Соединяя воедино

Ран пропал с её радаров также быстро, как и появился, и уже точно неделю никак не проявлялся. Внутри Сатсу что-то заклокотало, даже не поймет с чего, ведь по сути на мальчишку ей было всё равно — мало ли у Мари было надоедливых ухажеров, которые так хотели завладеть её сердцем. Однако, в этот раз это что-то совершенно другое, что-то такое необъяснимое и до жути простое. Все его ухаживания были просты: цветы, конфеты и милые записки с пожеланиями удачи, но это так грело душу, ведь не было громких признаний в любви, простого «Я люблю тебя», что люди успели за двадцать один век так опошлить. В них было всё то, чего не хватало другим. И вот оно всё пропало и ничего не было, а от этого кошки внутри скребут и так тоскливо до боли. Всё стало таким унылым и скучным, что обыденность пожирала изнутри. В голове столько мыслей стало роиться, что не по себе. Сатсу, зная прекрасно чем эта мелюзга промышляет, волноваться стала ни на шутку. Всё-таки они оставались подростками и видеть лишний раз в сводках новостей о столь «молодой смерти» она не хотела. Отправила машину — проведать дом, вдруг что-то разузнают, проследят и подловят. По истечению трех дней слежки, парни из её клана сказали, что из дома выходит только младший и то на каких-то никчемных пятнадцать минут, возвращаясь с пакетом из аптеки. «Аптека!» — настораживала больше всего. Во что же они такое вляпались, что старший вынужден получать помощь от медикаментов. Дело нечисто, понятно стало сразу. Мари, собравшись и отставив последние бумажки и дела, ничего не загадывая, укатила в Роппонги, где на окраине стоял большой двухэтажный дом семейства Хайтани. Уверено, постучавшись в дверь, она ожидала, что сейчас выплывет мать в истерике или отец с недобрым видом, но Мари никак не ожидала увидеть замученного бледного младшего брата, который смотрел на неё с какой-то тревогой в глазах Она не думала, что ему стало страшно, хотя в последнюю встречу тройка разошлась не очень-то и приветливо: — Если он опять что-то натворил, то судьба его уже покарала, — в дом пускать не хочет: видимо инстинкты не все отшибли. — В каком смысле? — Да, в общем-то, в прямом, — отвечает нехотя, устало. Этот его тон Мари настораживает, ведь не было ещё такого, чтобы она видела их без блеска в глазах. — Что случилось? — встревожена Сатсуджин и неполной историей. — Да простыл он. С температурой валяется три дня, — нести ответственность непомерно тяжело, да и Рин знал, что девушка не отстанет. — Температура какая? — вопросы как на допросе, чтобы вычленить всю нужную информацию. Младший мешкается, глаза отводит и почти не смотрит уверено, суетливо потирая кусочек тату, видневшийся из домашней футболки. — Хайтани младший, ты либо говоришь, либо я сама всё узнаю! — Тридцать восемь и пять. — только он выпалил сорвавшееся с языка, синева женских глаз округляется, и зрачки сейчас точно больше, чем монета в десять иен. — Она хоть падала? — уже напирая, подходит ближе к входу в дом, ведь нужно проверить. — На некоторое время, но потом снова. — Вы врача вызывали? — Нет. Какой врач, он просто попал под дождь! — толика истерики слышится в уставшем голосе. — Так простудой не болеют! Где ваши родители? — Риндо молчит и уже почти впускает красную макушку в дом. — Ладно, пропустишь? — он закатывает глаза и тяжко выдыхает. — Проходи. Сатсуджин почти сразу же стягивает пиджак, оголяя рисунки на руках под белоснежной офисной рубашкой. Она по большому дому идет по наитию, удаляется наверх, точно на подкорке чувствуя ослабевшее тело: — Где он? — Вторая комната на верхнем этаже, слева. Растирая руки от ноябрьского ветра, она выискивает взглядом ту злосчастную обитель больного. Только заходит, и в её глаза бросается растрепавшаяся макушка, единственная видневшаяся из кокона одеял. Старший лежит на боку, видимо пытаясь отоспаться. Тяжелое дыхание с потрохами выдает болезнь, которая точно не простуда. Долгий, натужный и раскатистый кашель раздается на всю комнату, а мужские руки все больше кутают свои плечи в одеяло. Мари подходит ближе, уже готовая прикоснуться к красному горячему лбу. — У меня предсмертные галлюцинации? — Ран тихо шепчет и устало ухмыляется. — А ты погляжу, помирать собрался? — женские губы улыбаются по-доброму, без укора, и пальцы всё-таки касаются лба. Горячий, даже слишком — наверняка температура сейчас ещё больше. — Болеешь, дитё?! — она провела тыльной и прохладной стороной ладони по бледным щекам, что также полыхали подобно лбу. Взгляд его лиловых глаз, устремившийся на визави, усталый, жалостливый сонный и