***
Удар. Еще удар. Гул в барабанных перепонках. Наруто отсчитывал стук сердца. Словно бой в набат, он звучал густо и тяжело, каменел в груди непреходящей болью. Нижнюю губу дергало. Наруто пытался осознать свое тело, прочувствовать каждый участок кожи, прислушивался к себе: тянущая боль в плече, давящая — в груди. Голова трещала по швам, словно разрывалась на куски. Наруто попытался пошевелиться — медленно потянулся, чувствуя, как натягиваются под кожей задеревеневшие мышцы. Ладони нащупали тонкую ткань — кто-то снял с него перчатки. Ни снега, ни холода, ни ледяной корки. Наруто попытался открыть глаза. Резануло яркой, ослепительной вспышкой света. Мир расползался по углам от блика фотона до расширения космоса — ножевой белизной, тонким пластиком полукружия люминесцентной лампы. — Очнулся? — женский голос, деловито-озабоченный, разорвал оглушительную тишину и впился в виски. Издалека, словно сквозь плотный туман, послышались чьи-то мягкие торопливые шаги. — Наруто? В поле зрения, сплетаясь из смазанных акварельных линий, вырисовывалось знакомое взволнованное лицо в обрамлении розовых прядей. Наруто попытался наклонить голову, как тянущая боль в затылке мгновенно сковала шею — оглушило и хрустнуло, словно в позвоночник впились собачьи челюсти, переломившие надвое сахарные позвонки. Ядовитая тошнота подступила к горлу и обожгла язык. — Тише, тише, — запричитала Сакура, по-кошачьи отступая куда-то в густую молочную дымку. — Я врача позову… — Подожди, — хрипло попросил Наруто и прочистил горло. — Подожди, Сакура… я где? Что было-то? — В больнице… — растерянно сообщила она и умолкла. Наруто поморщился и осторожно дотронулся ладонью до лба, нащупав что-то, напоминающее влажную марлю. Бинты. — Сильно болит? — проследив за его движением, тихонько спросила Сакура. — Помнишь что-нибудь? Наруто прикрыл глаза, силясь воспроизвести в сознании последнее, что он видел. Искристая белизна. Ворох льдистых крупинок снега. Алые ленты сетки. Дейдара, намеренно зацепивший Саске на пути к огромному пролету. Саске… — Что с Саске? Сакура прикусила нижнюю губу, рассеянно пригладила подрагивающими пальцами воротник своей блузки. Наруто заметил ее усталость и измотанность, нездоровую припухлость налившихся краснотой век, углубившиеся черточки под глазами. Густо накрашенные ресницы слиплись — мелкие комочки туши осыпались на скулы, а на бледных щеках проступили алые неровные пятна. Эта же пятна сползали вниз лицу, заливая шею. — Тоже здесь, — после недлинной паузы ответила Сакура. — У него… переломы, но все могло быть намного хуже. Если бы не сетка… Ты молодец, Наруто. Какаши потом сказал: если бы ты не свернул, если бы не потащил его за собой… Вы оба сорвались бы. — Она осеклась, сделала неопределенный жест, символизирующий последствия падения, и нервно всплеснула руками. — Там же невозможно было затормозить на такой скорости! Не понимаю, о чем думал этот парень, зачем полез под ноги перед самым сложным прыжком? Наруто сглотнул кислый привкус во рту и сипло произнес: — Третий раз. — Что — третий раз? — обеспокоено переспросила Сакура. — Третий раз я чуть не сдох на этом острове, — с трудом произнес он. — И все три раза рядом был Учиха. Спасибо, что хоть в этот раз не он меня спас, а я его. Иначе я бы сгорел со стыда, увидев себя в зеркале жалким неудачником, неспособным удержаться на доске… — улыбнувшись сквозь боль, сказал Наруто. Сакура немного расслабилась и тоже улыбнулась в ответ. — Не неудачник, но на доску встанешь еще нескоро, — сообщила она. — Тебе минимум две-три недели здесь лежать. Надо сдать ключи от коттеджа на базе и… — Сакура озабоченно прикусила кончик ногтя и тут же себя одернула. — Ладно, поговорим об этом потом, когда придешь в себя. Пока выздоравливай. — Она заботливо поправила одеяло и отступила к двери. — Я позову врача. Дверь закрылась с тихим обнадеживающим щелчком. Наруто, оставшись наедине с пронизывающей тело болью, сцепил зубы и закрыл глаза, утопая в вязкой тошнотворной темноте.***
