Атцахлин

      Солнечный луч скользнул по гребням высоких гор, ледяным узором перелился через край оконной рамы, отпечатываясь светлым бликом на бежевых обоях. Спальня согревалась в мягкой утренней дымке, упавшей на постель ослепительно-белым светом. Его переливы растеклись по одеялу, пуховым подушкам и запястью, обнимая сонно и тихо.       Саске перевернулся на другой бок, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, и прислушался к шуму за дверью.       — Сай, — позвал он. — Какого хрена ты там делаешь?       Дверь тут же распахнулась. Сай вошел в комнату прямо в зимней куртке и бросил на прикроватную тумбу новую пачку сигарет.       — Я клининг вызвал, — ответил он. — Сакуру ты возвращать передумал вчера, я так полагаю?       Саске раздраженно прикрыл глаза. Ничто и никто не имели права тревожить его сон с самого утра. Особенно, если дело касалось каких-то бытовых вопросов. Сакуру хотя бы ради этого стоило попытаться вернуть: она с готовностью брала на себя все домашние обязанности в надежде, что ее безвозмездную помощь однажды оценят по достоинству. Интересно, как она себе это представляла? Ты всю жизнь мыла посуду и вытирала пыль, изображая из себя жертвенную овцу, идущую на заклание, вот тебе моя любовь за это? Какой бред.       — В девять утра? — Саске машинально кинул взгляд на экран телефона. — Другого времени не нашел?       — Они скоро закончат, — Сай улыбнулся одними уголками губ. — Я в магазин собираюсь. Ты будешь вставать?       — Нет, — коротко ответил Саске и потянулся под одеялом.       Сай, уже собираясь уходить, на секунду задержал взгляд на обнаженном плече. Сильное, красивое тело: мышцы гладко обтянутых белизной предплечий мягко перекатывались под кожей, маленькая в утреннем солнце тень скользнула в ямку у его ключиц.       Сай еще немного постоял у постели и, выдохнув, неслышно вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.       Саске не помнил, когда закрыл глаза, слушая мерный отдаленный шум в глубине дома, и, разрешив себе еще пару часов сна, медленно провалился в утреннюю дрему.       Его накрыло тяжелой теплой волной: нечеткие картинки образов и воспоминаний слились в одну длинную беспокойную ленту.       Саске снова видел свой старый дом. Смотрел, как мать беспомощно улыбалась у плиты в их светлой небольшой кухне: ставни мягко золотились в лучах закатного солнца, из крана тихо журчала вода. Мать опустила теплую ладонь на его макушку, рассеянно погладила по волосам.       — Мама, он меня не любит. — Саске слышал голос себя пятилетнего, как сквозь толщу воды. — Он хочет, чтобы я был как Итачи, но я же не Итачи…       — Глупости, Саске, — скованно улыбалась мать. — Отец любит тебя, просто он не умеет это показывать…       Тень падала черной плотной массой, накрывала их обоих, и Саске превращался во взрослого — нависал над матерью, снова спрашивал:       — Почему ты не защищала меня от него?       Голос тонул в отяжелевшем воздухе, дом судорожно вздыхал. Мать испуганно жалась спиной к кухонной тумбе. Тень черной смолой стекала по стенам, постепенно затапливая всю комнату, превращала мягкий спокойный вечер в холодную лунную ночь.       — Почему ты, взрослая женщина, не защищала меня от отца? — снова спрашивал Саске. — Почему ты не защитила нас с Итачи?       У матери дрожали руки. Она прижала их к щекам и отчаянно замотала головой из стороны в сторону. Прямые черные волосы выбились из заколки, упали на ее лицо.       — Ты слабая, — обвинял Саске. — Ничего не понимаешь…       Стены, черные от смоли, скрыли знакомые очертания кухни, и Саске, медленно удаляясь от дома, мог поклясться — в бледном свете луны он видел, как на полу блестит чья-то кровь. Комната — вся кроваво-багровая, облитая густым и темным, — постепенно превращалась в голубое и зеленое, и через миг Саске наблюдал летний пруд, поросший тиной и камышом, и себя, сидящего на песке у его кромки.       — Итачи уже мог плавать в твоем возрасте. — Отец поджал губы и отвернулся. — Иногда мне кажется, что ты не мой сын…       Саске, внутренне сжимаясь от обжигающего болезненного чувства, обхватывал мокрые предплечья, смотрел на свои острые коленки, чувствовал, как внутри растет огромная сосущая бездна. Склизкое, дурно пахнущее покрывало, все в гнилых язвах, накрыло детские плечи неподъемной виной за собственное несовершенство. Саске казалось — от него самого дурно пахнет, и он, оголенный, освежеванный, предстал перед отцом и остальным миром с позорным клеймом нелюбимого сына и этой любви ни в коей мере недостойным.       Мясистые початки камышей тихо покачивались на ветру, желтый блин солнца рябил мелкими складочками на поверхности поросшего тиной пруда, и Саске поднимался — взрослый, надломленный — и прямо смотрел в глаза отцу.       — Это я должен жалеть, что ты — мой отец, — говорил он. — Чего ты этим хотел от меня добиться?       Образ отца мутнел, расплывался и исчезал вместе с тихим прудом — и Саске казалось, что он снова видит густую, вязкую кровь, проступающую черным пятном на глади воды. Багровые змеи тянулись к берегу, но Саске уже терял его из виду; ветер резким порывом подхватывал листья: они кружили над его головой зеленым водоворотом и стремились в голубую высь, взбитую пухлыми сливками облаков. Вокруг вырастал огромный лес — он наполнялся тенями ветвистых крон, бесшумно скользящих по лицу и рукам, и пропускал сквозь листву солнечные блики. По ткани футболки на спине старшего брата золотой ниткой скользнул игривый луч — Саске потянулся накрыть его ладошкой.       — Что такое, Саске? — мягко удивился Итачи, оборачиваясь, чувствуя на своей пояснице детскую руку. Понял по-своему, улыбнулся, присел на одно колено. — Хорошо. Залезай.       Саске охотно хватался за плечи брата, обнимал худыми коленями его бока — косточка лодыжки чувствительно и больно терлась о тугой ремень, но он терпел: жмурился от нагретых солнцем черных щекочущих нос длинных волос Итачи — от них пахло жарким летом, пылью гравия, прелым, горячим железом. Саске захлестывала теплая детская радость, и он, сидя на его спине, прижимался к ним щекой и лениво считал стволы деревьев по пути к дому.       — Отец учил тебя плавать? — тихо спросил Итачи. — Как твои успехи?       Саске сжался за его спиной, стянул пальцами ткань футболки.       — Он меня не любит, — обиженно произнес Саске. — Сравнивает с тобой. Я не умею, как ты…       Итачи долго молчал, продолжая идти по смятой траве тропинки, — Саске, словно наяву, слышал ее шепчущий, мокрый от росы шорох.       — Хочешь, я тебя научу? — наконец, говорил Итачи, и Саске охватывал восторг: он оживленно кивал, прижимаясь ближе к брату, воображал, как отец увидит его успех, примет его, полюбит…       Картинка менялась — тихий пруд цвел нежными чашечками кувшинок, мелкие моросящие капли вырисовывали ровные круги на его глади. Телефон Итачи вибрировал в кармане, разрываясь от входящих звонков.       — В другой раз, Саске, не грусти. — Итачи безучастно хлопал его по плечу, глядя в лицо Саске, и с улыбкой качал головой. — Маленький мой, глупый брат.       В сердце вцепилась обида, словно колючая проволока. Маленький Саске исступлено тер кулаком покрасневшие веки, шумно дышал, пытался проглотить вязкий тугой ком в горле.       