Тучи сгущаются

      Этого дня ждала вся страна. По значимости праздник седьмого ноября для многих превосходил даже Новый год. В каждую новую годовщину Октябрьской революции советский человек мог сравнить, насколько изменилась его жизнь к лучшему. Его - и страны.       Предъюбилейный тридцать шестой год ознаменовался страшными событиями. Заголовки газетных статей призывали к одному: казнить, уничтожить, расстрелять, стереть с лица земли уродов, хитростью проникших в партию! И кто-то с удовольствием останавливался у киоска, а кто-то спешил пройти мимо, смущённо отводя глаза, пока не остановили с вопросами. В числе последних был и Алексей Иванович Рыков. Уж насколько огромна Москва, а везде узнаю́т! Причём близкие сторонятся, а какие-то незнакомцы, совершенно случайные рабочие, наоборот, стремятся так или иначе засвидетельствовать своё расположение.       Отношение к этому факту у бывшего главы Совнаркома было двояким. Хорошо, конечно, что его ещё не сбрасывают со счетов, а с другой стороны - похоже, что его как будто жалеют, а это неприятно. Иной раз смотрят, как на тяжелобольного, словно удивляются, что он вообще ходит по улицам и ещё существует. Пока ходит, да... Впрочем, сильно Алексей Иванович не обижался, понимал в глубине души реакцию встречных. Сколько сгинуло за полгода тех, кому никто никогда не предсказал бы такого страшного конца? Вот так, был человек, дышал, радовался, обнимал жену, целовал детей, выезжал на дачу или на курорты, ходил в театры, рестораны - и что осталось в итоге, кроме пары строчек, набранных равнодушной машинисткой? Нет их, нет, нет, нет... И от этого становилось по-настоящему страшно, ледяной ужас пронизывал всё тело. Не по себе было Рыкову, когда он проходил возле стадиона, где в любую (она, впрочем, одинаковая) погоду тренировались комсомольцы, готовили выход на парад перед Красной площадью. Механистичные, отлаженные движения и какие-то непроницаемые, без эмоций, лица. Должно быть, надоело им изо дня в день маршировать под пронизывающим ветром и стараться энергичнее двигать локтями... И это они ещё одеты сейчас нормально, а ну как в белых форменных юбочках? Вон девчонка с тёмными косичками, худая, угловатая, на его Наташку похожа, лишь немногим младше. Пустил бы он свою дочь вот так крутиться часами в дождь, даже по случаю столь важной даты, как годовщина Октября? Нет! Иной фанатик даже рад был бы, у кого дети и спят в кумачовых галстуках. А ведь преданность партии совсем не в этом... Аня Ларина однажды со смехом рассказывала, как в детстве вот так же, стоя на трибуне, испугалась, когда её сердито отругал Троцкий - именно за то, что без галстука пришла, мама забыла повязать. А главное ведь, что пришла!       Везде были растянуты пронзительно-алые полотнища с жизнеутверждающими лозунгами. Какой-то сорвавшийся лоскут трепыхался, как пламя. "Вперёд, к победе коммунизма!" "Да здравствует советский народ!" "С Днём Великой Октябрьской Социалистической Революции!" "Дело Ильича живёт!" Ставший давно поводом для острот в сатирических журналах призыв одолеть пятилетку в четыре года. Бесконечные прославления генерального секретаря...       "Слава великому Сталину!" "Товарищ Сталин выведет человечество к счастью!" и тому подобное в десятках вариаций. А вот о Ленине как-то стыдливо, вскользь, часто только в связке со Сталиным. Так мерзко от этого, что хочется плюнуть и нецензурно выругаться.       Ноябрьская изморось превратилась в мелкий колючий снежок-позёмку, ветер стих. Танцоры, по кивку организатора, стали расходиться, прощаясь. А Рыков остался. Склонный к простудам (переохлаждение в нарымской ссылке оставило свои следы на всю жизнь), он с недавних пор полюбил гулять в любую погоду, часто в многолюдных местах. Причем один, чтобы никто не отвлекал от самых потаенных мыслей.       Как сейчас эта мелкая позёмка напоминает тот далёкий день почти двадцать лет назад, когда они были вместе и верили в лучшее! В какой момент произошёл поворот не туда? Да, был такой же серый и неуютный, холодный ноябрь, на стенах пламенели транспаранты... Только не было такой страшной разрозненности, как сейчас.       Рыкову захотелось курить, он сунул руку в карман пальто, извлёк пару папирос и с досадой отметил, что кончились спички. Ну да киоск рядом совсем, возьмёт коробок, а то одалживать огоньку у прохожих как-то неудобно. И только сделал несколько шагов в сторону, как его окликнули: - Алексей, ты?       