Heaven Has No Rage

Юй Цзыюань была потрясена, обнаружив, что по ее возвращению в смотровом кабинете не было тихо. Она понимала, что нельзя считать нормальной постоянную тишину, но так привыкла к ней, что была в замешательстве. Она выходила ненадолго в туалет. Первоначальное желание сбежать, которое заставило ее тогда выйти в коридор в состоянии гнева, исчезло. Казалось, это произошло давным-давно. Следуя своему долгу, она сидела на неудобном стуле, наблюдая за происходящим. Доктор сказала мальчику встать на другой лист бумаги и тщательно расчесала его волосы. Госпожа Юй наблюдала за монотонными действиями доктора, которая также скрупулезно поскребла под всеми десятью его ногтями. Она бы просидела дольше, но больше не могла игнорировать потребность сходить в уборную. Когда доктор снова вышла из кабинета, Юй Цзыюань тоже извинилась и постаралась вернуться как можно быстрее. В конце концов, из них двоих именно она не имела права на побег. Хотя она и хотела бы подольше побыть в уборной, скрываясь от чужих глаз, и просто позволить себе все проанализировать, она этого не сделала. Единственное, что она позволила себе, — это быстро побрызгать водой на лицо, прежде чем вернуться к тяжёлой реальности. В общем, она отсутствовала всего несколько минут. Тем не менее, атмосфера по возвращению заставила ее почувствовать, будто ее не было целую вечность. Потому что мальчик насвистывал. Звук через деревянную дверь был тихим, но этого было достаточно, чтобы остановить ее, прежде чем она успела повернуть ручку. Обычно она всегда узнавала мелодии, которые он играл, но никогда раньше не слышала от него эту. Это наверняка было что-то особенное, иначе бы он не насвистывал эту мелодию именно сейчас. Эти звуки казались такими… неуместными. Не из-за странной меланхолической мелодии, а в принципе. Конечно, такой красивый мотив не вязался с этой темной, бездушной комнатой, и все же он был там, прорываясь сквозь тишину, которая уже стала такой привычной, словно поселилась там навсегда. Госпожа Юй знала, что мальчик любил насвистывать — этого следовало ожидать от музыканта, играющего на духовых инструментах. Это сводило А-Чэна с ума, и наверняка именно поэтому Вэй Усянь свистел так часто. Сама Юй Цзыюань, хоть и не отличалась терпением, как и ее сын, не так сильно раздражалась постоянным насвистыванием. Как и любой родитель, вырастивший троих детей, она стала терпимее относиться к мелким источникам раздражения. (Она даже пришла к пониманию, что некоторые раздражители не так уж и неприятны. Кому-то они могут показаться маленькими, но оттого не менее ценными подарками жизни.) Через стекло в двери она видела, что мальчик сидит там с закрытыми глазами, его тело было так же неподвижно, как и последние несколько часов. Более того, выражение его лица было почти… умиротворенным. Расслабленным, даже когда он вытягивал губы, как будто флейта, которую он так сильно любил, была перед ним наяву, а не только в мыслях. Или, может быть, так просто казалось, когда он прикрыл глаза, ограждаясь от образов, преследовавших его, чтобы они не могли снова захватить его. Глаза госпожи Юй метнулись к углу двойной входной двери в коридоре, где длинноногий паук все еще висел в ожидании. Она внезапно подумала, а слышит ли он мелодию. Она задавалась вопросом, впечатляли ли когда-нибудь пауков такие вещи. Как и ожидалось, звук прекратился в ту секунду, когда ручка щелкнула. Взгляд мальчика переместился на госпожу Юй, когда она появилась в поле зрения, но уткнулся в пол еще до того, как она полностью закрыла дверь. Тем не менее, она чувствовала, что он наблюдает за ней, за каждым ее шагом, пока она пересекала комнату. Она старалась не подходить слишком близко, оставаться за пределами невидимой стены вокруг него и медицинской кушетки — там, внутри, для нее не было места. (Она не была уверена, когда именно он воздвиг эту преграду. Она не знала, появилась эта стена после всех событий этого утра, которые он пытался скрыть, или же она существовала задолго до этого.) Когда она, наконец, села на свой стул, то практически почувствовала, как он выдыхает, наконец, позволив себе это. Комната снова наполнилась тишиной, с которой она давно смирилась. Тем не менее, Юй Цзыюань постаралась вскоре прервать ее: слишком уж долгими были периоды тишины за это утро, тяжёлыми, некомфортными. Она была вынуждена заговорить. — Ты не над этим отрывком работал, — заметила она, когда прошло достаточно времени, и начала ощущаться неловкость. Вэй Усянь моргнул, глядя на нее. — Что? Она нахмурилась, недовольная его непонятливостью. — Мелодия, которую