Сияние Рождества

      — С Рождеством, — почувствовав её дыхание на губах, стало казаться, будто я падаю в пропасть, где не существовало материи и времени, были только плотно зажмуренные глаза, эта опасная близость и венок на шее. Ноги сделались ватными, голова пошла кругом. Я думала, что упаду, и в этот момент поцелуй разорвался, словно воздушный шар.       Я открыла глаза и посмотрела в два блещущих в слабом свете озера. Там будто утонули отравленные джунгли, настолько её очи были зелёными. Тяжело дышать… сейчас, вот прямо сейчас остановится сердце, новый вдох застрянет в горле, и я упаду замертво.       Ореола улыбнулась, будто ничего не случилось. А потом… ушла, легко выудив руку из моих пальцев. Растворилась во тьме, точно не сбывшаяся детская мечта. Молча.       Чьи-то мозолистые руки легки на мои плечи, и я услышала грудной мужской голос над ухом:       — Ты что, сдурела?       Тогда сознание вернулось ко мне. Я огляделась. Дом был весь заставлен свечами. Друзья счастливо плясали, распивали самодельный спирт, разговаривали, и на их радостных лицах разбегались пятнышки оранжевого света и шлейфы теней. Ореола медленно шла прочь из гостиной. Её потряхивало. Что с лицом — не понятно, но уши, я видела, до невозможного покраснели, голова опущена.       Ничего не чувствуя, ощупала венок, сплетённый из омелы умелыми руками Солнышко. Приложила палец к поцелованным губам.       Она подарила мне свой поцелуй. Мне и никому больше. Цунами из Морского королевства, Цунами, ученице убийцы. Этот самый убийца нависал надо мной, так близко, что ноздри забило запахом его немытого тела.       — Иди к ней, — буркнул Фитц. — И не подведи меня.       — Но… — последние слова не успели сорваться с языка.       — Что? — почти выплюнул он. Тогда я обернулась. Это был мужчина в сто восемьдесят метров ростом, мускулистый, худой, по своему даже красивый, если вглядеться через слой нечесаной растительности и шрамов. — Марш, говорю.       Учитель сверкнул на меня своими стальными волчьими глазами, что значило: не начатый разговор окончен. Да я и не хотела его начинать. Лишь порывисто обняла его, как если бы уходила в совсем иную жизнь, и бросилась прочь. Я подумала об Ореоле: о её бархатистой коже и серых, пахнущих яблоками волосах, услышала, как наяву, стук её сердца. Когда-то я прижалась к ней крепко-крепко, думая, что умру. От этой мысли старый след на животе снова разболелся, а ещё одна рана на шее, неприятно зазудила. Ореола была моим товарищем в битве и девушкой, о которой я мечтала ночью. Ни о ком я столько не думала, ни разу не делала такого количества глупостей, как в первые дни своей любви.       А потом остановилась.       — Эй! — крикнул Глин, широкоплечий и щекастый юноша из толпы друзей. — Ореола ушла. Догонишь?       Тяжело сглотнула. Я представила, как выхожу к ней, напуганная и не понимающая, что же конкретно от меня ждут. Может, Ореола поцеловала меня, зная о моей любви к ней, но не разделяя чувств? Нет, не в её духе. Как я вообще могла подумать подобное? А если… если я правда ей нравлюсь?       — Она ничего не накинула! — крикнул ещё громче Глин.       Я обернулась к убийце.       Он как бы невзначай перевёл глаза на приоткрытую дверь из шумной гостиной. На самодельных вешалках, среди редкой походной одежды, висела обитая мехом шубка, с которой Ореола почти не расставалась.       Сквозь пьяное «Jingle bells» и чью-то неуклюжую игру на моей гитаре слышались завывание ветра и скрежет веток по окну. Мороз рвался через щели в стене, гулял на чердаке. Но Братству было все равно. Я пошла вперёд. Взяла шубку, намотала себе на рукав. Оделась и вышла. Меня обдало осколками стекла, на деле оказавшихся снегом, и жгучим, точно угли, холодом.       «Она не просто так забыла одеться», — поняла я и поспешила к Ореоле, которая все это спланировала, а до меня, дуры, дошло лишь сейчас. Радужная сидела на крыльце покосившейся лачуги, трясясь, но улыбаясь. Наверное, знала, что я приду. И я пришла и вызвала у Ореолы непреодолимое желание показать зубы.       — Вообще-то, я сильно сомневалась в твоих умственных способностях, Цунами, — ухмыльнулась она. — А ты, гляди, п-пришла…       — На, — я набросила шубу ей на спину. Пальцы случайно коснулись её холодной обнаженной шеи, скользнули по плечам. Это было похоже на удар током, и я быстро убрала руки. Ореола продолжала трястись, довольная своим гениальным планом. — Зачем все это?       — Просто захотела, и все, — фыркнула она. — До тебя долго доходит. К примеру, пригласить меня на свидание или типа того. Вот я все сама сделала. Романтику, видите ли, искусственную создаю.       Её признание, произнесённое дрожащими от холода губами, вызвало смешок. Былая тревога, страх за грядущее, которое только начиналось, но уже висело на волоске, осели, и я вдохнула полной грудью. Мы сидели молча. Ночь была сегодня прекрасной, несмотря на громкий вой ветра и страшный рёв надвигающейся бури со стороны припорошенных снегом гор. Небо сияло извилистыми звездными тропами и чёрным морем ночи. Было невыносимо холодно, но никто не сдвинулся с места и не заговорил.       Венок на шее захрустел, когда я положила голову на колени Ореолы. От её ног ещё исходило тепло, несмотря на задудевшие штаны, и ласкало щеку. Девушка напряглась, а потом неуверенно погладила мои волосы — движение, вызвавшее острое желание расплакаться и теснее прижаться к ней.       — Надо, наверное, что-то сказать? — наконец спросила она.       — Можно ещё помолчать, — с этими словами я, даже не думая, что Ореола может отшатнуться, взяла её за подбородок и лишь сейчас, когда прикоснулась к ней, заметила шрамик под челюстью. — Хм… где ты успела?       Ореола нахмурилась.       — На Стене и не так получишь. Ты же не видела то, что у меня на спине творится.       «Хочу когда-нибудь увидеть» — спрятались эти слова за ширмой молчания. Ореола не позволит. Не сейчас, не позже. Может, никогда.       — Представь, тебе рубанули ледяным мечом прямо по пояснице, — продолжала Ореола. — Или, к примеру, мазнули стрелой, стрелой, которая лишь чудом чудесным не вошла тебе в позвоночник.       — У меня есть шрам на животе, — сказала Цунами. — Но ты видела.       — Я тряпками останавливала твою кровь.       — И просила смотреть тебе в глаза.       В тот день, не похожий на все остальные, хоть каждый был полон опасностей, я ввязалась в битву, которую никогда не смогла бы выиграть. Сейчас я вспомнила, каким отвратительным казался треск рвущейся плоти и что боль напоминала адски сильную изжогу, сдобренную холодным металлом.       Ореола задумчив кивнула и, вдохнув, как приготовившийся к прыжку пловец, подарила второй поцелуй — в лоб. Он был лёгким, как перо, и нежный. Жаль, быстрый.       — Ты тогда ужасно нас напугала.       Да… я нырнула в омут памяти и оттуда, выуживая воспоминания одно за другим, обратила внимание на столпившихся над моим телом друзей. Помимо Ореолы, рану зажимал мой наставник. Он кричал на меня. Называл идиоткой. Затем плакал: «Девочка моя…». За Ореолой стояли близнецы, мальчик и девочка, которые, прижимаясь к мужчине по имени Игорь Гром, спрашивали, чем могут помочь. Тот же Гром сейчас буянил, пытаясь отобрать у кого-то гитару.       Жители разных миров, тьфу.       — Как видишь, я здорова и полна жизни. И ты. И Глин, и Солнышко, и Звездокрыл. И все остальные. Да, каждый так или иначе пострадал: глаза Звезда, мое пузо…       И снова молчание.       