Перед глазами радужными, цветными пятнами тянулся и пруд, и кровь, и старый дом, и снова появлялся лес — Саске сквозь тревожный быстрый сон слышал его шепот, перерастающий в гул. Лес менялся, волновался изумрудным морем, а теплый ветер мягкими поглаживал кожу, ласкал запахом июльского зноя и выдавал что-то уже совсем глупое, бессмысленное — Саске слышал, как сквозь его порывы доносится голос Наруто, и он без конца спрашивает его: зачем, Саске, зачем ты со мной так поступил?       Саске оглядывался, искал его, но ветер леденел, обрушивал холодный дождь и острые колючие снежинки. Они царапали щеки, липли комками к стволам деревьев, и Саске узнавал среди их черных ветвей покосившийся, одинокий старый домик в лесу — с битым окном, деревянными нарами, прокоптелой печью.       Под ладонями теплело чужое тело, отзывалось дрожью на ласку — Саске находил холодные, но живые губы, горячо дышал в шею, пытался отогреть. Внутри что-то протестующе сжималось, вскидывалось застарелой, неподъемной болью; Саске слышал, как скрипели поросшие мхом и плесенью ее старые доски, как скрежетали ржавые гвозди… Их бы с корнем вырвать и навсегда выбросить, но Саске не хочет, знает: под ними злая, грызущая пустота, и он снова наклоняется над Наруто, проводит пальцами по светлым прядкам волос, шепчет:       — Я ничего тебе дать не могу, — и его почти выворачивает наизнанку от замутненных болью голубых глаз. — Я тебя сломаю. Как Сая сломал, Сакуру. Я только это и умею, Наруто, больше ничего…       Наруто только прикусывает губы и изгибается под ним податливым живым теплом — Саске чувствует, как пальцы сжимают кожу на его пояснице.       — Почему ты меня не ненавидишь? — снова спрашивает Саске.       — Я думал, ты слабый, Саске, — отвечает Наруто ему на ухо. — Я был не прав. Ты не слабый. Ты очень сильный, и ты злишься, потому что кто-то ранил тебя, Саске. Очень сильно ранил в прошлом. Нет смысла ненавидеть того, кому нужно помочь…       — Себе лучше помоги, — огрызается Саске и что есть сил сжимает его бедро.       — А в спальне убираться надо? — неожиданно визгливым женским голосом спрашивает Наруто, и мир вокруг рушится, сыпется цветными осколками. Саске ощутил, как его подцепили ледяным крюком под ребра и вырвали на гладкую поверхность реальности из глубокого тревожного сна.       Он резко раскрыл глаза.       — Извините, — произнес тот же голос, дрелью врезаясь Саске в виски. Он заметил женщину, выглядывающую из-за двери его спальни. — В доме никого нет больше, мне здесь убраться или можно идти?       — Блядь, — тихо выругался Саске, выбираясь из-под одеяла.       Рассчитавшись с уборщицей и отправив ее прямо по коридору в сторону выхода, Саске вернулся в спальню. Сердце гулко стучало внутри грудной клетки после неожиданно резкого пробуждения и никак не могло успокоиться.       Саске задумчиво потянулся к пачке сигарет, оставленной Саем. Открыл окно, впуская в прогретую сном комнату ледяной свежий воздух, чиркнул зажигалкой, затянулся сухим горячим дымом. Вспомнил свой сон, в который обрывками вклинился вчерашний вечер. Наруто пах дешевым виски, падал в снег и все без конца спрашивал — зачем, да зачем…       Саске задумался.       Зачем вообще к нему полез — к замерзшему, тихому? Ни смысла в этом не было, ни логики, ни удовольствия. А теперь ходи, смотри, как он пытается нанизать на нитку, словно бисер, несовпадающие части одного ребуса: Наруто то старался придать произошедшему разумности, то пытался найти ответ у самого Саске. Смотрел же вчера встревоженно, испытующе, а в глазах талая голубая вода, подсиненная глубиной. Кровь отливала от загорелого, тонко очерченного лица с твердо обведенными губами и уверенным взглядом, и Саске невольно вглядывался и думал: они настолько голубые, словно искупались в небе. Светились в темноте призрачным ультрамарином и одновременно терялись, поддернутые зыбкой болезненной дымкой. Хмурый, взъерошенный, со съехавшей шапкой, с резкими складками на лбу и с каким-то туманом в глазах — Наруто.       