Тучи сгущаются

- На сэгодняшний дэнь, такым образом, вопрос о правотроцкистской позиции Рикова я объявляю нэподготовлэнным и нэсозрэвшим, - на этой ноте генеральный секретарь ЦК завершил заседание. Грянул гром аплодисментов. Те, кто симпатизировал Алексею Ивановичу Рыкову, хлопали облегчённо, радуясь, что туча самых страшных подозрений обошла наркома почты стороной.       Рыков, у которого после всего пережитого поднялось давление, хотел как можно скорее выйти на свежий морозный воздух. Не многие смотрели на него, и Алексей Иванович стал пробираться к выходу. Чьи-то крепкие большие ладони обхватили его за плечи. Рыков испуганно дёрнулся, но спокойствие вернулось к нему, когда он узнал своего защитника - Серго Орджоникидзе. Было это, может, не очень вежливо, но от Серго такая вольность не казалась обидной. Это всё от широты кавказского темперамента! Нарком тяжёлой промышленности был человеком резким до некоторой грубоватости, но справедливым. Обладатель поистине гренадёрского роста, Орджоникидзе нависал над Алексеем Ивановичем, как скала. Но это не вызывало дискомфорта у Рыкова, наоборот, от всей монументальной фигуры Серго веяло надёжностью и уверенностью в своих силах, и частичка этой уверенности передалась опальному наркому почты. - Спасибо вам, что поддержали, - сказал Рыков.       Серго хлопнул Алексея по плечу: - Не сомневайся, Алёш, отстоим тебя! Не расстраивайся! Я поговорю с Климом, Анастасом, мы все поручимся за тебя, и всё будет в порядке. - Спасибо, - ещё раз кивнул Алексей Иванович. - Да за что? - махнул рукой Серго. - Знаю тебя не первый год. Я ещё кое-что могу, знаю, как со Сталиным разговор вести, на какие кнопки нажимать. Так что иди, друг любезный, домой и ни о чём не думай. Нельзя так нервничать до обмороков! - и успокаивающе похлопав Рыкова по спине, Орджоникидзе развернулся и пошёл к ожидавшему его в стороне Кагановичу. А Алексей направился к выходу.       Внезапно свалившееся, как манна небесная, покровительство Серго радовало его. Поддержка именно такого человека может сейчас спасти Рыкова. Авторитетный, при этом не примыкающий ни к какой оппозиционной платформе, Орджоникидзе не боялся быть категоричным в разговорах с генеральным секретарём; если с чем-то был не согласен, то продавить наркома тяжёлой промышленности и заставить его переменить свою точку зрения было невозможно. С именем Серго Рыков теперь связывал надежды на лучшее будущее.       Орджоникидзе и звонил тому время от времени, пару раз заглядывал в гости, всегда справлялся о делах. Да и не он один - Микоян, Калинин тоже напоминали о себе, интересовались, что необходимо Рыкову. И Рыков, после всех ударов судьбы привыкший быть настороженным и готовиться к худшему, вдруг поверил, что его жизнь выходит наконец на светлую полосу. Но это состояние безмятежной расслабленности продлилось недолго - до следующего заседания ЦК.       Не любил Алексей Иванович, когда со всех сторон к нему устремляются взгляды - цепкие, неодобрительные, порицающие. А как только генеральный секретарь произносит его имя в ругательном контексте, так сразу половина зала и оборачивается в его сторону. Зачем, спрашивается? Разве стал он новым человеком? ... - Мы дорожим нашими головами, - в оглушающей тишине огромного зала Сталин говорил вполголоса, и сидящим на "галёрке" приходилось делать усилия, чтобы разобрать сказанное. - Что здэсь, нэ люди сыдят? Если товарыщ запутался, искрэнне заблуждается - надобно помочь, вэрнуть на правыльный курс. Но если чэловек повторно сходит с курса, уговарывать уже не будем. Второй шанс давали - нэ воспользовался, профукает и трэтий. Значыт, будэм наказывать, - Иосиф Виссарионович сдела многозначительную паузу. - Нэ может партия двыгаться впэрёд, пока тянут назад нэразоружившиеся правые. Одын из них сэгодня нэ явился на засэдание, но нэдавно письмо покаянное прислал, вот оно, - и Сталин откуда-то извлёк сложенный вдвое листок. На какие-то доли секунды Рыков предугадал, чьё это письмо, и генеральный секретарь подтвердил его догадку: - Николай