Чёрный ветер. Белый снег. Впереди — мерзлота: толстозадые сугробы, оскалившиеся в бесконечном крике зубцы скал, и… что это там, вдалеке? Вытянутая и неровная, точно мазок кисти, линия. Непостоянная и кристально-чистая. Такая… неземная.       Глаза Ореолы вспыхнули, отражая зелёный свет. Огненный танец в небе. Пятна неслыханных цветов, цветов других планет. Я резко встала, не в силах поверить тому, что видела, и схватила возлюбленную за руку, будто это могло разорвать нашу связь.       — Я… я знаю, что это! — воскликнула Ореола и бросилась в дом. — Ребята! Эй! Северное сияние! Чёртово северное сияние! На гребанное Рождество!       — Что может быть лучше? — рассмеялась я.       Путешественники выбегали на крыльцо, а теснясь, прыгали в снежные объятия. Я поискала взглядом Звездокрыла, готовая рассказать ему в подробностях происходящее, но с ним рядом уже стоял Глин, восхищенным полушепотом повествуя о всех цветах, которые вмещала в себя сегодняшняя ночь. Двое ранее упомянутых близнецов дружно покатились по снегу, пока не оказались у ног Фитца. Он же сам, зачарованный, смотрел вверх. Ореолу я потеряла. Моя дурная затея — сказать, как она нравится мне, на фоне северного сияния, — потерпела фиаско.       И только собралась расстроиться, как снова нашла её: вот она, выбегает с подносом молока и бутылкой какой-то алкогольной дряни, на башке, свисая почти до пола, широкополый вместительный колпак Санты Клауса. За ней — Солнышко с гитарой, гирляндой на шее и мешком подарков (как златовласая малышка тащила столько всего, оставалось догадываться). Они улюлюкали, кричали: «Рождество! Рождество!» и, кажется, немного плакали.       — А салюты будут? — спросил кто-то.       — Какой салют, болван? Вот наш салют! — второй показал на пламенную спираль. — К тому же бесшумный!       У нас в Пиррии не было Рождества и Нового Года. У нас вообще было негусто с праздниками, наверное, по одной простой причине — племена чествовали кровь больше смеха. Эта мысль посетила меня, когда, подбежав к Солнышко, я подхватила свою гитару и стала помогать тащить мешок. О, мы готовили подарки последний месяц с тщательностью, достойной лучших шпионов. Сейчас нам всем одинаково плохо. Каждый чего-то ждёт — освобождения? радости? — каждый мямлит во сне, как я имя Ореолы, «Дом!». Почему бы не осчастливить друзей?       — Так, это тебе… а это тебе…       — Что это? — спросил Звездокрыл, ощупывая деревянную трость, лучшую, которую нам общими усилиями удалось вырезать.       — Твой вечный спутник, — ткнула его в бок Ореола. — О! Что это там такое?       — Твое, — сердце томно сжималось и разжималось, пока я вручала ей подарок. Это был неуклюже упакованный агатово-черный кинжал. Когда обертка слетела с его заточенных краев, я дала Ореоле и чехол — сразу видно, сшит дилетантом, зато со старанием. — Знаешь, как долго я его делала?       — Ты… выковала мне кинжал?       — Не, ножны сделала, а кинжал случайно нашла. Но приятно, что ты столь высокого обо мне мнения.       Она посмотрела на меня своими насмешливыми, налитыми серверным сиянием глазами, красные губы сжались в тонкую линию.       — Я просто проверяла тебя: соврёшь иль нет.       По её виду все стало ясно. Она долго смотрела в отливающее фиолетовым обсидиановое лезвие, словно могла найти в нем ответы на волнующие вопросы, попробовала острие на палец, покрутила в руке. Рукоять идеально лежала на ладони, лезвие балансировало, отзываясь на малейшее движение. Удивленная не меньше, я выхватила кинжал и тоже испробовала.       — Никогда не пользовалась им по назначению. Точнее, вообще не пользовалась. Какой классный!       