Неделя, проведенная в больнице, растянулась на целую вечность. Боль угасала медленно. Иногда Наруто казалось, будто кто-то прожевывает его мозг, вылизывая черепную коробку изнутри, латает увечья незаметными трещинками. А потом и вовсе пропала в один момент, будто кто-то сухо щелкнул выключателем. Под неусыпным контролем врачей и Сакуры Наруто было запрещено буквально все: долгие разговоры, чтение, ходьба, любые другие умственные или физические нагрузки, усиливающие головную боль, — и он маялся от безделья. Наруто изучил в своей палате почти каждый угол и мог посчитать все небольшие желобки на полу, разъеденные старой масляной краской. Казалось, кто-то вытравил на нем обрубленный когтистый след — он врос, впитался в дерево, бетон и камень, отпечатался немой тоской на сетчатке глаз Наруто. Облупившаяся чешуя известки, шелуха старой краски на холодном бетоне, проржавелые разводы на потолке захудалой городской больницы стонали голосами прошлого, полного былого достатка, безнадежно потерянного в шатком и изменчивом настоящем. Где-то за стенами его палаты люди требовали пенсий и зарплат, нового жилья и теплых батарей, хороших дорог, бесплатных поликлиник и новеньких прозрачных автобусов, в то время как позабытая, продуваемая всеми ветрами больница терялась в глуши человеческого безразличия. Наруто, выбрав однажды травмоопасный спорт, побывал во множестве таких — страшных и потерянных — и каждый раз испытывал себя ими на прочность. Близость неосторожной смерти, травмы, несовместимой с жизнью, дышали в затылок окровавленными бинтами, швами и гематомами. Наруто гнал эти мысли прочь, вновь и вновь убеждая себя в правильности выбранного пути. Куда более неприятной проблемой оказались бесконечные звонки Цунаде. — Когда домой? — сурово спрашивала она в трубку вместо приветствия и, каждый раз получая в ответ сопротивление, начинала атаку с другой стороны: — Ты отбил себе все остатки мозгов, Наруто! Мало тебе сотрясения, мало ушиба головного мозга, хочешь инвалидом на всю жизнь остаться? Дурачком? Наруто бросал трубку и получал вдогонку сообщения примерно одного содержания: «После выписки немедленно собираешь вещи и летишь домой!». — Я останусь здесь жить. Твою мать, я останусь здесь жить! — психовал Наруто. — Останусь в этой дыре останусь, но обратно не поеду! — и бросал телефон на соседнюю кровать после каждого такого разговора. Сакура, нередко становясь свидетельницей подобных вспышек, пыталась смягчить обстановку: — Она просто за тебя переживает, — с видом воспитательницы детского сада, пытающейся втолковать капризному ребенку простую истину, сообщала она, поправляя подушку на кровати Наруто. — Будь помягче с ней, пожалуйста. С тебя не убудет. — Сакура, — выходя из себя, говорил Наруто и возвращал подушку в исходное положение. — Скажи, если бы тебе пытались что-то запретить, ты бы послушалась? — Смотря что, — серьезно отвечала она. — А что, есть разница? — Есть. Иной раз, делая выбор в свою пользу, мы можем ранить близкого человека. — Нет, — качал головой Наруто. — Нет, Сакура. Ранит — эгоизм. Ранит — попытка застолбить в инертном состоянии, лишь бы не сделал лишнего шага ни влево, ни вправо. — Иногда стоит пойти навстречу, чтобы не портить отношения… — Да ну? — с сомнением смотрел на нее Наруто. — А у тебя получилось? Сакура бросала все, гневно поджимала губы, хлопала дверью и уходила. Длинной череде однообразных дней в палате было суждено кончиться, когда Наруто наконец смог выйти во двор больницы. Пустынная слякотная площадь вокруг была опутана высоким проволочным забором и чем-то напоминала краевое СИЗО. Парочка всклокоченных ветром елей, старые лавочки, простуженный фонарь, цоколь зыбко вздрагивающей лампочки у козырька на входе, оглушенные и усталые, проплывали в сумерках мимо Наруто, когда он медленно пересекал двор больницы вдоль ограды. Тяжелые чугунные ворота поблескивали в свете фар видавшего виды мерседеса, по виду пережившего не одного хозяина. Незнакомец в расстегнутой на груди рубахе и длинном черном плаще, поджидавший его, вальяжно расселся на капоте и с азартом тыкал в телефон. Он напомнил Наруто героя старых фильмов о впутавшихся в наркобизнес и мелкий криминал воров в законе. Рядом с ним стоял Какузу: уродливые шрамы от швов в напряженном свете фар исказились и сделали его лицо похожим на восковую маску. — Босс не хочет проблем, — заявил он после короткого приветствия. — Не обессудь, парень, но… — Да что б тебя, — перебил его спутник в кожаном плаще. — Я этот уровень, на хрен, еще вчера прошел! Нормально ж все было… — Хидан, завались уже со своей игрой, — посоветовал Какузу сквозь зубы и снова обратился к Наруто: — Босс решил… …Их босс решил обещанную сумму Наруто все же отдать, однако, снял пару десятков