Соединяя воедино

— Поехали! На лице Сатсуджин игривая улыбка, которая была присуще только ей. Она не говорила напрямую, выходя из машины, лишь приоткрыла ближайшее тонированное окно к собеседнику. И Ран, будь он проклят, на ухмылку эту лисью вновь ведется. Опять от Мари веяло какой-то недосказанностью, которая приведет либо к чему-то небывало опасному, либо к лучшей ночи за эту неделю. Его растрепавшиеся косы волнует полуночный сквозняк, на лице уставшее выражение — чем-то вымотан. Она же смотрит с вызовом, мол «давай, садись!». А он всего-то написал ей, что хотел бы увидеть. И какого было удивление, когда рыкнул, словно пантера, мотор спортивной «BMW» возле дома буквально через пятнадцать минут. Наверное, Хайтани было всё равно приехала Сатсу на пять минут, лишь удостовериться, что с её «принцем» всё хорошо, а может она вновь что-то задумала. Ох уж эта бешенная русская со своими безумными внезапными идеями на все случаи жизни. Однако, никто бы не отказался сейчас сорваться куда подальше от дома, чтобы просто вновь побыть наедине. — Ну, я долго ждать-то буду? — она самодовольно подняла уголок губ с пигментом красного, отворачивая голову на дорогу. — Пять минут! Телефон, — большим пальцем указывает на дом позади, уходя. Приходит через две. На плечах кожаная куртка, в руках светящийся дисплей, разрывающийся от гневных сообщений кого-то из родителей. Плевать. Сейчас Мари, её быстрая машина и время, которое он с ней проведет. Всё остальное уже не волновало. Пока на пассажирском, смотрит сквозь густые ресницы, наконец выдыхая облегченно. — Не волнуйся. Сейчас станет легче, — она ждет, пока вверх поднимется окно, сдвигает рычаг коробки передач, давя на педаль. Машина по ровному асфальту едет плавно, не превышая скорость дозволенную для жилых комплексов. Мелькает бегло никогда не засыпающий город, окрашивает салон неоновыми красками вывесок. По бульвару гуляют пьяные парочки после пятничных тусовок. Из открывающихся дверей клубов и ресторанов доносятся басы новомодной музыки. Всё на улице превращается в пьяное марево и веселье людей, которые смеются, громко ругаются и плачут. Квартал полыхал едкими для глаз цветами. Даже деревья, что должны были остаться со своей невзрачной зеленью, сияют белыми светодиодами. Каждый луч пользуется случаем обволакивать карбоновый корпус авто, оставляя блики и переливы космоса на бампере. Внутри тихо бренчит бизнес-радио, которое вещало что-то о последних новостях фондовой биржи. Не забудешься, что рядом сидит грозная «акула» японского бизнеса. Однако, даже не обращая на это внимание, у Рана в голове пустота. Все жужжащие мысли, что кроили разум на неподходящие друг другу части, выбивает тишина уже любимого авто. В салоне приятно пахнет сандалом и мешаниной ещё из тысячи ароматов, что уставший организм разобрать так и не смог. Парню больше ничего не надо было, кроме уверенного вождения любимой, атмосферы умиротворения, что выходило за рамки души Сатсу, наполняя и сидящего рядом. Ощущение какой-то свободы мыслей и взглядов описывало состояние, к которому старший Хайтани приходил, находясь рядом с Сатсуджин. Отчего-то он понимал, что именно рядом с ней: его не осудят, не посчитают сумасшедшим. В её глазах он находил принятие, глубокую её осведомленность о его состоянии, когда он ничего не говорил, и словом даже не обмолвился, что его тревожит. Сатсу его считывала с первых минут — издержки её профессии — но никогда не тянула вопросами. Она ждала той самой кондиции, когда Ран сам все расскажет, доверится — побочка уже его рода занятий. И на всех остальных было плевать, что они там подумают о нем. Его не волновало чужое мнение о нем самом, его не волновали косо смотрящие в его сторону взгляды. Его не волновало ничего, но иметь определенный порог недосказанностей с Мари — это другое. С ней так не получится. Говорить в любом случае придется, но тишина, разряжаемая тихим повествованием радио, не давила. Она — комфортная, безопасная, доверительная. И вместо тысячи