*****
Пансионат жил своей жизнью, и Шан честно попыталась в нее, эту жизнь, вписаться. Например, каждый вечер в сопровождении Хваени выходила в общий холл, устраивалась на угловой скамеечке и наблюдала за чьими-то попытками научиться играть на фортепиано или за игрой двух пожилых господ в шахматы. Такого стороннего присутствия в Мире девушке было вполне достаточно. Каждый раз она напрягалась и нервничала от того, что другие постояльцы пансионата желали познакомиться с ней поближе. Обычно все заканчивалось вежливыми ответными улыбками в ответ на вопросы о ее самочувствии. Повторив попытку общения пару раз, пациенты, как правило, теряли к девушке интерес, что очень устраивало Шанти. Отвадив очередную любопытствующую — мужчин в окружении почти не осталось за исключением трех безобидных дедков, которые проживали на одном с Шан этаже — Шан с удовольствием предавалась созерцанию. За окном зима медленно, но верно вступала в свои права, ветер плавно опускал на землю первые робкие снежинки. Шанти уже видела снег в «прошлой жизни». Они с мамой ездили кататься на лыжах в Швейцарию. Мама ловила полный восторг и драйв от того, что неслась вниз с горы на неустойчивом сноуборде. И как потом не старалась поставить на «доску» саму Шан, шестнадцатилетний подросток упиралась всеми конечностями и даже пустила жалобную слезу. Заплатив седому швейцарцу за полный курс обучения, мама, наконец, оставила идею приобщить дочь к рисковому виду спорта. Оставшиеся дни отдыха довольные друг другом мать и дочь проводили каждый в своем мире. Шанти со скетчбуком и набором маркеров где-нибудь на скамейке у подножия или с небольшой группкой ровесников. Мама на подъемниках и спусках пропадала в общении с молодым и красивым, как Бог, инструктором курорта. Снег, сверкающие под солнцем вершины, белозубая улыбка маминого фаворита — все это осталось в причиняющем почти физическую боль понятии «до». За все время ее пребывания «после» Шанти ни разу не взяла в руки карандаш с намерением рисовать. Включать воображение? Пальцы сводило судорогой от одной только мысли о грифеле и бумаге. Девочка была уверена, что как только она даст слабину и хоть на чуть-чуть приоткроет наглухо задраенные в память двери, темная лавина смоет ее обратно в кошмар и безысходность. Она четко и до мельчайших подробностей вспомнит Зверя! Его тошнотворный запах забьет нос, пальцы вновь будут тянуть от себя сально-грязный свитер. Нет! Рисовать она не будет! Пожалуйста! «Больше никогда». Вспомнилась молчаливая истерика, когда ее попытались запихнуть на арт-терапию. Шанти сидела у окна своей комнаты и с интересом гоняла водяную капельку по стеклу. Глаза провожали каплю в ее движении, а мысли текли своим чередом. Она уже привыкла разговаривать сама с собой. «Снова эта клейкая каша на ночь. Нужно есть… Доктор Клещ обещал завтра выпустить на прогулку, если съем всю тарелку. Правда, вчера «погулять» получилось не очень». Глаза метнулись к новой теплой куртке с пушистым мехом на капюшоне, которая аккуратно висела на красиво гнутой треногой вешалке у двери. Она так нравилась девушке своей жизнеутверждающей желтизной. «Задохнуться от ветра. Только я на такое способна! А валиться обморочным кулем из коляски — перебор и повод для новых пересудов! Ну, пусть болтают, все им не так скучно будет. Мне не жалко сделать людям «интересно». А каша уже остыла… А завтра снова этот тест с пятнами, что я там должна увидеть? Понятия не имею! Но папа разозлится, если я не пойду, поэтому, Шан, хочешь не хочешь, а разглядывать непонятные разводы придется. И снова видеть в них звериный оскал тоже». Новый вздох и новый взгляд за окно. Вечер уверено вступил в свои права, ночь стояла на пороге. «Доктор Клещ тоже будет огорчен, а что он хочет? Хочет, чтобы я в этих разводах видела ангелочков с трубами? Ну, нет их там!» Ей снова не дали привычной дозы снотворного, смехотворная четвертинка от нормы лежала на раскрытой ладони. Хваени, ее милая и неусыпная сиделка, объяснила, что господин Хван урезал ей количество лекарства до минимума. Все надежды на то, что, возможно, медсестра ошиблась и ей, Шанти, принесли не ее набор таблеток, рухнули, при виде сожалеющих карих глаз сиделки. «Гаденыш, он снова это сделал и на сей раз совсем лишил «веточки», за