ты насвистывал. Ты не над ней работал недавно. Он моргнул еще несколько раз, затем спросил: — Откуда вы знаете?.. Она едва сдержалась, чтобы не закатить глаза, но была уверена, что он заметил у нее это желание. — Мы живем в одном доме, Вэй Усянь. Я слышу, когда и что ты играешь. Если уж на то пошло, она вместе с остальными членами семьи присутствовала на всех концертах его группы, слышала все его выступления и лично сочиненные пьесы. Хотя она никогда этого не говорила, она чувствовала глубокое удовлетворение от того, что ребенку из ее семьи каждый раз удавалось полностью очаровать публику своим гением. Его музыкальный талант был той областью, в которой Юй Цзыюань была более чем готова отдать ему должное (в конце концов, это был единственный талант, в котором никто не говорил о его превосходстве, сравнивая с А-Чэном, который вообще не был музыкантом). Во всяком случае, она прекрасно понимала, каким был его эстетический вкус. Насколько она могла судить, Вэй Усянь имел очень необычный музыкальный вкус. Большинство пьес, которые он сочинил, имели темное звучание, окутанные чем-то почти опасным. Если он не пытался вызвать ужас, то его музыка была игривой, веселой, такой, что при прослушивании физически ощущалась лёгкость. «Тоскливая» — не совсем то слово, каким она описала бы эту новую мелодию, и все же именно это пришло ей в голову, когда она проиграла ее у себя голове. Юй Цзыюань не занималась музыкой профессионально, но кое в чем разбиралась. Она была уверена, что это не его мелодия. — О, — сказал Вэй Усянь, широко распахнув глаза. Выражение его лица было… трудно описать. Это заставило ее почувствовать намек на смущение, как будто она сказала слишком много. Прежде, чем ее реакция показалась бы нелепой, Юй Цзыюань нажала: — Ну, так и что это было? — Ничего, — сказал он. — Просто… это написал один мой знакомый. Обидно, что он думал, что сможет обмануть ее этим. Она отказывалась верить, что мелодия, которую он выбрал, чтобы утешить себя, ничего не значила. Она гадала, может ли порасспрашивать его об этом. И решила, что нет. Если на то пошло, она не знала, что еще сказать. Она подумала, что, возможно, она могла бы спросить его еще о мелодии, над которой он работал; это была бы достаточно приятная тема для разговора. И все же что-то подсказывало ей, что этот вопрос будет слишком расплывчатым, слишком открытым, слишком вероятно, что он испытает напряжение от такого внимания вместо того, чтобы расслабиться. Она решила ничего не говорить и позволить неизбежной тишине снова восторжествовать. То, что Вэй Усянь не собирался заполнить ее, несомненно, было достаточным доказательством того, что он предпочитал молчать. Кто она такая, чтобы говорить ему, как вести себя, когда время шло и шло, и они ждали, когда придет доктор, чтобы снова мучить его? Она повернула голову в сторону, чтобы не глазеть на мальчика, безуспешно пытаясь скрыть свой мотив. С этого ракурса она более отчетливо видела окно, даже небо сквозь щель между занавесками. Небо постепенно меняло цвет, ночь уходила. Несмотря на это, она все еще видела сияние далекой звезды, еще не скрытой солнечным светом. Юй Цзыюань никогда не интересовалась звездами. Она думала, что на них приятно смотреть, но никогда не могла вникнуть в науку или даже предполагаемые божественные знаки, получаемые исключительно благодаря расположению звёзд в небе. Когда-то она прошла курс астрономии вместе с А-Мэй, и забыла почти все, что узнала, в течение всего одного дня после сдачи выпускного экзамена. Однако она помнила одну историю — о Плеядах. В ней рассказывалось о семи сестрах, убегавших от развратного охотника, и все они сбежали, превратившись в яркие сияющие звезды. Эта легенда не была любимой у Юй Цзыюань. Она была бы более впечатлена, если бы семи сестрам, которые явно превосходили численностью одного охотника, пришло в голову развернуться и драться. В то время она не понимала, что бегство стоит вознаграждения. Но самым шокирующим было то, что эта история принадлежала не только грекам. Ее рассказывали в разных культурах, конечно, с вариациями, но суть почти всегда была одна и та же. Группа людей, которые убежали от чего-то страшного и стали чем-то большим, более значимым. Бесполезно думать об этом. Она даже не видела их — звездный узор мог быть виден только на зимнем небе. Если на то пошло, она, вероятно, все равно не смогла бы их различить. Она могла смотреть сколько угодно, но никогда не ценила звезды настолько, чтобы понять, почему некоторые из них были особенными, почему они выделялись среди остальных.