Иваныч спэшыт подстелить себе соломки, - тут же угодливо захихикал Ворошилов, а Калинин, наоборот, с какой-то досадой незаметно скривился, прижимая к лицу платок. Сталин тем временем зачитал: - "Товарищи, дорогие товарищи! Я в ВКП(б) состою с 1906 года, и на протяжении многих лет не отклонялся от единственно верной, генеральной линии партии, которая неразрывно связана с именем нашего мудрого вождя - Иосифа Виссарионовича Сталина. Но я признаю, что в минуты малодушия, недостойного настоящего коммуниста, перешёл на позицию ныне исключённого за вредительскую деятельность Троцкого"... - дальше Николай подробно перечислял, в чём именно кается, и Сталин на этих местах делал многозначительные паузы. Казалось, что письмо бесконечное.       А Сталин продолжал монотонно вещать: - Николай Иванович пытаэтся оправдать оказанное ему довэрие, а Алэксэй Иваныч что? Надэется спрятаться и отмолчаться за спиной наркома Орджоникидзе? Рэчь уже нэ стоит о мелких ошибках, на которые можно по-дружески закрыть глаза! С кулаком сколько заигрывал! Что это, как нэ скрытое врэдительство: упрямо стоять на заведомо тупиковом пути? Здэсь уже дело к исключэнию идёт! Нэ на кандидатство в члэны Политбюро прэтендовать Рикову, с его правотроцкистким уклоном, тут уже всё крычит об исключэнии!..       Въедливый голос Кобы, казалось, впивался в мозг, как раскалённая игла. Рыков потёр виски. Боже, что за бред он сейчас услышал про "стоять на заведомо тупиковом пути", о чём это? Коба вечно такими псевдоумными фразами изъясняется, а все замирают в глубокой почтительности! Тошнит от всего этого... - Я думаю, это крайняя и лишняя сейчас мера, - прозвучал спокойный голос наркома тяжёлой промышленности, и Рыков приободрился. Если Орджоникидзе действительно имеет такое влияние на Сталина, как говорит - он спасён. - А что думают другие члены Политбюро, интэрэсно? - полюбопытствовал генсек. - Кто-ныбудь поддэрживает наркома Орджоникидзе?       Алексей Иванович надеялся, что поднимут руки хотя бы те, за кого ручался Серго, те, с кем он сам всегда неплохо ладил, но все молчали, избегая встречаться с Рыковым глазами. Каганович хмурился, Молотов еле заметно качал головой, Калинин как-то дёрнулся, словно хотел проголосовать в его пользу, но оказалось, что он вскинул руку только для того, чтобы поправить очки. На смуглом невозмутимом лице Микояна ничего не выражалось. Рыкову показалось, что Михаил Иванович Калинин сочувственно смотрит на него, словно хотел бы выразить участие, но не может. - Ну, всё понятно, - Иосиф Виссарионович добавил в голос скептических нот, будто бы такая реакция членов Политбюро была для него предсказуемой.

***

      Прошло несколько дней. Алексей Иванович почти не подходил к телефону, не хотел разговаривать даже с Бухариным. Но жизнь брала своё, и верный друг "вытягивал" Рыкова в свет.       Однажды Нина Семёновна вернулась домой встревоженной до крайности. - Что делается-то, а? - горестно вопрошала женщина. - Шумит вся Москва, хоронят кого-то из верхушки. - И кого же? - обеспокоенно спросил Рыков. - В газетах пока молчат. - Да какая разница, - включилась в разговор Наташа. - Одним гадом меньше. - Наталья! - возмущённо прикрикнул отец, и это было совсем на него не похоже. - Как ты можешь?       Девушка не смутилась. - Я не понимаю, как ты́ можешь, папа, оправдывать то, что с вами всеми делают. Каждый раз, когда возвращаешься поздно вечером, на тебе лица нет! Они просто издеваются. Доводят людей до паранойи. Ну скажи, мам! - в поисках поддержки Наташа повернулась к Нине Семёновне, но та только покачала головой: - Не всё так просто, - и дочь эти слова только распалили ещё больше: - Сложно, значит? А кому и для чего надо усложнять? Преданности к себе требует тот, кто сомневается. А сомневается тот, у кого рыльце в пушку, - припечатала Наталья с непримиримостью молодого поколения. - Институтские мои все так думают.       