которую держалась из последних сил, чтобы не быть унесенной потоком ужаса и страха!» Наверно, так пытали непокорных партизан во время Вьетнамской войны. Сначала приучали к таблеткам, дожидаясь момента, когда человек без них уже не мог обходиться, и переставали давать «причину жить» несчастному. О том, что доктор, возможно, больше знал и понимал в ее лечении, Шанти в голову не приходило. За злостью на Клеща пришел страх, а за ним раскрыла липкие щупальца паника. Все жалкие попытки взять в себя в руки провалились под нарастающим беспокойством. Пальцы тряслись, к горлу подкатила тошнота, и девушку вырвало недавно съеденным салатом. Выйдя из уборной на слабых ногах, Шанти забралась на кровать, судорожно сжав край одеяла, расширенными и абсолютно сухими глазами смотрела в окно в тщетной попытке зацепиться, отвлечься и вынырнуть на поверхность. «Я не должна спать. Стоит закрыть глаза… Он всегда приходит так вот — ночью. Когда меня некому защитить. От него будет нести тошнотворной травкой и дешевыми сигаретами. Он растянет свои тонкие губы в оскал. Его сколотый передний зуб». Девушку неконтролируемо несло и засасывало в воронку ужаса. Шанти вытошнило второй раз прямо на постель. Испытывая стыд за собственную беспомощность, она подняла воспаленные глаза на сиделку и в попытке ухватиться хоть за что-то, что позволит ей удержаться на краю безумия, протянула к ней руку. Хваени с готовностью ухватилась за тонкие пальчики. — Шанти, все хорошо. Ты не одна. Все хорошо, — Хваени суетливо гладила взлохмаченные прядки пациентки. «Хваени, ты не понимаешь! — Пальцы сжались сильнее, впиваясь в чужую ладонь. — Мы со Зверем не справимся! Он сильный, закручивает запястья так, что пальцы сводит судорогой. Хватает волосы и тянет так, что кажется, будто сдирает их живьем!» Состояние Шанти передалось сиделке: — Я кого-нибудь позову. На попытку Хваени отойти от кровати, Шан вцепилась побелевшими пальцами в рукав форменной курточки Хваен и как безумная затрясла головой. «Нет! Он придет! Ты не понимаешь!» Пребывая в вернувшемся и захватившем ее существо кошмаре памяти, Шанти не знала, что доктор Хван предупредил бабушку Соен, что они с Сонки переходят к следующему этапу реабилитации Шан Ли и что на этом этапе внучке понадобится помощь. Профессор кафедры судебной психиатрии Государственного Сеульского национального университета, доктор Хван, преследовал вполне определенные цели: Шанти должна начать спать без ослепляющего электрического освещения и без лошадиных доз снотворного. Но для этого был нужен референт. Таким референтом стала для Шанти Соен-омани. Когда Шан, не выдерживая перегрузок темнотой, готова была переступить запрет и силой отобрать у Хваени карточку, которая давала возможность пользоваться электричеством, на пороге комнаты появилась бабушка. Сначала тайка, окончательно испугавшись, подумала, что все-таки сошла с ума, ведь у нее явно начались галлюцинации. Но потом бабуля крепко ее обняла, и, почувствовав родной запах мяты, Шанти затряслась в рыданиях от громадного облегчения. Ее не бросили! Ее спасут! Бабушка попросила оставить их с внучкой одних и, когда за заплаканной Хваени закрылась дверь, разжав судорожный кулачок на своем рукаве, легла рядом, крепко обняв девочку запела что-то печальное и безумно красивое. Медленно, очень медленно Шан Ли приходила в себя, вслушиваясь в переливы ставшего ей родным голоса, она уже не так крупно дрожала в сильных и теплых руках. Кризис миновал, а бабушка теперь неотлучно жила в пансионате. И девушка, в минуты, когда личные демоны особенно сильно рвали ее на части, преодолев пару коридоров, в любое время дня и ночи прибегала в уютную комнату. Туда, где демоны трусливо отступали, где Зверь ее тронуть не посмеет. Потому что бабушка его не впустит, она ему не позволит. Ведь это ее — Шанти Ли — бабушка! Шан прибегала в знакомую комнату, а бабушка Со усаживала ее рядом в подушки дивана, расчесывала ей волосы, рассказывала о чем-нибудь или пела. Папа был очень занятой человек, но он всегда находил время поговорить с ней по видеозвонку. Обычно поздно вечером Шанти усаживалась в любимое кресло, клала на колени планшет и замирала в ожидании. Нет, она вовсе не заставляла себя улыбаться отцу, внимательно слушая густой и басовитый голос, улавливая малейшее изменение дыхания и интонации. Она всегда будет ему благодарна, нужно только научиться чуточку больше доверять и позволить этому высокому и жилистому мужчине подойти чуть ближе.*****