***

Как и предполагалось, последние остатки ночной тьмы продержались недолго. Скоро наступило настоящее утро. Сияние восходящего солнца просачивалось сквозь занавески позади нее, ярко освещая небо. Она слышала с улицы далекий гул машин, проносящихся по шоссе; вероятно, эти рано вставшие люди направлялись на работу. Это все казалось… неправильным. Как мог наступить новый день, когда они все еще были здесь, все еще жили этим моментом, все еще измученные кошмарами прошлой ночи? Все это было неправильно. Она подумала о детях. Госпожа Юй была уверена, что они оба уже успели вернуться домой. Она задумалась, что они делают. Несомненно, ждут с тревогой, слишком переживая за своего брата, чтобы отдохнуть, пока у них еще есть эта возможность. Может быть, размышляют о том, что именно произошло, анализируя расплывчатые ответы Юй Цзыюань в надежде раскрыть правду. Они, наверное, подумали, что это был кулачный бой, а может, даже ограбление. Может, они угадали правду. Юй Цзыюань не была уверена, что сама когда-нибудь пришла бы к такому выводу. Немалая часть ее надеялась, что они не догадались. Она знала, что они взрослые и более чем способны справиться с правдой. Тем не менее, Юй Цзыюань была их матерью. Если бы только она могла сделать так, чтобы ее дети никогда не соприкоснулись с таким злом! Конечно, будь ее воля, Вэй Усянь никогда не оказался бы и близко к этой больнице, никогда не вошел бы сюда и тем более не проходил бы этот осмотр и весь ад, что был с ним связан. Тем не менее, то, что они были здесь, было убедительным доказательством того, что жизнь не всегда была такой, как хотела госпожа Юй. Вэй Усянь, казалось, уже принял этот урок близко к сердцу. Он не жаловался (на самом деле, он ни на что не жаловался, сообразила Юй Цзыюань), когда доктор посоветовала ему лечь на спину, пока брала у него кровь. Он только дернул бровью от боли, когда она ввела иглу ему под кожу, но по-прежнему ничего не сказал. Доктор Лань И виновато посмотрела на него. — Простите. Мы почти закончили. Юй Цзыюань задумалась, что она имела этим в виду. Женщина не сомневалась, что извинения были искренними, но в остальном она не могла не усомниться. Они пробыли здесь несколько часов. Вэй Усянь ведь тогда сказал, что это займет много времени, поэтому она не могла утверждать, что ее не предупреждали. Хотя она и посчитала, что он преувеличил, чтобы заставить ее уйти. Она действительно не ожидала, что осмотр одного мальчика может занять столько времени. Честно говоря, она многого не ожидала, и винить могла только себя — врач очень ясно дала понять, что включает осмотр. Однако, несмотря на это, Юй Цзыюань все же не ожидала, что это будет настолько… мучительно. Она не ожидала, что это будет таким сильным испытанием. Да, все звучало достаточно неприятно, когда доктор объясняла. Неприятно, но не так — почти невыносимо. Однако, анализируя все, Юй Цзыюань понимала: она должна была догадаться, что слова, прочитанные с бумаги, никогда не смогут полностью отобразить реальность. Никакое объяснение не могло сравниться с переживанием этого. Она не пережила это, не совсем, но даже будучи простым свидетелем, она ощущала себя более истощенной и измученной, чем когда-либо за всю свою жизнь. Она даже представить не могла, каково было Вэй Усяню. Действительно не могла. Она уже дала понять, что гордится Вэй Усянем за то, что он так далеко продвинулся, и она все еще ощущала эту гордость. Однако вместе с гордостью начали возникать сомнения. Юй Цзыюань спрашивала себя, а не ошиблась ли она, подталкивая его к этому, а не было ли это ошибкой. Она знала, что это не так. Она знала, что это нужно было сделать. Но сомнение все равно было неизбежным компаньоном