вымученный. В уголке век собирается влага, которая уже долгое время стекала по щекам и оставляла след в виде высохшей корочки. И весь он такой беспомощный, как выброшенный на улицу котенок. Сердце от этого образа сделало кульбит и стало нехорошо на душе: Сатсу стала корить себя, что не появилась тут сразу. — Открой рот и высунь язык! — с характерным «А» болеющий поддается и выпячивает, красное, опухшее горло. — Всё. — только она хотела оторвать руку от щеки, как тонкие, холоднющие пальцы проскользнули по пястью, задерживая ладонь. — Не уходи, — Сатсуджин с грустью улыбается, ей больно осознавать, что ему, наверное, так неприятно в этом состоянии, непривычно, он ещё больше уязвлен перед ней сейчас. — Я не уйду. Сейчас только руки вымою и вернусь. Спускаясь вниз, она потирает лоб от усталости, внезапно нахлынувшей из-за избытка волнения, проходит на совмещенную с гостинной кухню, усаживаясь за островок, пока Рин суетится возле чайника: — У него ангина, причем гнойная, поэтому температура не падает. — Звучит страшно. — Это так и есть, поэтому зря вы врача не вызвали, но да ладно. Я сейчас съезжу в аптеку, куплю все лекарства и приеду, — на этой фразе на её шрам вновь уставились одни и те же лиловые глаза — Не переживай. Я вас не оставлю. По крайней мере пока у него не спадет температура до приемлемой. И где всё-таки ваши родители? — В командировке. Они — юристы. — Надолго? — Недели на три. — Ясно. — её глаза пробегаются по состоянию такому же вымученному, что и того наверху, хмурит свои фигурные брови, поджимая губы — Ты тоже ложись и отдохни, сколько ты уже над ним чахнешь?! Не хватало, чтобы и ты тоже слег с чем-нибудь. — Но дверь? — За домом следит машина моих ребят, просто оставь открытой, я зайду. И иди ложись. — еле слышно, но младший спокойно выдохнул и последний раз на неё посмотрел. — Спасибо, — шепчет, всё также почти неслышно. — Я ещё ничего не сделала, поэтому пока не за что, — улыбается она слабо, но пытается просквозить сквозь спокойствием и поддержкой. Дав отмашку парням, сидевшим в машине напротив, Сатсу отправилась к Нами (знакомый доктор, что вытаскивал её с того света ни раз), которая пропишет нужный перечень лекарств. Мари знает, что её подруга примет без очереди и напишет на клочке бумаги замысловатые фармацевтические названия. Знает, что это долго и надо бы поторопиться, но всё равно думает, что следует сделать всё, как положено. Объехав почти все Роппонги в поисках нужных медикаментов, машина вернулась в светлый дом в момент сумерек, когда на город спустился легкий туман. Мари, не спеша, паркуется, выуживает из багажника пакеты с витаминами, продуктами и всеми лечащими средствами. Заходит в таунхаус, как к себе домой, предусмотрительно запираясь, отставляет бумажный крафт на стол и достает блистер с таблетками, которые «нужно выпить в первую очередь, если у него ангина» по словам Нами. Стакан воды, и плетется в комнату заново — Ран всё ещё неспокойно спит и ворочается. Нежность её рук будит бережно, ласково, и пальцы подают горькую пилюлю с тихим: «сейчас станет легче» При запущенном варианте заболевания в ход идет и научная, и традиционная медицина, поэтому, стоя на кухне, по рецепту «хозяйка на сегодняшний вечер» скидывает ингредиенты целебного чая в кастрюльку, дожидаясь кипения. Комната почти такая же, как и в её апартаментах, так что освоится было легче простого, тем более Рин подсобил и помог достать то, что нужно было: — Есть же всё-таки субъективная причина, почему вы не вызвали врача, да? — Мари разговаривает спиной, продолжая копошится около плиты. — Ран сказал. — Изощренный метод самоубийства, — на сковороду летит два зубчика чеснока. — Не в этом дело. Просто, он не хотел. — Риндо, тогда в чем дело? — она замирает, оборачивается и считывает легкий мандраж в лице парня перед собой. — В родителях. Он бы не хотел, чтобы я тебе об этом рассказывал, но так хотя бы будет понятно, — Мари слышит, младший фыркнул свежезаваренным чаем с лимонной цедрой. — Просто, у него натянутые отношения с ними, и он не хочет доставлять им ещё больше хлопот, чем уже успел. — Исправительная школа, да? — Ты.? — Я осведомлена, о ваших приключениях. Это было не сложно, — на оливковом масле начинает шипеть три говяжьих стейка. — Мы сели не потому что мы психопаты или убийцы, — тяжелое затишье, но, кажется, такое важное сейчас — Он защищал меня. Я ввязался в ту драку и… — Я поняла. Можешь не продолжать, — где-то закипел бульон. — Они — юристы, и очень консервативны в этом плане — отмазывать не стали. И отец почему-то у себя в голове принял