Перед самым Рождеством, когда Шанти аккуратно и сосредоточенно катала шарик из снега, Хваен прервала ее медитативное занятие воплем на весь уютный маленький дворик пансионата. К темпераменту своей сиделки тайка уже привыкла. Они с Хваен были разными: тихая, неулыбчивая, напряженная как струна Шанти и смешливая, бьющая по перепонкам быстрыми, как автоматные очереди, предложениями Хваени. С трудом затормозив около пациентки, Хваен выпалила: — Тебя отпускают, Шан, ты едешь домой! — Маленькие, но цепкие ручки кореянки обхватили пушистые варежки. «Опять без варежек, замерзнет же дурочка…» Перед глазами возникли миловидное круглое личико и глаза, до краев наполненные влагой. — У нас получилось! Получилось, Русалочка! Мир снова сделал кульбит и перевернулся, Шан еле устояла на ногах. Но буквально на следующий день «мятная бабуля Со» со скоростью болида упаковала ее нехитрые пожитки в дорожную сумку и, подхватив внучку под руку, молодой ланью пробежав знакомыми до каждой выбоинки в стене коридорами, шустро усадила девушку на заднее сидение автомобиля представительского класса. Что это был за автомобиль, внучка рассмотреть не успела. Картинка снова сделала кувырок в воздухе, и Шан Ли оставалось только рассматривать пролетающий за окном пейзаж. Сельская снежная пастораль быстро сменилась высотками пригорода Сеула. Мир снова настороженно ее рассматривал. Шанти Мараи Ли отвечала миру тем же.*****
Ее новый дом терялся где-то за облаками, у Шан даже заболела шея, когда она попыталась рассмотреть последние этажи высотки в престижном квартале Сеула недалеко от реки Хан. Все о местоположении ее нового обиталища по дороге рассказала ей «мятная бабуля Со». «Итак, теперь это мой дом… Я согласна, если не сильно высоко. Если высоко, просто не буду к окнам подходить. И, наверное, постепенно можно привыкнуть». Из привычного монолога выдернула знакомая теплая ладонь: — Идем, милая. Девушка послушно последовала за бабулей. Миновав тяжелые стеклянные двери, процессия, состоящая из Шанти, бабушки и пожилого водителя, который катил небольшой чемоданчик «мятной Со» и нес сумку с пожитками Шан, вошла в отделанный светлым мрамором холл. Консьерж. Это ведь был консьерж? Круглолицый и очень серьезный кореец в строгом темно-сером костюме, из нагрудного кармашка пиджака которого кокетливо выглядывал белоснежный уголок платка, вполне искренне заулыбался, завидев процессию. — Госпожа Ли! — Мужчина порывисто метнулся из-за инкрустированной красным деревом стойки. — Добрый день, госпожа Ли. — Ловко отвесив поклон, несмотря на весьма упитанную фигуру, обратил взгляд к худенькой невысокой девушке. Любопытство при этом скрыть не удалось. Тайка неуверенно растянула губы в ответной улыбке. «Волнуется и сильно, слышно, что увидел хозяйку. Немного даже заикается и не справляется с дыханием, поэтому окончания слов «съедает». Бабушка, на глазах превращаясь в царственную особу, слегка наклонила голову, приветствуя: — Лихван-ши. Это моя внучка. Надеюсь, вас проинструктировали? — голос «мятной бабушки Со» звучал непривычно отстраненно и холодно. — Конечно, конечно, — зачем-то стал мелко кланяться консъерж. — Все уже предупреждены, госпожа Ли. — Надеюсь, эксцессов не последует, — весьма прохладно процедила бабушка и, покрепче сжав руку Шанти, двинулась к лифтам. — Будьте спокойны, госпожа Ли… — Консьерж еще что-то говорил и бесконечно кланялся, но дальнейшее скрыли закрывшиеся двери лифта. Квартира оказалась настолько огромной, что у девочки захватило дух. Широкий коридор уходил куда-то вглубь помещения. Слева от входа высился встроенный шкаф с украшенными цветной мозаикой дверцами. Шкаф был настолько большим, что, по разумению девушки, она могла легко там поселиться. Панорамные окна гостиной открывали потрясающий вид на мост и главную реку Сеула, белоснежная резная мебель говорила о тонком вкусе хозяев и их любви к красивым вещам. Кухня, куда Шанти пригласили зайти, познакомив предварительно с домработницей, пожилой и улыбчивой Докен-ши, напомнила девушке картинку