Саске затянулся дымом. Он, конечно, симпатичный мальчик. Красивый. Золотистого оттенка волосы, оттеняющие чуть загорелую кожу, черты лица — бойкие, живые, пронзительные. Глаза только наивные: огромные, с пушистыми темными ресницами, яркие-яркие. Смотрел в упор, а в хриплом шепоте столько нетерпения, что Саске пробирало насквозь: он цепенел.       Синева напротив темнела и темнела, в ней загорались отчаяние напополам со злостью, и когда их взгляды встретились, Саске наконец понял: его воображение рисовало оптическую иллюзию — трудно сказать, что видишь, слишком искажены пропорции. И главная проблема заключалась не в том, что эта иллюзия толкала Саске совершить ошибку, а в том, что толкала совершать одну и ту же ошибку: вглядываться в обертку, не замечая сути — огромных голубых глаз, настолько огромных, что в них и смотреть-то было неуютно, — будь они меньше хоть на миллиметр, в них бы не поместилось столько боли.       Жуткая пустота, обведенная ледяной горечью, бездонная синь — пугающая и разрушительная. Таких и в жизни-то не существует. Цвет аквамарина и стальной обруч вокруг радужки. Жидкая бирюза с тонкой паутиной трещин. Такой цвет искусственно подсвечивают ретушеры моделям в графических редакторах, чтобы продать подороже очередной напичканный химией йогурт. Такой цвет у гидрогелевых линз в глазах потасканных эскортниц: выжидающий, холодно-наркотический и чрезмерно притягательный для одуревших от вседозволенности толстосумов с сальными и потными ладонями. Все это было искусственной и небрежной заменой настоящей стремительной небесной сини и выси, ее цельной, глубокой синевы, ее непримиримого голубого блеска.       Только вот Наруто таким послушным, как Сай и Сакура, не будет. Есть в нем нечто, разительно отличающее от тех двоих, — Саске не мог сказать точно: это принцип слабоумия и отваги или глаза Наруто сияют только потому, что солнце просвечивает сквозь его пустую башку?       Или же — нечто, чего он не мог нащупать, определить наверняка. Беспокойное, тревожное. Неуязвимое. Для идеальной же безропотной и сломленной жертвы нужны верно подобранные рычаги контроля, а чем контролировать его?       Саске задумался. С одной стороны, все это выглядело как попытка устроить себе кучу проблем на ровном месте, а проблемы Саске не любил. Наруто же обещал их одним своим непокорно-взбалмошным видом. С другой стороны, это было похоже на соревнование, игру на скорость: кто провернет сложнейший трюк, кто окажется сильнее, выносливее? Всегда есть тот, кто первым доберется до финиша.       Саске прикусил фильтр сигареты. Почему бы и нет. Наруто же так хотел сатисфакции, выпрашивал ответы, пытался докопаться до сути, рассказывал дрогнувшим голосом, что думает о нем, и отказывать в до боли знакомой игре Саске казалось почти кощунством — это как бросить мясную увесистую кость под нос голодному зверю и ждать, что тот равнодушно поведет носом.       Игра в оптическую иллюзию: мы выбираем то, что уже существует в нашем сознании, и подменить знакомую формулу, где агрессия подменяется нежностью… Ничего нет проще. Как старые детские качели — резкий, захватывающий и обещающий счастье взлет, за которым следует болезненное тяжелое падение. Снова взлет — уже выше и сильнее, и снова падение… Шаг за шагом, все ближе и ближе к пропасти, куда придется упасть в надежде, что не разобьешься, что подхватят чьи-то неравнодушные руки.       