слов хватало сжать женские забитые татуировками пальцы на своем колене, чтобы всё передать. Сатсу жмет его холодную ладонь в ответ, мельком отводя взгляд от дороги, чтобы посмотреть в почти закрытые лиловые глаза. Понимает, что родному человеку становится лучше. Но «BMW» не останавливается на одном квартале, сворачивая на перекресток, который выведет к большой дороге, где только теплые фонари, близко друг к другу установленные, светят, и разметка на этой дороге четче, и машин меньше. Редкие грузовики проезжают, что стабильно могут передвигаться только под светом луны, доставляя новые партии продуктов в супермаркеты, рыбы в рестораны, алкоголя в бары и других ценных ресурсов, без которых обойтись ни один не в состоянии. — Куда мы? — Ран оборачивается на водителя. — На открытую трассу. Там обычно нет камер, да и разгон побольше. — фары начинают ярче осветлять путь. — Надо же как-то снимать накопленное раздражение и подавленную агрессию. Мы всегда так делали. — Мы? — он слабо улыбается. — Думаешь, из-за моего статуса у меня нет друзей? — белые резцы сверкнули на свету трассы. — Мало ли. — Когда мне было восемнадцать, ночью мы не спали. Почти всегда уходили из дома на долгие прогулки и игрались со скоростью на дороге, — рука переключает коробку передач, следом настраивая радиоволну. — По городу такого не сделаешь, а вот когда нет машин, можно почувствовать себя в гоночном болиде, и только ты управляешь движением. Эх, сколько штрафов приходило тогда моему отцу! — Сатсу посмеивалась собственным воспоминаниям. Скорость набирается быстро, когда видимость на дороге показывает цифру «ноль» по мешающим машинам. Красная стрелка спидометра скаканула с восьмидесяти до ста двадцати, стремительно пододвигаясь к ста восьмидесяти. Колесико музыкальной системы выкручивается, и у кого-то срывает рычаг. Даже на высоких показателях машина движется уверенно, бодро и красиво урча мотором. «Нирвана» разрывает горло, пропевая про «запах юности». И голоса в салоне сливаются воедино, потому что давно знакомые строчки внутри отзываются чем-то родным, а дорога впереди, как антидепрессант. Рычаг передач переключается в режим «спорт», и тогда стрелка тянется к двухсот двадцати, а позади остаются деревья возле обочин, светящиеся красным барьеры и разметка, которой уже не видно. И сердце будто замирает, улавливая частоты рычания мотора под капотом, настраивается, чтобы быть на одной волне. Адреналин заменил кислород в крови, заставляя лучезарно с толикой безумия улыбаться. Ран, конечно же, проводил параллели, когда тачка неслась по трассе, и каждый резкий поворот, в который умело входила Мари, управляя носом корпуса — вот он Токийский дрифт, самый настоящий. Каждый такой поворот ощущался, как точный удар по чьему-то лицу. Каждая новая цифра на спидометре ощущалась, как погоня от наряда полиции, что каждый раз норовила разогнать очередную потасовку. Каждый утробный рык «стального» коня пробирал мурашками по коже, точно ты сейчас втянулся плотно забитым косяком. Это рождало непередаваемый экстаз острых ощущений, ведь только появлялась одна машина на пути — спорткар, несущийся уже со скоростью двести восемьдесят резко вилял по узкой полосе. Ограничителей по встречке скоро не стало, а машин по каким-то причинам стало больше, от чего перцем горьким приправлялся каждый обгон, когда яркие фары грузовиков сердито мигали. Слышались сигналки предупреждающие о том, что водители в синей машине совсем обезумели, но им сейчас глубоко наплевать, что и кто подумает. Тогда-то и стало понятно, что Сатсу нечопорная глава клана — у неё такие же адреналиновые замашки, которые остались ещё с её юношества. И в каждом повороте, в каждом маневре Хайтани это видел. Она такая же, как и они: безумная, падкая на исключительные ощущения от погони и поехавшая на всю катушку. Чертовы искры в голубых глазах подтверждали абсолютно всё, о чем он думал. Ран заметил, как острый на слова и обещания язык закусан женским клычком. И этот бешенный