космического корабля. Столько приборов непонятного назначения Шанти еще никогда не видела. У них с мамой тоже была вполне современная кухня, но она рядом не стояла с этим экспериментальным цехом по приготовлению еды на двоих, теперь троих человек. К сожалению, дедушка умер два года назад, оставив на этой земле жену и сына. Комната, куда внучку привела бабушка, заявив, что это теперь ее норка, явно была совсем недавно отремонтирована. Нежно-салатовые стены, широкий подиум у окна, на котором лежали толстая подложка, накрытая яично-желтым огромных размеров пледом, и куча всяких разных разноцветных подушек; встроенный шкаф с зеркальными полотнами от пола до потолка. Шанти насчитала три кресла-мешка пастельных цветов голубого, сиреневого и серого. Дизайнер явно был приверженцем эргономики. Все здесь было удобно и функционально. Сев на желтый плед сначала в отдалении от окна, а затем осмелев и придвинувшись поближе, девушка с восторгом рассматривала небо, такое огромное, такое синее. «Бабуля будто прочитала мои мечты. Ну а как же, Шан, ведь ты ее внучка!» Глаза еще раз обвели комнату, захватывая особенно полюбившиеся предметы: огромного плюшевого белоснежного зайца, пристроенного кем-то возле шкафа. Стол, над которым висели полки из обработанного, но не покрашенного дерева, заставленные книгами; ночник, похожий на шарик. Аккуратно пройдя к столу, девушка наугад вытащила книгу и пробежала пальцами по корешкам. Здесь были и тайские книги. Взгляд остановился, сфокусировавшись на потрепанном корешке, и из глаз полились тихие слезы. Ее любимая книга сказок народов мира, мама купила ее ей, когда они были на книжной ярмарке в Питампуре в Индии, Шанти тогда было семь лет. Значит отец, или кто-то, кто ему помогает, побывали в ее доме в Тайбэе, из которого поздно вечером ее и маму увезли больше четырех месяцев назад. Прижав книгу к груди, беззвучно рыдая и торопливо вытирая слезы, девочка вернулась на место возле окна. Открыв первую страницу, Шан Ли почувствовала, как слезы полились с новой силой. С фотографии ей улыбалась мама, а пальцы уже разворачивали плотно свернутый лист бумаги. «Шанти, любимая моя доченька!» Слезы хлынули потоком, как только девочка узнала родной почерк. «Мне очень жаль, что так случилось. Что, следуя за собственной гордыней, я испортила тебе жизнь, моя девочка. Я из-за своих надуманных страхов и опасений лишила тебя родных людей. Я встаю на колени перед тобой, доченька. Прости меня, моя маленькая. Я думала, что Сонки (твой папа), заберет тебя у меня и начнет шантажировать меня тобою. Почему я ему не верила? Мараи (твои бабушка и дедушка) меня так воспитали. Ты многого не знаешь о них, доченька. Я всегда была убеждена, что тебя стоит держать подальше от моей семьи, и я это делала. Но вот не уберегла… Я молилась, чтобы ты выдержала, выжила. Я все подписала и сделала, как просили, за это они обещали тебя отпустить. Я думала, что все позади… Но ошиблась. Кто-то принес все документы в прокуратуру. Ты уже вполне взрослая и можешь понять, что это значит. Шанти, родная, я буду молиться всем богам на свете и молить за твоего папу и бабушку. Как только у меня получилось дать им знать о том, что с нами случилось, твой папа сразу приехал в Тай. Твой папа искал тебя по всей Азии и нашел. Твой папа — это лучший мужчина на свете. Как я это сейчас понимаю! Поэтому, Шанти, милая, слушайся его во всем, люби и почитай. Люби и почитай и госпожу Соен. Твоей бабушке и папе пришлось на многое пойти, чтобы найти и спасти тебя, милая. Будь им благодарна и отплати любовью за их любовь. Обо мне не волнуйся, я жива и здорова. Молю Бога о том, чтобы обнять тебя, доченька. Будь сильной, умоляю, живи. Твоя мама». Разглаживая пальцами снимок и захлебываясь слезами, девушка не видела, как бабуля дважды заглядывала и, увидев, что внучка читает письмо матери, тихо закрывала дверь. Когда госпожа Ли Соен в третий раз заглянула к внучке с намерением пригласить ее к столу, застала ее крепко спящей, а на столе, к которому неслышно подошла женщина с намерением убрать вынутые книжки на место, лежал знакомый блокнот. «Спасибо, папа. Я буду жить, мамочка».*****