И отдала беснующей Ореоле, прежде чем она совсем разозлится. Она прижала его к себе, как ребёнок плюшевую игрушку, и с подозрением осмотрела толпу: кто заливал Фитцу в рот сдобренные алкоголем молоко, кто водил хоровод вокруг наспех украшенной елки, Солнышко быстро зарисовывала охваченную огнем ночь, Глин и Звездокрыл, которые стояли по бокам от неё, подпрыгивали от холода. Они могли отобрать кинжальчик. Ну ничего. Она пырнёт их.       — А мне что-нибудь? — спросила я. — Или я недостойна хотя бы спичечного коробка?       — Ты своё уже получила, — сказала Ореола. Первые два слова прозвучали уверено, а последние — менее и менее крепко, пока совсем не превратились в шёпот. — То есть… я хотела сказать… я знаю, чего ты всегда хотела. Но понимаю, что этого мало.       Я поцеловала её — вот так просто, прямо в мокрые от снега губы, и где-то за спиной почувствовала ликующие взгляды. Но мне было не важно, смотрят ли на нас. Самым главным и единственным в цепочке бесконечных миров было желание, которое я наконец исполнила, и исчезнувшие в моих волосах пальцы Ореолы.       — Ого! — воскликнула она, когда, отпрянув, я подавилась воздухом. — Вижу, ты успела поднатореть? Я чего-то не знаю о тебе, Цунами?       — Нет, — блаженно улыбнулась я. — Это мой второй поцелуй в жизни.       — Эй, девки! — взорвался в развесёлом смехе громкий оклик. — Дайте гитару!       — Она моя!       — Пофиг, дай гитару! Щас как спою!.. Эх!       Меня раздирал счастливый смех, безумная дрожь и прозрачный, невесомый страх перед завтрашним днём. Отдала гитару, взяв обещание, что Игорь вернёт её в целости и сохранности, села к Ореоле, которая, положив голову на мое плечо, любовалась небом. Все хорошо. Пока хорошо. А потом? Мы рассоримся или таким же дружным строем, отойдя от похмелья, двинемся дальше?       — Я уже придумала песню. Называется «Сияние Рождества». Как тебе?       — Слишком сказочно. О чем она?       — О сегодняшней ночи. О бликах в небе, о танцах, елке, подарках, — я потерлась лицом о её волосы. — О тебе.       — Не подлизывайся, рыбомордая, — хихикнула Ореола. — Не то пырну.       — Перед этим я успею тебя поранить отравленным ножом, — предупредила я. — Или переломать все кости, называя их по именам.       — Сомневаюсь, что ты пока способна на такое.       И снова там. В избитом, исполосованном кровавыми линиями теле. Нечто тёплое и горячее растекается под спиной. Живот сводит судорогой, с которой не сравнится ни одно адское мучение. Захлебываюсь кровью. Тону в крови. Смерть… крик… Вместе с этим вспомнились все разы, когда моя жалкая жизнь висела на волоске, иногда — в петле, иногда — в капле яда. Будь я более подготовлена, избежала бы всего этого. Но пока я просто Цунами, ученица убийцы. Я научилась различать самые тонкие запахи и цвета зелий, так похожих на воду, завязывать самые трудные узлы, запоминать детали, которые скажут о человеке больше всяких слов, убивать, если у тебя вместо ножа занавеска или книга. Но я была не готова. Искусство убийства, говорит Фитц, слишком сложно для идиотки вроде меня, при этом продолжая учить.       Поморщилась и сказала:       — Я могу убить тебя обычным карандашом. Поэтому оскорблять меня — себе дороже.       — Карандашом? — не поверила Ореола. — У меня теперь нож. Что против ножа сделает карандаш? Или против прочных доспех?       — Если ты достаточно быстр и силён — карандаш сгодится, — гнула я, хотя ещё не научилась убивать таким образом. Убийца только и твердил, что смерть от карандаша это какой-то новый уровень мастерства, и мне до него как до луны.       — Буду ждать, когда продемонстрируешь.       — На тебе? — хмыкнула.       — Лучше на болване, который дерёт глотку, изображая Высоцкого, — вздохнула радужная. — Ты не отнимешь свою гитару?       — Пока Игорь не начал ею колошматить кого-нибудь — пусть играет.       Она смотрела на меня и улыбалась, улыбалась искреннее, чем кому бы то ни было.       А я смотрела на неё, наслаждаясь мгновениями покоя.