А на самом деле — удар, после которого уже не оправиться. Растеряется сила, потонет голубое-голубое небо в глазах, станет блеклым и безжизненно-просящим, и сам Наруто — растворится в чужой воле, прибежит выпрашивать ласку — и станет, как Сай и Сакура: понятным, затравленным и послушным.       Внутри тревожно и голодно заныло. Саске снова затянулся дымом, глуша беспокойное чувство пустоты, выбросил окурок в открытое окно и захлопнул раму.       С кухни послышались звуки.       Сай, вернувшийся из магазина, раскладывал покупки по полкам холодильника. Саске молча прошел мимо него и, включив чайник, облокотился спиной о подоконник.       — Через месяц здесь будут проходить местные соревнования, — задумчиво объявил Сай, не отрываясь от изучения состава на упаковке кофе. — Прочитал в новостях на сайте базы. Будешь участвовать?       — Сколько народу берут на квалификацию? — Саске достал из кармана домашних брюк телефон.       — Заезд по четыре человека… — Сай отставил кофе в сторону. — Тридцать два мужчины, кажется, и шестнадцать женщин будут участвовать. Квалификация — однократный спуск, потом отборочный тур, затем финал. Нужно подать заявку в письменном виде, потом пройти врачей… Все как обычно, в общем. Но в местном формате. — Он улыбнулся.       — Про трассу ни слова не написали… — Саске прокрутил сайт базы, зацепился взглядом о строчки с выигрышем, чуть присвистнул. — Немало они предлагают победителю.       — Да, — согласился Сай и замолк.       Саске, верно почувствовав перемену его настроения, сощурился:       — Хочешь выиграть? — тихо поинтересовался он. — Надеешься, что деньги тебе помогут? Освободишься?       Сай застыл, так и не вытащив из пакета остальные покупки. Саске, подойдя к нему сзади, чувствительно прикусил губами бледную кожу шеи, крепко сжал пальцами талию.       — Никуда ты от меня не денешься, — сказал Саске, уловив едва заметную дрожь под пальцами. — Сам же не хочешь. Кому ты еще будешь нужен? С деньгами или без них…       — Ты мне нужен, — ответил Сай, оборачиваясь; в глазах — слепая покорность. — Я не уйду, потому что…       — Не уйдешь, потому что боишься, — невозмутимо продолжил за него Саске. — И пойдешь на что угодно, чтобы не потерять удобную кормушку, так ведь? — Он вышел из кухни, оставив Сая в глухом смиренном оцепенении.

***

      Наруто, ожидая кабину подъемника, задумчиво пинал ботинком липкий снег, замешивая его в чавкающую мокрую кашу. Гул тяговых тросов и скрежет металла лязгали прямо над ухом и заглушали голоса людей. Наруто прищурился, стараясь разглядеть сквозь метель хоть кого-то, но сменивший утреннее неожиданно яркое солнце густой снежный туман окутал пеленой склоны так плотно, что казалось, будто он простирался до самого неба или само небо упало на вершины гор.       Наруто удалось скатиться со склона трижды — и трижды удачно. Боль в подреберье больше не отзывалась резкой судорогой, не ныла и ничем о себе не напоминала, и это добавляло энтузиазма скатиться еще пару раз. Какаши подкинул Наруто идею об участии в местных соревнованиях, намекнув, что готовить будут одну из трасс для профессионалов, и Наруто, не раздумывая, согласился пройти квалификацию.       Молочный туман густел, поглощая все вокруг, и Наруто даже показалось, что сквозь него он пару раз видел силуэт Саске, но так ни разу не рискнул проверить и по большей части не хотел испытывать судьбу. Он видел, как какие-то люди несколько раз приближались к нему, но, по всей видимости чем-то разочарованные, тут же уходили.       