вины, и даже она не могла бороться с его силой. Да, были сомнения, но разумность не покинула ее. В сущности, она знала, что слово «вина» было неправильным. Она не ошиблась, заставив его обратиться за медицинской помощью, убедиться, что будут собраны все доказательства, необходимые для привлечения Вэнь Чао к ответственности. Она не могла позволить себе поверить, что поступила неправильно. Скорее она… Она сожалела. Вот так. Ей было жаль, что до этого вообще дошло. Ей было жаль, что из-за зла, причиненного другими, Вэй Усяню пришлось пройти через это. Ей было жаль, что все, что она могла сделать сейчас, — это добиться справедливости за преступление, которое уже было совершено. Ей было жаль, что она не смогла каким-то образом спасти его. Как долго это будет длиться? Через что еще ему придется здесь пройти? Она надеялась, что скоро это будет сделано. Она надеялась, что больше ничего не будет. Ради него, ей хотелось, чтобы это закончилось. По крайней мере, забор крови длился недолго. В момент, когда игла была извлечена, врач прикрыла прокол толстым ватным шариком и приклеила сверху пластырь. Затем, когда все материалы были собраны, доктор Лань И вышла из смотрового кабинета, вновь пообещав скоро вернуться. В комнате снова воцарилась тишина, такая знакомая, как неотъемлемая часть этого места. Госпожа Юй полагала, что преимущество молчания было в том, что оно позволяло ей замечать вещи, которые она могла в противном случае упустить. Как сейчас, когда она заметила, что Вэй Усянь хмуро смотрел на повязку на руке. Это выражение у него было почти с того момента, как доктор прижала ватку к коже. Первым намерением Юй Цзыюань было спросить, почему он так реагирует. Однако она сдержалась и напомнила себе, что ей не нужно встревать во все мысли Вэй Усяня. Если он думал о чем-то, что, по его мнению, она должна была знать, он определенно мог сказать это сам. Конечно же, через несколько минут он заговорил: — Госпожа Юй? — Да? — Как вы думаете… я могу снять пластырь? Она моргнула, немного ошеломленная. — Конечно, почему нет? — У меня… у меня не начнет кровоточить рука? — Кажется, осознавая, насколько нелепо это заявление, он поспешил уточнить. — Я просто… я имею в виду, это прямо из вены, поэтому я не знаю… Она еще раз моргнула. Хотя, похоже, в этом был какой-то смысл. Она никогда не сидела с ним на приеме к врачу, но всегда просматривала его медкарту. В конце концов, она должна быть знать о состоянии здоровья проживающих в ее доме. Насколько она помнила, Вэй Усянь никогда не сдавал кровь на анализ, он и не болел, бывая у врачей только для прививок, в отличие от маленькой А-Ли, которая болела постоянно. За исключением того времени в детстве, что он провел на улице, мальчик всегда был олицетворением здоровья. — Нет, Вэй Усянь, не начнет, — она кивнула на его повязку. — Тебе некомфортно из-за этого? Он кивнул. — Уже прошло достаточно времени, можешь снять пластырь. По крайней мере, он не сомневался в правильности ее суждений. Мальчик снял пластырь и бросил к пакетам с рвотой в мусорном ведре, которое стояло у кушетки. Однако, несмотря на облегчение, его лицо все еще было искажено, как будто он все еще испытывал дискомофорт. Ей казалось очень странным, что это его беспокоит. Она очень хорошо знала, что это не единственное место, где он чувствовал боль. Она знала, что это была даже не самая большая боль, которую он чувствовал. Не говоря ни слова, госпожа Юй встала и подошла к раковине, оторвала кусочек бумажного полотенца и намочила его холодной водой. Когда бумага полностью пропиталась, она сложила ее в аккуратный квадрат. Свободной рукой она также вытащила стакан из того же ящика, что и доктор ранее, и наполнила его