решение, что Ран обычный биомусор. С того момента, пошли все постоянные ссоры между ними, и тому подобная херня. — Вечно родители думают своим статусом, — её губы говорят это в пол голоса, делая какие-то выводы внутри. — Поэтому если сейчас бы он попал в больницу, то брат бы не обобрался от вечных острых высказываний отца. — Так, ужинай, — на кухонный остров опускается тарелка со свежими овощами и горячим мясом, от которого бегут вверх струйки пара — Я пойду, проведаю его. В комнате с темно-синими стенами, которые были увешаны полками с книгами, горела не яркая подсветка, пущенная по потолку. Атмосфера здесь стала менее удручающей, что подсказывало о мотивах дальнейшего выздоровления. Волосы, что неровно покрашены, распластались по подушке, а Ран просто посапывал, уже более-менее спокойно — антибиотики подействовали, и температура падает: да немного, но хотя бы она теперь не варит в адском котле мозг. Мари, отставив кружку с разогревающим чаем на прикроватную тумбу, примостилась на краешек. Аккуратными движениями стала поправлять пуховое одеяло, которое сползало с жилистых плеч. Вновь прислонила ладонь ко лбу — горячий, но уже не такой, как в первый раз. Пригладила шелковистые волосы, взмыленные болезнью, заправляя мешающую прядь за ухо. А ушко тонкое, что аж все капилляры рассмотреть можно, точно мраморное. Лопоухий чуть-чуть совсем. Меж теплыми пальцами растирала хрящик, который леденел из-за озноба. — Почему мне всё ещё кажется, что ты — самая жестокая галлюцинация моего больного мозга?! — охрипший голос доносится из-под бледных губ. Она на это лишь простодушно улыбается, прикрывая глаза. — Не знаю. Может быть ты не веришь в то, что я могу быть рядом. — пальцы натягивают одеяло выше, чтобы не мерз. — Хочу, чтобы я был у тебя под боком, — бредит видимо во сне. Недолго думал её уставший мозг, перед тем как сделать дальнейшее. От картины перед собой, когда Ран спокойный, незадиристый, и вообще непохожий на себя, ей захотелось к чертям собачьим сломать телесные границы и утолить хоть какой-никакой тактильный голод. Сбросив тапочки, что так заботливо подал вечером младший, Сатсуджин забирается в спортивных штанах под одеяло и пристраивается очень-очень близко, но бережно, чтобы не задеть. Накрывая их мягкой тканью, обнимает голову парнишки. — Желание умирающего — закон, — смеется. Он в ответ только слабо плывет уголками губ наверх, пристраиваясь ближе, почувствовав спасительное полыхающее тепло чужого тела. Устраивает голову на коленях, обнимая одной рукой уже давно любимое тело, и ластится-ластится-ластится, окончательно закрывая глаза. — С тобой и умереть не страшно, — поддается на встречу нежным ладоням и подставляет щеки, чтобы поглаживали — Твои руки такие успокаивающие. — он накрывает жилистой ладонью поверх, а внутри него что-то плавится, и сам он весь плавится от такой правильной и нужной заботы, будто забываясь о своих кошмарах и проблемах. — Хочу их чувствовать всю свою жизнь. Тело на Мари расслабляется, уже не перебирая её пальцы. Сопит громко, всё также тяжело, но уже совершенно по-другому. Под бледными веками часто бегают глазные яблоки, через какое-то время тоже замирая. И всё в этой комнате замерло, только пар от кипятка кружки идет. И в Мари что-то замерло на этот самый момент, сердце по чуть-чуть стало оттаивать, и уже не кажутся все действия старшего Хайтани такими назойливыми и ненужными. Без него в жизни стало сразу пусто, что аж плохо и тоскливо. Может омут её женского разума что-то напридумывал себе, а может он, правда, не такой, как все. Он — видимо, не один из тех дурачков, что просто льют в уши воду. О нем как-то заботится хочется, не упускать из жизни, быть с ним, с его братом, по одну сторону баррикад. И как-то, кажется, это правильным. Нужным. Девичье тело само скручивается, и губы тянутся к горячему лбу, чтобы оставить невесомый поцелуй, передающий весь тот объем эмоций, что так не вовремя взыграл в её скудной душонке. Губы на его лбу — это так правильно, так искома и нормально. Тело его, иногда неуклюжее и такое угловатое, прижимается ближе, чтобы не терять родного жара. И всё это до скрежета зубов правильно. Так и должно быть. Чуть отрывая губы, она шепчет: — Спи, принц… И правильно то, что проснется Мари с утра, а её встретят благодарные и с нежностью любящие глаза. Проснется, а под боком уже не один, а двое — оба сопят, как жужжание старого телевизора, и оба любят и обнимают. Каждый по-своему: один, как положено влюбленному — чувственно и трепетно, другой — кротко, опасаясь, но все также любимо и благодарно.