Наруто хмыкнул. Вчерашний разговор с Саске разочаровал не меньше — оставил липкий неприятный осадок, в очередной раз выставив Наруто не в лучшем свете. Он урывками помнил, о чем говорил: утро скомкало прошлый вечер в пьяный бред, спрятало смысл, обнажая в памяти безалаберное, брошенное от обиды обещание. Наруто не был до конца уверен в своих словах, но почему-то сохранилось стойкое ощущение, что они — важные и значимые.       Вывернутые суставы металлических дверей подъемника разъехались в стороны — Наруто вошел внутрь подобравшейся к нему кабины, ногами чувствуя колебания и рокот. И неожиданно, как укол лезвия ножа, спиной почувствовал нарастающую опасность.       Наруто обернулся, успев выхватить взглядом несколько фигур, синхронно двинувшихся прямо к нему. Кабина жалобно качнулась от веса, пронзительно взвизгнули тугие канаты. Лицо ближайшего к нему человека, — изрешеченное жуткими шрамами с правой стороны, будто размноженное и сшитое заново, — исказила победная гримаса, и его образ чем-то напомнил Наруто жуткий, когда-то давно приснившийся кошмарный сон.       «Выбросят меня из кабины, если не соглашусь отдать им все деньги?» — тут же панически пронеслось в голове Наруто, и он припомнил несколько прочитанных в новостях чудовищных случаев, когда местные нарки, ошиваясь неподалеку от туристических баз, требовали с приезжих деньги, а иногда сбрасывали лыжников и сноубордистов с отвесных скал. Полиция только разводила руками: трупы есть, а доказательства собрать часто не представлялось возможным. Что уж говорить про такое богом забытое место, как Атцахлин, где подобное наверняка было частой практикой.       — Привет, парень. — Голос обезображенного гулким эхом отразился от стальных стен живой металлической коробки, маятником покачивающейся на тугих тросах. — Позволишь с тобой прокатиться?       Двери обреченно схлопнулись. Наруто сглотнул, оседая на сидение. Остальные четверо молча скалились, нависая над ним, но никаких действий не предпринимали.       — Не паникуй, Наруто, — снова сказал он, однако его напряженная интонация совершенно не располагала к дружескому общению.       — Мы знакомы? — хрипло отозвался Наруто и откашлялся, пытаясь догадаться, откуда вынужденный собеседник может знать его имя.       — Мы к тебе с предложением, — проигнорировав вопрос, ответил незнакомец. — Согласишься — отлично, не согласишься — без проблем, настаивать не станем. Но в твоих интересах лучше согласиться.       — С каким? — Наруто напрягся, мысленно отсчитывая время подъема кабины по отвесу склона.       По его расчетам осталось где-то восемь минут до конечной точки — многовато для попытки растянуть диалог с пятью агрессивно настроенными амбалами.       — Мы хотим предложить тебе поучаствовать в одном пари, — произнес собеседник. Он специально тянул слова, будто наслаждался вязким, липким страхом, сковывающим Наруто. — Стать его, так сказать, центральным, связующим звеном. От тебя нам нужно согласие на участие в грядущих соревнованиях — мы видели, как ты катаешься, и я уверен, ты будешь в числе возможных победителей. Ты даже получишь от нас деньги, — он сделал паузу, — в случае, если придешь к финишу, к примеру, не первым, а вторым. Или, кто знает, может быть, третьим?       Кто-то из четверых нависающих над ним амбалов хрипло хохотнул. Наруто никак не удавалось толком разглядеть их — в глаза бросался только самый молодой, которого. Наруто сперва принял за девушку: длинные, спутанные крашеные в пожелтевший блонд волосы, стянутые в хвост на макушке, густая челка, закрывающая пол-лица, раскосые мутные серо-голубые глаза, горящие явной неприязнью. Но на него и на остальных Наруто почти не смотрел — хватало притягивающего к себе все внимание жуткого лица напротив.       — Обито, — представился он, протянув руку. — Так что скажешь, Наруто?