водой. Она подошла к Вэй Усяню. Все это время его глаза неотрывно следили за ней. Казалось, он готов разрешить ей войти в его личное пространство, но все же выражение его лица заставило ее вспомнить картинку с кроликом, все еще стоящую на столе. Она знала, что не сможет казаться менее угрожающей, менее похожей на хищника, приметившего жертву. Она подошла не слишком близко, не вплотную. На внутренней стороне его локтя она увидела крошечное розовое пятнышко на слишком бледной коже. Юй Цзыюань накрыла его прохладным, влажным кусочком бумаги. — Лучше? — спросила она. -… Да. Спасибо, — проговорил он неловко, но искренне, и потянулся за стаканом с водой. — Подожди, — попросила она, копаясь в маленькой сумочке, которую только что сняла с крючка у входной двери. Через несколько секунд она вытащила крошечный пузырек с таблетками. Из-за постоянных головных болей мужа и его болей в суставах она всегда носила с собой обезболивающие. — Протяни руку, — сказала госпожа Юй, отвинчивая колпачок. — Не знаю, могу ли я… Она нахмурилась. — Доктор сказала, что тебе можно есть и пить. — Нет, я имею в виду, если меня снова вырвет, таблетки пропадут впустую. Она подумала, что такая возможность существовала. По этой причине она не предложила принести ему что-нибудь поесть, даже после того, как врач взяла мазок ротовой полости и сочла, что есть ему можно. Его недомогание, казалось, проходило, но госпожа Юй предположила, что внезапную тошноту было сложно предсказать. — Попытаться можно, это не значит, что они пропадут впустую, — тем не менее, сказала она. Он не казался убежденным, но все же протянул ладонь. Когда она потрясла пузырьком над его рукой, выпало слишком много таблеток. Недолго думая, она выхватила их. Только когда она кидала таблетки обратно, то осознала, что чуть не коснулась его. Возможно, и коснулась, волокна их кожи встретились на долю секунды. Конечно, это было нелепо — волноваться из-за этого, раньше она бы не стала. Она не знала, сколько раз она прикасалась к нему напрямую, вплотную, только если не тащила куда-то за руку (как и А-Чэна). Может быть, эти разы можно было пересчитать по пальцам. Может быть, их было больше. А может, и не было вообще. Она действительно не знала. Она никогда не думала, что ее это озаботит. Она задавалась вопросом, заботило ли это когда-нибудь Вэй Усяня. Если не считать легкого подергивания ладони, сейчас это его не заботило. Он сунул таблетки в рот и сделал большой глоток воды. — Спасибо, — сказал он, проглотив все. Юй Цзыюань приподняла бровь. — Ты всегда так благодарен за любую мелочь? Он казался несколько озадаченным этим вопросом, хотя это и не отразилось на его монотонном голосе: — А не должен? Юй Цзыюань ничуть не удивилась ответу. Конечно, мальчик был скромным. Настолько скромным, что она могла показаться чванливой по сравнению с ним. По его положительным качествам наверняка можно было написать книгу. Фэнмянь, как никто другой, наверняка прочитал бы эту книгу от корки до корки. Фэнмянь. Это имя вызвало тревогу в ее сердце. Она проверила время по мобильному телефону, и, конечно же, его самолет уже должен был приземлиться. Если не было задержек, то он уже вышел и, вероятно, даже забрал свой багаж. Вскоре он поедет домой, совершенно не подозревая о кошмаре, который ждёт его, чтобы поглотить в своей пучине. Юй Цзыюань знала, что пришло время позвонить Фэнмяню. Она уже сказала дочери, что сделает это. Что еще более важно, это просто необходимо было сделать. Он не мог больше оставаться в неведении. Вэй Усяню это не понравится. Она уже понимала это, но Вэй Усяню не нравилось все, что произошло за последние несколько часов. Этот факт нисколько не уменьшал необходимости в звонке. И