азарт во взгляде, когда в скорость ты втапливаешь всю свою не до конца прожитую эмоцию, недосказанное на встрече слов или угрозу. Через высокую скорость Мари проживала свою усталость, раздражение и ярость, что сравнивалась лишь с извержением Везувия. Ран замечал всё, и именно в этот момент влюблялся заново, потому что в безумии своем Сатсуджин прекрасна, до колких бабочек в легких прекрасна. Она сейчас, как самое настоящее и достоверное воплощение всех эмоций, что трогали его душу. Она — свобода и драйв в чистом виде, без прекрас. И, о Боже, как же туманило разум ощущение этой интимности, ведь Хайтани точно знал, такой её видят не все. BMW резко тормозит перед круглосуточной заправкой, въезжает на первую колонку, заправляется до полного бака и отъезжает на стоянку. А в перепонках мужских ушей стучит собственное сердце, заставляя громко дышать, будто кросс пробежал, ведь ощущение опасности мешалось с наслаждением. Какими-то инстанциями было заверено, что рассекать пустую трассу намного приятней, чем рассекать и превращать в отбивную чужое лицо. Душа Рана наконец выдохнула, спустила тяжелый груз, что висел огромным горным булыжником. Он дышал всё ещё громко, но уже более умиротворенно. И опять в его лицо врезается томный хитрый взгляд Сатсу, которая довольно улыбается. Ран щурится — подкоркой чувствует, что девушка рядом ещё что-то задумала, пока не слышит простое: — Садись! — она легко кивает в сторону руля. В этот момент понятно — пути назад нет. Водить он не умел от слова совсем, только свой спортивный «Сузуки» на двух колесах. Автомобиль в его руках это что-то новое, но ощущается это, как то, что нужно прямо сейчас. Неизведанность, играющий в поджилках азарт заставляют вылезти с пассажирского. — Я не умею водить, если что! — его бледные губы растянулись в ухмылке, когда руки опускались на плотно прилегающий материал руля. — Да тут и уметь не надо, — она стягивает с рук короткие перчатки для вождения, отбрасывая в бардачок. — Две педали. Газ и тормоз, надо объяснять для чего каждая? — Хайтани в ответ понимающе и весело прыснул. — Коробка передач проста. Мы сейчас на режиме «парковки». Одна скорость и спортивный режим. Тяни вниз, пока смелости хватает. — Думаешь, мне страшно? — вызов теперь в его фиалковых глазах. — Посмотрим насколько тебя хватит! — спор с большим желанием она принимает. — Пристегивайся… Только щелкнула застежка безопасности, как педаль оторвалась от пола, а рычаг оказался на первом режиме. Тело, глаза и руки привыкают к чувству водительского кресла, пытаются стать одним целом с машиной, пока на жалких шестидесяти километрах в часах. Только Ран чувствует уверенность, сбавляет скорость, спуская рукоятку вниз. Вдавливает педаль в пол пока боязливо, но с каждым нажатием всё увереннее. Дошли до отметки сто. Машина летит, но всё также по сравнению с теми получасами медленно. — Прибавляй, давай. А иначе нас уже фуры обгонять будут! — Сатсу обхватывает своей ладонью вцепившиеся жилистые пальцы, сдвигая рычаг на спортивную. — Дави на газ. И без каких-либо отступлений, противоречий, мужская стопа медленно вдавливает педаль в пол. Красная стрелка летит на пять часов к отметке двести двадцать. Слышится ликующий молодой крик свободы, когда ты сам управляешь всем в этой машине. Это так много значило для Хайтани в этот момент: ему доверились. Доверили свою машину, жизнь и драйв, который Мари получала и одна. Доверили собственный метод снятия стресса, что приравнять можно было к глубокому откровению. Красная макушка откинулась на спинку, покачивая головой в такт новой композиции, просто получая баланс. Весь этот дикий коктейль ощущений полз по телу щекочущими ногтями, которые приятно трогали легкие и место, где-то на уровне солнечного сплетения. Закон открытой трассы один: «Следи за редкими машинами и дави на газ». На вкус скорость в двести пятьдесят «лошадок» сладко-кислая, как многослойный чупа-чупс. И каждый раз вкус менялся, когда приходилось впервые идти на обгон, когда