Они росли на её взглядах, принимали в свой странновато-фриковатый мир за свою. А за своих они рвут глотки, царапают когтями и показательно скалятся. Сатсуджин — островок их безопасности, ведь когда она рядом не думаешь о том, что кто-то подойдет и начнет возвращать за поступки прошлого. Скажете, корыстно, но это такой способ найти уединение и покой хоть на каких-то пару дней. Сатсу, как никто другой, принимала их со своими бзиками, заскоками недоверия по началу, прошлым и всем тем дерьмом, что было в их жизни до нее. Принимала ту возможность, что меняться они и не захотят, но готова была идти до конца, в пламя, в любой кошмар, который следовал за их таким решением. Но ради неё, не понимая как, стали меняться. Взрослеть, осознавать, пытаться идти дальше, хотя бы просто потому что Мари была показателем того, как весь этот мрак может закончится. Это их не пугало и не страшило, но жизнь среди любимых и любящих в ответ также сильно становилась с каждым днем дороже…