это также не влияло на его упрямство. — Вэй Усянь, — позвала она. Он поднял голову, встретился с ней глазами. Она не видела смысла ходить вокруг да около. — Ты ведь знаешь, что мы должны позвонить Фэнмяню. Он знал это. Она знала, что он знал. Тем не менее, его лицо стало еще более бледным. Рот открылся и закрылся. Его губы задрожали, но он ничего не произнес. — Что, Вэй Усянь? Она осознала всего секундой позже — как всегда — что слова были слишком резкими, слишком жесткими. Он не заслужил этого тона, не здесь, в этом месте, с демонами, прячущимися по углам, настолько реальными, что было удивительно, как хоть какой-то свет мог пробиваться через них. Он не заслужил такого тона независимо от обстоятельств. — Я не могу понять, о чем ты думаешь, пока не скажешь, — попыталась исправиться она, делая тон мягче и, как она надеялась, и взгляд тоже. Юй Цзыюань не знала, получилось ли у неё. Она не знала, как быть мягкой, приветливой, обходительной. Она знала, как быть сильной, грозной, даже опасной. Она не знала, как заставить себя казаться безобидной. Однако она знала, как принять вызов. Голосом, который нельзя было назвать нежным, но самым мягким за всю ее жизнь, она закончила: — Что бы ты ни хотел сказать, просто скажи. Его глаза рассматривали ее, возможно, прощупывая территорию, оценивая подлинность ее слов. В этом была неуверенность, но также было что-то вроде заинтересованности, и ещё третье чувство, которое Юй Цзыюань не смогла точно определить. Ее немного нервировало такое неприкрытое оценивание, но она не отступила. Она позволила ему взглянуть на каждый дюйм своего лица, позволила разглядеть все ее чувства. Что бы он ни искал, он, должно быть, нашел это. Он снова опустил глаза, но открыл рот и произнёс: — Что, если он… Он снова взглянул на нее и увидел, как она подняла бровь. Она вовсе не хотела, чтобы он на этом закончил. Выглядя слабым и разбитым, он сказал: — А что, если он… разозлится? Юй Цзыюань опешила. Это была достаточно простая фраза, но она знала, что он не подразумевал ее буквально, по крайней мере, не полностью. Обычно она не улавливала тонкостей значений слов; сама Юй Цзыюань не верила в скрытые коннотации. Если ей было что сказать, она следила, чтобы ее точно поняли с первого раза. Она никогда не видела смысла прятать истину между строк лжи. Тем не менее, некоторые вещи сложно было сказать. Она это хорошо знала. В таких случаях она обычно просто воздерживалась от каких-либо слов, и унизительно было думать о том, что ей трудно выразить какие-либо мысли или чувства. По ее мнению, лучший способ преодолеть слабость — это вообще игнорировать ее. Может быть, Вэй Усянь с этим не согласен. Или, может быть, согласен и просто выразил это по-другому. В любом случае, один метод несомненно превосходил другой. То, что он мог поделиться своими истинными мыслями даже немного, по сравнению с ней, которая никогда этого не могла, говорило само за себя. — Думаю, он будет очень зол, — сказала она, — но ты ведь не это имел в виду. Он отрицательно качнул головой. Она не была дурой. Она ясно видела в его лице и словах, что для Вэй Усяня, то, что Фэнмянь — человек, который усыновил его, который вырастил его как родного — узнает, что с ним сделали, станет невыносимым позором. Каким же чудовищным преступлением было это нападение. Какая еще форма насилия могла так жестоко оскорбить человека, чтобы заставить его чувствовать стыд? Это чувствовал не нападавший, не развратное чудовище, заслуживающее всех мук ада, а этот мальчик, просто потому, что стал жертвой. Это было ужасно. Это было несправедливо. Это было неправильно. — Когда Фэнмянь усыновил тебя, он сделал это не только на бумаге, — сказала она, хотя он наверняка