процентов. Наруто так и не понял, каких конкретно проблем не хотел Обито и почему решил пойти навстречу, но смутно догадывался, чем это вызвано. Фактически выходило, что Наруто выполнил только одну часть договора: пропустил вперед Дейдару, однако ту, где он должен был не вмешиваться, благополучно слил в утиль. Интересовало Наруто одно… — Никто не собирался трогать ни тебя, ни того пацана, — пояснил Какузу. — Я знаю, что вы к обращались к Саске, — начал было Наруто, но его перебили. — Еще одна голубая устрица, — глупо осклабился Хидан, пялясь в экран. Наруто почувствовал, как в нем закипает обжигающая волна гнева. — Да заткнись уже, — огрызнулся Какузу, одним рывком выбив из рук Хидана телефон. Маленький черный прямоугольник стукнулся об асфальт и упал под ноги Наруто. На экране мелькнули какие-то рыбы. Всего лишь рыбы. Рыбы с автоматами. — Я ничего тебе больше сказать не могу, парень, — добавил Какузу, игнорируя вопли Хидана. — Если есть еще вопросы — звони Обито. Пока его напарник с помощью отборного мата озвучивал свое отношение к Какузу и его методам, Наруто справедливо рассудил, что выяснять сейчас что-то об Обито нет никакого смысла: если они что-то знают, вряд ли скажут. Наруто здраво оценил свои шансы против двух бугаев и решил обдумать все это позже. Какузу, открыв багажник, вручил Наруто обычный полиэтиленовый пакет с туго сбитыми в бумагу и скотч купюрами. — На этом все, — сказал Какудзу, открывая дверцу мерседеса. — Пересчитывать будешь? — Нет, — покачал головой Наруто. — Верю. — А я бы пересчитал, — задумчиво отозвался Какузу. — Деньги любят счет. Ладно, бывай. Хлопнула дверца машины. Наруто уже было развернулся к воротам, как за спиной раздался голос Хидана: — Эй, слышь, — обратился он к Наруто, — босс еще кое-что попросил передать. Наруто обернулся. — Не трепись об этом никому, — глухо добавил Хидан. — Иначе… Он провел ребром ладони у своего горла, намекая на последствия. Странная подвеска на его голой груди в виде смерти с косой опасно блеснула. Вернувшись в больничную палату, Наруто упал на кровать с тяжелым вздохом. За тонким оконным стеклом над сахарными вершинами гор вдали висела бледная луна, изрисованная седой фатой прозрачных облаков. Сумерки, густея и тяжелея, потихоньку опускали ночь на сонный остров. Пакет с деньгами он так и не вскрыл: засунул в спортивную сумку с вещами, принесенную Сакурой, и даже не заглянул. Подумал отстраненно: надо будет помириться с ней и поблагодарить за помощь. Сакура с присущей ей ответственностью успела позаботиться обо всем: распорядившись карточкой Наруто, разобралась с оплатой за съемное жилье, сэкономив при этом немало средств, собрала их вещи и терпеливо ждала выздоровления Наруто. Успев найти общий язык с Цунаде за такой короткий промежуток времени, Сакура умело воспользовалась ее связями и так же быстро сдружилась с Шизуне. Будучи в восторге от ее самоотдачи, пока Сакура трудилась на подхвате в спортивном медицинском комитете, Шизуне на радостях предложила ей работу в одной из своих клиник. Сакура с гордостью сообщила об этом Наруто, не забыв при этом упомянуть, что хочет поскорее покинуть Атцахлин, а потому уже забронировала два билета на самолет. Сакура все решила, Сакура везде договорилась. Все это было так по-женски заботливо и правильно, так походило на заботу Цунаде, что раздражало. Наруто перевернулся на спину и невидящим взглядом уставился в потолок. По потрескавшейся известке ползли тени фар проезжавших мимо машин, спотыкаясь о трещинки отслоившейся краски и рисуя на потолке причудливые узоры, смахивающие на обитателей морских глубин. Наруто усмехнулся сам себе, припомнив Хидана и голубых устриц. Подумал же еще, драться с ним, что ли, из-за подозрений в гомосексуализме?.. Или задело потому, что он упомянул это в контексте с Саске… — Просто прозвучало грязно, — тихо сказал Наруто сам себе, глядя, как с потолка соскальзывает желтый свет фар и тень накрывает его расплывчатым пятном туши. — Так-то мне все равно, Саске или… И зажмурился. …Все равно не было. Как бы не убеждал себя Наруто в обратном, воображение рисовало совершенно другие картины. В первый день в больнице Наруто даже не пытался в подробностях вспоминать последствия заезда, убедив себя, что спас Саске лишь потому, что так сделал бы любой нормальный человек. На второй день он думал, что попросту его пожалел. Именно пожалел, потому что