Сеул принарядился к празднику, сверкал неоном рекламных экранов, с которых улыбались нереально красивые люди и призывали корейцев покупать и тратить. Тысячи разноцветных огоньков гирлянд освещали улицы. А вот со снегом было плохо. То есть совсем плохо. С неба сыпала какая-то похожая на мелкую крупу взвесь напополам с дождем. С утра эта взвесь замерзала, плотной коркой сковав асфальт. В преддверии Рождества корейцы метались в поисках подарков родным и любимым, оскальзывались на стылом асфальте и спешили дальше с единственным желанием поскорее закончить дела. — Итак, что мы имеем? — Профессор Хван с удовольствием налил в изящную чашечку японский саке. — У нас определенно есть положительные сдвиги. — Губы прикоснулись к напитку, и, смакуя «божественный нектар», он чуть зажмурился. Да, все-таки секретарь у Сонки что надо. Найти местечко в таком престижном ресторане в Рождество, это сродни подвигу. — Плохо только, что не разговаривает совсем. — Сидевший напротив доктора господин Ли Сонки тоже пригубил саке. — Но заставлять нельзя! Психика на любое давление ударит по нашей программе реабилитации бумерангом. — Длинные изящные пальцы забарабанили по деревянной поверхности стола. — Она подпускает к себе кого-то кроме бабушки и Хваен? — Нет. На днях испугала консьержа. Олух брякнул ей о красивых глазах. Так Шан побелела и на его глазах прокусила себе губу до крови. Психиатр подпрыгнул на своем низеньком стульчике: — Ни в коем случае! Шанти на «глаза» триггерит! Ты хочешь, чтобы она себе их выцарапала?! Инвестор вздохнул и твердой рукой снова плеснул себе из тонкостенного чайничка новую порцию алкоголя: — Идиот новенький. Он уже уволен, я проследил. — Слушай, на последних тестах твоя дочурка показала вполне себе готовность к мягкой социализации. — Смачный кусок сырого окуня отправился в рот. — Давай попробуем потихоньку. Что у нее лучше всего получается? Сонки задумался, пальцы рассеяно перебирали палочки: — Слушать, наверное… — Это не пойдет, — психиатр отправил в рот очередную порцию вкуснейшего сашими. — Да ты не понял, пару дней назад домработница наша металась по кухне, горох искала. Так вот Шанти ей написала, что, скорее всего горох в жестяном коробе на хозяйственной веранде. А я точно знаю, что видеть она, куда домработница горох пересыпает, не могла. Она с бабушкой в это время в шахматы в гостиной играла. Так вот горох нашли там, где она написала! Спросили, как так у нее получилось. И дочь моя ответила, что ясно слышала, как горох пересыпают в жестяной короб. Не в стеклянную банку, не в деревянную миску, в жестяной короб! И что это именно горох, а не рис. Хван подался к собеседнику всем телом: — Ты хочешь сказать, что Шанти услышала и поняла настолько тонкую информацию? — Да! Тут вот еще что интересно. Недавно услышала демку, мне ее продюсер один приносил на оценку, новый альбом со своими ребятишками планируют запускать. Так вот, она заинтересовалась, я, конечно, позволил. Она слушала пару часов, а потом принесла мне свой блокнот. А там написано: «Возможно, в слабых долях нужен звук пространства или космоса». — Руки перестали терзать палочки и успокоились. — Мне стало любопытно, я в сети нашел звуки космоса и, хоть особо не понимаю в аранжировке, пусть в розовой юности и закончил школу искусств по классу скрипки, скинул информацию продюсеру. Они что-то подшаманили, сегодня с утра мне звонили и булькали в восторге. Шанти точно услышала, чего не хватает мелодии, чтобы из «ля-ля» выстрелить в будущий хит. — Отлично! — Сосед по столу снова чуть подпрыгнул на стульчике, чем заставил улыбнуться старого друга. — Значит, пусть слушает. Ей сейчас важно найти для себя полезное для общества дело, и чтобы она сама понимала, что приносит пользу. Русалочка твоя себя уже в инвалиды никчемные записала. Только никаких толп! Пусть так же кто-нибудь один, максимум два ей музыку приносят. Хмык сомнения прервал радужную эскападу: — А по сети нельзя? Доктор Хван приосанился и, опершись на локти, подался к собеседнику, желая донести простые истины психиатрии: — Чем ты слушал, Сонки? Я же сказал, нужна социализация! А все общество твоей дочери заключается в двух нежно любящих ее женщинах Хваени и твоей матери. Нужны другие люди! Выбери парочку самых адекватных, желательно — мужчин, не сильно ее старше. И ради бога! Никаких прикосновений, охов о глазах и неземной красоте!