уже знал об этом. — Ты зовешь его дядей, но ведь хорошо знаешь, что он считает тебя сыном. Вэй Усянь не подтвердил это, но и не стал отрицать. Что он мог возразить? Фэнмянь действительно относился к нему как к сыну. Фэнмянь так искренне считал его сыном, что Юй Цзыюань никогда не могла позволить себе отнестись к мальчику так же. — Он любит тебя, — сказала она, и это слово было гораздо легче применить к нему, чем к себе. — Неужели ты сомневаешься в этом? Краем глаза она видела, как ноготь его указательного пальца глубоко впился в большой палец. — Нет. — И все же ты думаешь, что он разозлится на тебя. Как ты мог подумать, что кто-то разозлится на тебя из-за этого? — Разве вы не злитесь? — вырвалось у него. Это так ее потрясло, что она едва не отпрянула. — Ты думаешь, я злюсь на тебя? — недоверчиво спросила она. Он, конечно, не ответил, как раз тогда, когда она больше всего нуждалась в ответе. Однако, как госпожа Юй ни старалась, она не могла понять, почему он в это верил. — Я не дура, Вэй Усянь, — в конце концов, сказала она, все еще не угадав правду. — Почему я должна злиться на тебя за это? — Должны, — слетело с его губ. Этот тон она слышала впервые за утро. Он звучал почти… отчаянно, испуганно, как будто его легкие наполнялись водой, как будто тысяча рук прижимала его к тротуару. — Это все моя вина, — продолжал он, как будто хотел, чтобы она все поняла, но также как будто вообще забыл, что она сидела там. — Если бы я не ушел, если бы я всегда не… если бы я не нарывался, тогда ничего бы этого не…. — Вэй Усянь! Он остановился. Вынести молчание было не легче, чем его слова. Возможно, она зря его перебила. Она должна выслушать, позволить ему высказать все, что он хотел. Честно говоря, она даже не хотела прерывать, но когда она услышала эти слова и обнаружила, что охвачена ужасом, то не смогла сдержаться. Нарывался. Он сказал, что нарывался на это. Это была фраза, вырванная дословно из статей, которые она прочитала. Она читала, что мужчины говорят эту нелепую фразу в оправдание своего позорного поведения. Она не верила, что эту фразу кто-нибудь может сказать о себе. Тем не менее, он сказал это так уверенно, что она не сомневалась: он верил в это. Стыд — это одно. Это было неправильно, но она была уверена, что любой, кто знал не понаслышке об изнасиловании, чувствует это. Но чувствовать себя так, будто он… заслужил это? Как он мог так думать? Он не мог так думать. Она не могла позволить Вэй Усяню верить в это. Она могла простить ему многое, но не это. Она снова поднялась на ноги. Он смотрел на нее будто бы незаинтересованно, в глазах по-прежнему стояла серая дымка. Все изменилось, когда она подошла к нему. Его глаза расширились, тело напряглось, но она не остановилась. Она не остановилась, пока не оказалась прямо перед ним, разрушив невидимую стену, которую он построил, и не чувствовала вины за это. Она знала, что заплыла в незнакомые воды, которые были слишком широки, чтобы переплыть их. Ей в жизни не попадалось такой задачи, с которой она могла справиться не силой воли, а только лишь правильными словами. И все же она не дрогнула. Она сломала бы каждую стену, ступила бы туда, куда ее не приглашали, вытащила бы его на открытое пространство, если бы это нужно было, чтобы он понял. Она наклонилась к нему, достаточно близко, чтобы видеть каждую крапинку на его карих радужках. Стоя так близко, она видела, насколько темными были синяки у него под глазами. Стоя так близко, она почти чувствовала тяжесть каждой мысли, пробивающейся сквозь серую дымку. Стоя так близко, она видела трещины там, где он так отчаянно хотел казаться целым. Когда она стояла так близко, у него не было выбора, кроме как выслушать.