Не ответил Алексей Иванович, задумался. Умная девка, но пусть лучше молчит о своих выводах. - Думать вы себе можете всё, что угодно, - сказал он. - Но взвесьте сначала десять раз каждое слово, прежде чем сказать. Пожалуйста, дочь, - просительно добавил он и прошёл к дверям. Натянул ботинки, несколько раз плотно обкрутил шарф вокруг шеи. Шапка, пальто, перчатки... - Надолго? - спросила Нина Семёновна. - Прогуляюсь, - так же односложно ответил Алексей Иванович. Он надеялся узнать последние новости не из прессы. Кто на этот раз? И главное даже не кто, а как...       Вернулся Рыков словно постаревшим на пятнадцать лет, казался полумёртвым - столько мрачной печали выражал его взгляд. Жена и дочь вопросительно смотрели на него, Нина подошла и стала поближе. - Серго застрелился, - хрипло проговорил Рыков. - Я погиб.       Тревожно вскрикнула Нина Семёновна, прижав ладони ко рту. Одинокая слеза покатилась по окаменевшему лицу наркома почты. Наташа смущённо отводила глаза. - Не идите за мной, - сказал Рыков и прошёл в дальнюю спальню, закрыв за собой дверь.       Он наклонился к нижнему ящику комода и вытащил оттуда тяжёлый свёрток. С молодости носил при себе, а воспользоваться не было повода. Неужели этот случай выдался сейчас?.. Страшно-то как! Интересно, что чувствуют те, кто приставляет опасную металлическую трубку к виску, зная, что переживают последние мгновения своего бытия, пока палец с силой не вожмётся в курок? Томский вот смог... Сейчас Алексей Иванович мысленно ругал себя, вспоминая свою первую реакцию на самоубийство друга. Это потом уже, в узкой приятельской компании они, как полагается, говорили о покойном только лучшее, а сначала Рыков возмутился поступком Михаила: "Дурак, на нас подозрение навёл". А теперь так сложились обстоятельства вокруг самого Алексея, что тоже впору пустить пулю в череп! Страшно, но не страшнее того, что делается вокруг уже десять лет.       Внезапно скрипнула дверь, и оглушённый девичьим визгом Алексей уронил на пол револьвер. Наташа всё-таки нарушила запрет отца и сейчас горько рыдала от осознания того, что, промедли она ещё немного, могло бы случиться непоправимое. Отец привлёк дочь к себе, как в детстве. Та понемногу успокаивалась, чувствуя крепкие объятия родного человека. - Отдай мне, - первым делом сказала.       Рыков промолчал. Тогда Наташа выскользнула из кольца отцовских рук, схватила оружие и спрятала в кармане халата.       Прибежала и Нина, привлечённая криком. По мокрому, в красных пятнах лицу дочери и поникшей фигуре супруга она поняла всё. - Не надо этого, Алёш, - как-то беспомощно-просительно прозвучал её голос, и Рыков уже понимал, что не смог бы повторить вслед за Михаилом, даже если бы не помешали, если бы он был один дома. - Неужели всё настолько плохо? - спросила Наташа, утыкаясь лицом в худые колени. Рука Алексея Ивановича скользила по её тёмным волосам, опускаясь ниже по спине, к выступающим лопаткам. - Плохо, Наташ, и поверь, никогда я не стал бы делать то, на чём ты меня остановила, будь оно по-другому. Имя Алексея Рыкова уже стало ругательным! А вам-то оно зачем, чтобы быть изгоями? Один человек, сейчас он уже расстрелян, незадолго до седьмого ноября сказал мне: если вдруг получится уйти вовремя, лучше этой возможностью не пренебрегать. А уйти от Сталина можно только так. Даже если первым отдать партбилет и съехать "к тётке, в глушь, в Саратов", - Рыков усмехнулся классической отсылке к родному городу, - в покое уже не оставят. - И Сталин не вечный, - уверенно сказала Нина Семёновна. - Есть надежда, пока человек жив. Никогда торопиться не надо, что бы ни случилось. Не один Орджоникидзе, мы уверены, был на твоей стороне.       Они долго ещё, до самой полуночи проговорили, не зажигая света, потом Наташка принесла чай на всех троих, похоже, с большой дозой успокоительного. Перед сном она задержалась в отцовском кабинете, когда Нина ушла: - Обещай, папка, что никогда больше, если меня или мамы вдруг рядом не окажется, - его такая уверенная, иногда циничная, взрослая красавица-дочь смотрела по-детски растерянно, и нарком почувствовал, как краска стыда заливает его щёки. - Никогда, - совершенно искренне сказал он.