впервые встречались лоб в лоб с мигающей фарами машиной. Все эти новые ощущения, как глоток свежего воздуха. Они, как долгожданный дождь после засухи сухого лета, точно пыль прибили, что осадком в носу оставалась. Почему-то до сжимающихся поджилок Ран, наконец, счастлив. Он счастлив, делить этот личный сорт кайфа с любимой и родственной душой рядом, которая, точно по нотам попадая, пропевает строчки песни уже их совместной и любимой. Они вместе сейчас отпускают всё, упиваясь результатом специфичной терапии, которая помогает. Большая скорость — искусство свободы и спускание всех тормозов. Большая скорость — прекрасная игра, которая каждому из них двоих нравится. Но только въезжает машина в город, ступень переходит в медленную. Транспорт заплывает на стоянку какой-то забегаловки, в которой по словам старшей «самая вкусная лапша». Ран верит, оставаясь в машине, пока женские руки не впихнут горячий картон с едой и не отставят на приборную панель два стаканчика с какими-то напитками. Вообще, уже не важно, что там. Мари жадно уплетает поздний ужин, совершенно не замечая, как на неё пялятся. Ран восхищенно и удивлено плывет губами по щекам, потому что девушка перед ним ест лапшу из какой-то старой кафешки, где её заваривает старый дедочек. Ему нравится ощущение комфорта, когда человек перед ним может питаться в самых дорогих ресторанах страны, просто потому что хочет, а сейчас довольствуется малым, потому что вкусно. И правда ведь вкусно. Остро и вкусно. Совокупность противоречий в Сатсуджин подкупает, черт возьми, изначально. Холодная, отстраненная, но только ты её открываешь она горячо любит и заливисто смеется, расцветая подобно весенним цветам. Взрослая, важная, вся в своих постоянных делах, но только она оказывается в его сильных руках становится обычным человеком, который смотрит по пятницам какие-то зарубежные шоу, листает ленту в соцсетях и возмущается с тупых поступков главных героев фильма. А её влюбленный взгляд не сравнится ни с чем. Когда Ран его видит, у него так предательски рдеют кончики ушей. Она смотрит так, будто ты — единственный мужчина в её жизни. А этот шрам… Ран готов касаться, прижимать к нему губы и чувствовать на кончиках пальцев его всегда. И обычно шрамы кажутся уродливыми, ужасными, но этот… Этот так неправильно красив — он особенный, в общем, как и всё, что в Сатсу есть: — Как ты получила свой шрам? Мари, облизывающая губы, которые саднило от острых специй, остановила взор прямо на глазах визави. Отвела суетливый взгляд сама, откладывая пустую коробку из-под лапши к стаканам с газировкой. Впервые отвела взгляд сама, боязливо осматриваясь. Берет салфетку, промакивает губы ещё раз и громко выдыхает. Повисла настороженная тишина, которая разряжалась шорохом открывающейся сигаретной пачки. Чиркает колесико зажигалки, и открывается окно. Первая долгая тяжка, которая ментолом обжигает женские губы. Она поворачивает голову вновь, устремившись своей голубизной в мужские глаза: — Бывший постарался, — она нервно дергает уголками рта. — Это он сам…? — Ран не то, чтобы боялся спрашивать, но он точно понял — попал не в очень приятную для рассказа тему. — Не. У него бы сил не хватило, — на её лице появляется улыбка горькая, что аж сердце сжимается. — Папа, когда мне было шестнадцать, перешел дорогу не тому клану, с которым, к слову, я до сих пор воюю, даже после его смерти. — она вдохнула дым ещё раз. — Тогда под гнет войны попали все, в первую очередь я. Участь единственного ребенка, как-никак — говорила Мари не охотно, с каждым словом вжимаясь в сиденье машины. — С бывшим всё было хорошо. Это были первые мои отношения, но в какой-то момент я пришла на свидание, а очнулась в реанимации с железным коленом и не очень аккуратным шрамом во все лицо. — женская нижняя челюсть стала чуть подрагивать, зашмыгал нос, а Сатсу сразу же стала прятать глаза в полу. — Он не приходил на место встречи пять минут, десять, двадцать. А потом отрывками я помню только черный джип и вонзающийся