знал, как легко распрощаться с жизнью в горах, — капитан Ямато не зря рассказал о смертельном случае, произошедшем с одним из инструкторов на горнолыжной базе. Наруто опирался и на собственный печальный опыт — гибель отца при схожих обстоятельствах оставила в душе тяжелую незаживающую рану. Жалость, сочувствие были понятными человеческими чувствами, однако уже на третий день Наруто понял, что излишне драматизирует. Трагичные эпизоды с гибелью спортсменов были скорее исключением, нежели правилом, а потому максимум, что могло произойти с Саске, — серьезный перелом, который поставил бы точку на его будущем в мире спорта. В самом худшем случае — инвалидность. Слова Сакуры и Какаши Наруто в расчет не брал. Положа руку на сердце, хоть и со скрипом, но Наруто признавал: Учиха, чертов Учиха — профессиональный спортсмен. Он смог бы снизить риски получить серьезную травму при приземлении. У него отличная скорость и реакция, и, смирившись с этой мыслью, уже на четвертый день Наруто думал, что… что бы там ни было, он просто отплатил Саске той же монетой — за случай с лавиной и случай у обрыва. Следующие два дня Наруто бесконечно ссорился с Цунаде и Сакурой и о Саске толком не думал. Последняя так часто хлопала дверью, уходя из палаты, что Наруто не без мрачного удовлетворения отметил: Учиха, должно быть, натерпелся… И эта быстрая, неконтролируемая мысль неожиданно проложила шаткий, неустойчивый мостик в одно из воспоминаний, вспыхнувшее в сознании смазанной картинкой: Саске говорил — милосердие. Серый промозглый день тонул в сизых витках дыма, подкрашенный химически-кислым запахом десертной вишни, а Саске говорил, что милосердие — это взвалить на свои плечи ненависть. Людям всегда нужен тот, кого они будут ненавидеть. — Я думал… — позже шептал Наруто сам себе — потрясенный, теряющий связь с окружающим миром, на ощупь плутающий в бесконечном лабиринте памяти. — Я думал: ты их, а ты себя, Саске… Оглушенный порывом, утром Наруто нашел себя на верхнем этаже больницы, стоящим у дверей палаты Учихи Саске. Наруто прижал ладони к лицу, прячась от пронизывающего лунного света, от старательно запрятанных мыслей и воспоминаний, от самого себя и — не смог их удержать. Все смешалось. Живое и вымышленное, наслаиваясь друг на друга, словно радужные кадры замыленной пленки, стремительно понеслись перед глазами. Наруто перебирал в голове воспоминания, ворочал их. Словно разноцветные кубики, они никак не хотели складываться. Саске, казалось, состоял из тысячи разных образов: один из них — Саске, спасший от лавины, другой — Саске, совершивший изнасилование, третий — Саске, равнодушно разглядывающий крепления борда, Саске, осторожно смахивающий челку, Саске, подхвативший у обрыва. Саске жестокий, Саске озлобленный, Саске опасный, Саске целующий… Саске, которого схватил за руку нервным, отчаянным движением, не позволив разбиться на трассе. Саске, из-за которого сам загремел в больницу… Много, невозможно много этого Саске. И последний, самый последний образ — Саске в своей палате, к сгибу локтя тянутся прозрачные трубки капельниц, кожа рук бледная, на запястьях выступил тонкий рисунок вен; он курит, морщится от дыма и боли, выбрасывает пепел за подоконник, на тумбочке бочонок с клубничным мороженым… Клубничным мороженым. Наруто сам не понял, чем именно его так полоснуло изнутри, что именно заставило возвратиться к этому моменту: вот он, Саске, выбрасывает окурок, захлопывает раму, ложится на больничную койку и проходить мимо ведерка с мороженым. На упаковке написано: «Клубничное». Жестокий мудак. Придурок. Самоуверенный болван. Клубничное мороженое… Вспыхнуло: Сакура съедала его тоннами, весь холодильник им забивала, Сакура совсем не любит спорт, но встала на борд, потому что… Сказал тогда еще — не любит сладкое, как говорил, что спит, когда мать Кибы звала к телефону, как говорил, что не курит, шумно затягиваясь дымом, как говорил, что не нужен, а сам звал к себе. Странная привычка отрицать очевидное — такая бесхитростная, смешная, мальчишеская. Не любит он сладкое… Наруто отнял руки от лица смазанным, нетвердым движением, встал с кровати, подошел к окну. Отворив скрипнувшую раму, выглянул на улицу. Порыв ветра мазнул лицо ледяным языком, ласково растрепал волосы. Наруто потянулся всем телом, с хрустом размял плечи. Казалось, что выбор был из множества вариантов, но сузился до одного.