***

      Когда Бухарин навестил Алексея Ивановича, он уже знал о том, что произошло. "Ты дурак!" - безапелляционно заявил друг, едва переступив порог рыковской квартиры. - "Да, с днём рождения!" - и всунул в руки опешившему хозяину довольно большой свёрток. - Ой, что ты, не стоило, - довольная улыбка проступила на лице наркома почты. - Но приятно! Я, по правде говоря, не хотел ничего такого устраивать, ну не те сейчас обстоятельства, чтобы торжество затевать. Но мои красавицы настояли; итак, говорят, вокруг радости никакой, так ты хоть не мешай порадоваться за тебя, папаша, - хмыкнул нарком в густые усы. - И они абсолютно правы, - кивнул Николай, разуваясь. - Здравствуй, Наташенька! - Здравствуйте, - вежливо ответила дочь Рыкова. - Как у вас дела? - Вашими молитвами, - улыбнулся Бухарин. - Живём пока.       Прошли к столу. Нина с Натальей посидели недолго, уделили внимание гостю, а затем вышли из столовой, понимая, что мужчинам есть о чём серьёзном поговорить наедине. Бухарин, правда, смутился и просил не разводить из-за него церемоний, уверяя, что они с Алексеем вполне могут пообщаться и в кабинете. - Да ничего, мы уже посидели в узком семейном кругу, - ответила Наташа. - Ну, если так... - Бухарин вытащил из кармана пиджака небольшую плитку шоколада и протянул девушке презент: - Это тебе! Немецкий. - Спасибо большое, - кивнула Наташа, разглядывая красивую серебристую обёртку. - Ладно, пойду я, - и прикрыла за собой дверь, пропуская кота, который не замедлил запрыгнуть гостю на колени. Мужчины рассмеялись. - Любит тебя, - заметил Рыков. - Вот это и главное, Алексей, - сказал Николай Иванович. - Когда тебя любит хоть одно живое существо, тогда и хочется жить! Особенно когда оно от тебя зависит. Чувствуешь себя нужным, - Рыков понял, что Николай говорит о маленьком сыне. - И я люблю своих девчонок, потому и хотел, понимаешь, избавить их от проблем! Наташке всего двадцать, самая молодость, не хочу, чтобы ей все двери были закрыты, - именинник разлил водку по рюмкам. - Ты бы им только добавил проблем, и я говорю сейчас не о бытовых, - горячо возразил Бухарин, накладывая в тарелку запечённую картошку с мясом. - Вкусно! Ну вот даже ради таких маленьких радостей и стоит держаться. Даже когда всё плохо, можно и нужно найти хоть малейший повод порадоваться. - Может, ты и прав... - задумчиво проговорил Алексей. - Но мы, старые подпольщики, привыкли всегда готовиться к худшему. - Никогда не переживай о том, что ещё не наступило и может не наступить, живи реальным, - сказал Николай Иванович, поглаживая кота. - Скажи, а ты не в курсе подробностей гибели Серго? - неожиданно Рыков переменил тему. - Не знаю, честно, - откликнулся Николай. - Я ж теперь тоже не в "фаворе у хозяина", как ты однажды сказал. Слухами разными земля полнится, но это делить надвое надо. - Но это, согласись, потеря! - Конечно. Что теперь думаешь делать? - До завтра ничего! Последую твоему совету радоваться сегодняшнему дню, - и Рыков бодро подлил прозрачной жидкости в рюмку. - Ну и правильно! - одобрительно кивнул Бухарин. - За тебя!       Чокнулись, выпили. - Лёш, скажи, вот если помечтать о самых смелых вещах, чего бы тебе хотелось? - полюбопытствовал Николай Иванович. - Если прям так, о самом запредельном... - Рыков провёл ладонью по губам и выпалил: - Я бы, когда ещё был предсовнаркома, убрал бы Сталина, вот нашёл бы как! А сейчас могу только сожалеть. Хотя, знаешь, хотел бы плюнуть "товарищу генеральному секретарю" в рожу. Даже если б это оказалось последним действием в моей жизни. - Бойся своих желаний, дружище, они могут сбыться, - предостерегающе покачал головой Бухарин. - И про "последнее в жизни" чтоб я больше не слышал!       ...Было совсем поздно, когда Николай стал прощаться. Алексей Иванович чувствовал себя сегодня если не счастливым, то вполне удовлетворённым человеком.