в меня нож. Я толком не запомнила лиц похитителей, вообще мало, что помню с тех двух дней. После всего мы узнали, что у моего парня болела мать, ей нужна была дорогостоящая операция, и деньги за мою голову, пошли именно на нее. Тут по кромке поврежденной кожи потекла отблескивающая ночным светом слеза. Мари закрыла глаза и сжала желваки, чтобы сдержать свой бурный поток обиды, который вернулся с болезненными воспоминаниями. Где-то на середине истории Ран понял, что все душой ненавидит того, кто это устроил, и окончательно принял такое долгое смятение Сатсу, когда он говорил всем понятные слова привязанности. Принял эту женскую исчерпывающую ненависть к большей части противоположного пола. Принял каждый её колкий взгляд и слово в его сторону, потому что на всё это есть одна большая и веская причина, которая Хайтани выводила из себя. — Не сходится с моим образом, наверное?! — полные слез, буквально стеклянные глаза уставились на фиолетовую лазурь. — Надеюсь, ты понял, почему я так долго тебе отказывала, — она кивает так судорожно, вновь отворачиваясь к окну, скидывая остатки окурка на асфальт. И в миг настроение, которое сдерживали, сменилось какой-то истерикой и тихим всхлипом, потом задается глупый до полнейшего абсурда, но почему-то для Мари очень важный вопрос — Я надеюсь, ты так не сделаешь, да? — Блять — и тут, по щелчку пальцев, у Рана срывает крышу. Нет-нет, при нем Сатсу реветь горькими слезами не будет — точно не сегодня. Он тут же выходит из машины, обходя с передней стороны, рывком открывает пассажирскую дверь. Как-то грубовато вытягивает наверх Мари, забывшуюся в собственных переживаниях. За, что извиняется сразу же. Берет холодные и мокрые щеки в плен собственных пальцев. Ран смотрит сверху вниз, и пытается молча вдолбить в алую головушку, что никогда бы в жизни он бы такое не сделал. Но этого мало, ведь она, застывшая в одной эмоции, со страхом в лазурных глазах таращится, сдерживая всхлипы. — Ни-ко-гда! — легонько встряхивает её лицо, чтобы только убрать этот невиданный ранее страх с любимых глаз — Ты только имя его скажи, я ему череп голыми руками раскрою, — Мари в этот момент глупо улыбается, щурясь. — Он сбежал из Японии, — шепчет, а во взгляде опять читается радость. Ран в порыве яростной нежности и трепета сцеловывает с заледеневших щек слезы, укрывая женское лицо каким-то одеялом надежности действий. Останавливается долго на шраме, касаясь почти каждого миллиметра кожи, потом острый нос, что тоже превратился в кусочек льда от ветра ночи. Лоб, скулы, веки, брови, всё-всё-всё до чего мог достать. Жмет голову к груди, и опять этот плен рук нельзя назвать нежным — трепет и безопасность ощущалась гораздо лучше. Да и Мари сейчас не нужны были сопливые приторные обещания, ей важно было почувствовать вновь огромную каменную стену, которая выстраивалась, как только её рецепторы обоняния улавливали запах кожи Хайтани. Он пахнет, как любимое одеяло и подушка в детстве, потому что тогда Сатсу была в безопасности. Его острые ноты дезодоранта, которые дарят покой, и запах шампуня еловой хвои на длинных волосах, что рождали давно забытое чувство. Любовь. Простоят долго, пока пальцы не стали неметь от холода. С большой трассы свернут на путь к элитным высоткам апартаментов. На часах: два двадцать. И кажется, Ран оставшееся перед рассветом время будет доказывать, как он обезоружен перед Сатсу, как всей своей темной душенькой полюбил её одну. Докажет, что с ним она в безопасности навечно, кто бы, что там не делал. Поймет, что это только одна тайна, которая ему открылась, а там ещё множество темных уголков, в которые он, не боясь, зайдет, потому что любит, потому что хочет видеть в собственной жизни только Сатсуджин. Другие на вкус, как обыденность, скука. Да и не хотел он никого другого больше. Только вязкий омут Мари будил страсть, интерес и такое возвышенное чувство, как счастье. Этот омут ему нравился, и он даже не боялся погрязнуть в нем насовсем, отдавая всю свою жизнь.