Рыков обернулся. Рядом стоял Преображенский. Непримиримый "левый" оппозиционер, троцкист, "неразоружившийся", как говорили в печати, Евгений Алексеевич Преображенский был арестован, затем на какое-то короткое время восстановлен в партии, а нынче исключён уже окончательно и бесповоротно. - Добрый день, - кивнул Алексей Иванович. С Преображенским они никогда не были близки, слишком уж расходились во взглядах. Очень радикальными у того были пути решения крестьянского вопроса, принести деревню в жертву городу, налогами середняков задушить! Ох, многие помнят, насколько ожесточёнными были их полемики... Но сейчас это всё отошло на задний план, перед Рыковым стоял человек, которому можно разве что посочувствовать. Знал, однако, Алексей Иванович, что Преображенскому едва ли нужно его сочувствие, потому и чувствовал себя неловко, не зная, что ещё сказать. Почему тот вообще подошёл к нему? Рыков понимал, какой трагедией для каждого коммуниста было бы исключение из партии. Это же дело всей жизни, которому они посвятили многие годы, с малых ногтей! Все свои мысли, всю энергию... Он сам, Алексей, помнит зарождение РСДРП, когда не было ещё ни большевиков, ни меньшевиков. С девяносто восьмого года в партии. А исключенным каково? Были ли у них серьёзные преступления, не было ли - а что они чувствуют, когда понимают, что выброшены на обочину? Когда дали понять, что они не нужны? Иногда даже думалось, что потерять партбилет - всё равно что лишиться руки или ноги. Убогая, мучительная жизнь! Евгений, однако, не выглядит подавленным. Под его добродушной внешностью скрывается на редкость сильный характер. Троцкист... Но всё же Рыков аккуратно поинтересовался: - Вы не думали о возвращении, Евгений? Может быть, есть возможность восстановиться... - но Преображенский раздражённо отмахнулся. - Нет уж, если и возвращаться, то не в бюрократическое болото сталинской тирании! А ему ведь только того и надо, покаяний, чтобы на брюхе приползли и упрашивали... Царёк восточный, волен карать и миловать, тьфу! Наслаждается он этим, понимаешь? Да и помнишь ты наших, не по одному разу каялись и восстанавливались, помогло кому это покаяние? Поповщина какая-то, отпущение грехов, мать их... Я же из семьи священника. Но понял, что дурь это. - Вы? - удивлённо спросил Рыков, чтоб только не молчать. Курить как-то расхотелось, он всё больше недоумевал. Почему Преображенский к нему подошёл с откровениями? А троцкист, казалось, прочитал мысли лидера правой оппозиции: - Да, я. Удивляешься, почему я, левый, подошёл к тебе, когда мы не друзья и даже не идейные сторонники? Мне недолго осталось. Знаю, что придут за мной скоро, раз со Смирновым сразу не взяли. Оплошность наших карательных органов, проглядели в потоке новоявленных шпионов, - горько засмеялся Преображенский, поправляя упавшую на лоб седую прядь. - А вас, правых, он, видимо, последними сожрёт. Знаешь, Алексей, у нас были разногласия по вопросам коллективизации, но отдам должное, есть в тебе стержень, которого у Бухарина нет. Не буду Кольку обсуждать, одно скажу: ты мо́жешь не поддаться Сталину. Даже когда будешь, как я сейчас, выжатым лимоном. Я это ещё на четырнадцатом съезде заметил. Потому и подошёл сейчас, чтобы сказать: если будет вдруг возможность, сделай это. Сталин - паук, крепко держит нити, за которые дёргает своих приспешников. Но тебе по силам потягаться, я думаю.       Чего-чего, а похвалы бывшего противника Рыков не ожидал. Он открыл было рот, чтобы возразить столь смелой характеристике, но Евгений его прервал: - Скорее всего, это наш последний разговор. Жаль, что мы были по разные стороны баррикад, - и тут Рыков искренне возмутился: - Почему это по разные? Мы все - большевики, коммунисты, двадцать лет одну упряжку тянем! Видишь, Жень, - отбросив окончательно все церемонии, Рыков махнул рукой в сторону полотнища, на котором огромными белыми буквами была выведена бодрая надпись "Дело Ильича живёт!" - мы все привносим вклад в это общее дело. Левые, правые, центристы - какая это чушь на самом деле! Какие-то расхождения во взглядах на один и тот же вопрос всегда будут, это норма. Но это не должно влиять на отношения между людьми. Кому надо, чтоб все только кивали, как китайские болванчики? Тому, кто не способен признать наличие собственной воли в другом. - Даже странно, что не ты в поповской семье родился, такой идеализм, - покачал головой Преображенский. - Иди ты! - Да я не осуждаю. Может, именно так и надо... - бывший партиец отвернулся и стал изучать транспаранты. - Впервые встречу Октябрь как беспартийный. В тюрьме, понимаешь ли, я всё равно считал себя коммунистом, а сейчас опротивело оно всё. - Сейчас и праздник - не праздник, - задумчиво произнес Рыков. - Пир во время чумы, скоро и не останется, с кем праздновать. Я уже газеты читать не могу, каждую беру в руки, как бомбу замедленного действия.       Преображенский снова повернулся к Рыкову, очень серьёзно посмотрел на своего собеседника. - Возможно, у тебя появится возможность уйти вовремя, тоже вариант, - сказал он и протянул Алексею Ивановичу руку. Рыков крепко пожал ладонь недавнему троцкисту, и они разошлись в разные стороны, унося с собой ощущение того, что о многом ещё недоговорили. Только нужно ли сейчас?..